— Ты только не сердись так, — молвила она, — дело того не стоит. Позволь мне самой все уладить, я уравновешеннее тебя, меня эти прохиндеи из себя не выведут.
Она уговаривала и ласково убеждала его до тех пор, пока он не согласился поручить ей наказание провинившихся.
— Они получат по заслугам, — пообещала Зиновия, — можешь быть спокоен!
Когда она вошла в кухню, все грешники уже были в сборе и имели весьма удрученный вид. Ендрух тотчас бросился на колени и поклялся, что ни в чем не виноват, три служанки завыли терцетом. Зиновия расхохоталась.
— Собственно говоря, я должна отодрать вас всех как Сидоровых коз, — проговорила она, — таково желание барина. Однако на сей раз я хочу проявить милосердие.
— Да наградит вас Господь! — крикнул Тарас.
Физиономии заблудших овец просветлели.
— Делайте все, что вам заблагорассудится, — продолжала она, — но не будьте глупцами и не позволяйте, чтобы вас поймали с поличным!
— Мы все бараны, — признал Мотуш, ударяя себя кулаком по лбу.
— Главное — не попадаться, — повторила Зиновия. — Зарубите это себе на носу.
Теперь бедняга у меня в плену!
Я ему деспот, он — мой раб!
Г.А. Бюргер[62]
Свершив таким забавным манером суд, Зиновия послала Ендруха верхом в Хорпынь с коротенькой эпистолой к Каролу. Она написала: «Я приеду к тебе обедать и останусь до самого вечера. Твоя Зиновия».
Потом занялась туалетом. В Михайловке ощущалась духота надвигающейся грозы, поэтому она сочла за лучшее провести день вне дома. Кроме того, она руководствовалась соображением, что настало время подстраховаться. Ибо кто мог ей поручиться за то, что не разразится — уже очень скоро — катастрофа, которая вынудит ее покинуть Михайловское поместье? Втайне, правда, она еще надеялась добиться Сергея. Ну а если это не удастся? Что тогда? На всякий случай ей следует иметь в запасе Карола. Она хотела «приберечь» его, как копейку на черный день.
Был полдень, когда она прибыла в Хорпынь. Она сама правила лошадьми, рядом с ней в санях сидела Софья, а в ногах стоял большой короб.
Хорпыньская усадьба состояла из двух расположенных напротив друг друга строений: маленького закоптелого домика, в котором обитали еще прародители Карола, и небольшого дворца в греческом стиле, возведенного одним итальянским зодчим по эскизам самого Карола.
На крыльце этой архитектурной причуды Карол и дожидался Зиновии. Он радостно помог ей выбраться из саней и провел вверх по ступенькам в небольшой зал с колоннами — собственно вестибюль. Здесь по обе стороны стояли гипсовые изваяния олимпийских богов в натуральную величину, а напротив входа был алтарь с ларами и пенатами.
Четверо лакеев в древнегреческих одеяниях приветствовали вошедших, которые неторопливо проследовали через анфиладу комнат. Вся обстановка тоже была греческой или римской, поскольку Карол считал обе эпохи почти идентичными и безбожно их смешивал.
— Нет, — сказала Зиновия, — ты настоящий кудесник! Можно подумать, что находишься в возрожденных Помпеях.
Карол сиял.
— Недостает только прекрасной помпеянки, дочери Афродиты, которая обживет эти покои и будет в них править. Да-да, если бы ты захотела здесь жить, то Хорпынь превратилась бы в храм и киферийскую[63] рощу.
— Очень опрометчиво с твоей стороны, Карол! А если я приму приглашение?
— В таком случае я был бы счастливее Адониса, — быстро ответил он. — Но ты еще должна взглянуть на сад.
— Сейчас… в снег?
— Почему бы и нет, надень высокие сапоги.
— Они уже на мне, — сказала Зиновия и кокетливо приподняла подол шубы и платья, так что обнажились сафьяновые сапожки со складками.
— Тем паче! — воскликнул Карол. — А кроме того, я приказал расчистить дорожки.
Они прошли в сад, и Карол с нескрываемой гордостью показал Зиновии воздвигнутый там маленький греческий храм, в котором имелся алтарь с изображением Венеры. Затем — грот из туфа, с дерновой скамьей внутри и играющим на флейте каменным сатиром у входа; двух сфинксов и бассейн Нептуна, а также наяд и тритонов.
Когда они вернулись в дом, Карол предоставил прекрасной чаровнице одну из комнат под гардеробный кабинет, и, пока она с помощью Софьи переодевалась, он отдавал последние распоряжения к званому обеду. Потом — в сандалиях и тунике, в синей с золотой каймой накидке на плечах, увенчав голову цветочным венком — он с достоинством консула появился перед Зиновией, чтобы препроводить ее к столу. Она, улыбаясь, выступила ему навстречу в пурпуре олимпийских одежд и с золотой диадемой — точно сама Афродита.
— Тут я немного теряюсь, поскольку достоверно не знаю, — пробормотал он, — что предпочитали греки и римляне: вести женщину под руку или за руку.
Зиновия пожала плечами.
— Зато я достоверно знаю, что изрядно проголодалась.
Тогда Карол взял ее за кончики пальцев и таким манером повел в трапезный зал. Впереди шагали два трубача; две служанки — в греческих костюмах и с цветами в волосах — следовали за ними, ударяя в литавры. Зиновия засмеялась и заткнула уши руками. По знаку Карола музыка смолкла. Посреди украшенного статуями колонного зала помещался узкий длинный стол, заставленный серебряной посудой, вазами и цветами, по обе стороны от него располагались удобные ложа, покрытые красным шелком и мехом пантеры. Карол и Зиновия возлегли на них и с античной непринужденностью вкушали пищу, а слуги прислуживали им, поднося блюда и наполняя вином серебряные бокалы.
Одна из служанок сидела в ногах Зиновии и обмахивала ее широким опахалом из страусовых перьев. Время от времени звучала музыка — играли на флейтах и цимбалах. Кульминацией пиршества оказался жареный павлин, украшенный собственным роскошным хвостом. Когда его подали, в зал вбежали четыре танцовщицы и исполнили своеобразную пантомиму.
— Дорогой Карол, — сказала Зиновия, отодвигая тарелку, — уж от павлина ты меня, пожалуйста, уволь, он ужасно жесткий.
— Но у римлян он считался изысканным блюдом, — робко возразил Карол.
— Вероятно, их кулинарное искусство было не в пример выше нашего, мы же вообще варвары.
Они приступили к фруктам и сладостям, когда Зиновия, зябко поежившись, накинула на себя пурпурную шубу.
— Да, мы — варвары, привыкшие к медвежьим шкурам, — сказала она. — Мы позорно мерзнем в этих легких светлых одеждах. Думаю, я уже схватила божественный насморк. Ради Бога, прекрати махать, — обратилась она к миловидной служанке у своих ног, которая с глупым видом таращила на нее глаза.
— Я тоже простудился, — признался Карол. — Наш климат, к сожалению, совершенно не эстетичен, нам не хватает неба Греции.
— Смешной ты человек! — с улыбкой проговорила Зиновия. — Я, впрочем, твое желание выполнила, теперь твоя очередь повиноваться. — Она поднялась с ложа. — Давай сейчас устроимся у печки в твоей самой маленькой и самой теплой комнате, без поющих флейт и греческих танцовщиц. Как настоящие варвары, закутаемся в меха по самые уши и поболтаем. Но прежде вели принести нам крепкого горячего кофе, хорошо?
— Незамедлительно будет исполнено.
Карол отдал необходимые распоряжения и затем проводил свою гостью в небольшую комнату, которая, правда, тоже была выдержана в античном стиле, но при этом жарко натоплена.
— Вот здесь можно жить! — воскликнула Зиновия. — Но мне все же не хотелось бы расставаться с шубой.
И успокоилась только тогда, когда Карол закутал ее в подбитый горностаевым мехом пурпур, и она, расположившись на кушетке у камина, закурила папироску.
— Но в одном отношении греки и римляне все-таки достойны сожаления.
— В каком? Я не понимаю.
— Они не знали табака.
Подали кофе, и оба с нескрываемым наслаждением принялись отхлебывать его маленькими глотками.
— Принеси-ка и мне плед, голубчик, — несколько конфузясь, сказал Карол лакею.
— И ты, Брут! — рассмеялась Зиновия.
Плед прибыл, и теперь Карол с собакой у ног походил на вождя какого-нибудь шотландского клана из романа Вальтера Скотта. Он отставил маленькую чашку и, откинувшись на спинку кресла, погрузился в созерцание Зиновии. Смеркалось, комната наполнилась серым туманом, который, казалось, поднимался из колдовского котла; языки пламени в камине время от времени вытягивались, точно огненные змеи, и бросали кровавые отблески на нежную белую шкуру и на красивую женщину, покоящуюся на ней.
— Что ты так пристально на меня смотришь? — наконец спросила Зиновия. — Я тебе нравлюсь?
— Больше, чем нравишься, — произнес Карол, застенчиво касаясь ее руки, — я боготворю тебя.
— Это говорит всякий, пока женщина манящей золотой звездой мерцает над ним; но стоит богине сойти на землю… — Зиновия прервала свою речь, сморщила личико и энергично чихнула. — Вот тебе и… — Она снова чихнула. — Вот и он, божественный насморк!
