Слушая нежные признания Марианины, Беренгельд задумался; его внезапно посуровевшее лицо ужаснуло девушку, и она, схватив Туллиуса за руку, воскликнула:
— О Туллиус! Скажи мне, что ты меня любишь, скажи, что я по-прежнему дорога тебе! Ведь ты же любишь меня, правда?..
Пребывая на вершине блаженства, генерал смутился и, не решаясь взглянуть на Марианину, устремил взор в сторону Тюильри, куда уже умчались его офицеры.
Этот устремленный вдаль взор, о причине которого Марианина не догадалась, разбил ей сердце.
— Если ты покинешь меня, Туллиус, я умру! Да, умру! А если после моей смерти случай приведет тебя в маленькое селение у подножия Альп, ты сможешь сказать: «В природе все меняется, но здесь когда-то билось сердце, чьи чувства, раз возникнув, всегда пребывали неизменными; и это сердце билось ради меня!» Угрызения совести будут моей единственной местью тебе.
И слезы ручьями потекли по прекрасному лицу нежной влюбленной.
Генерал порывисто схватил руку своей подруги и, оросив ее слезами, запечатлел на ней пламенный поцелуй; затем, не оборачиваясь, он галопом поскакал догонять свой штаб; этот поцелуй вернул Марианину к жизни.
Девушка приказала ехать в Тюильри: она хотела еще раз взглянуть на генерала, готовившего свои полки к императорскому смотру.
— Ты только посмотри, Жюли, как он прекрасен!.. Он очень изменился с тех пор, как покинул горы, и я не знаю, в каком обличье люблю его больше.
Император объехал войска и вместе с генералом отправился во дворец.
Марианина, опьяненная страстью и пылающая неугасимым любовным огнем, который в течение пятнадцатилетней разлуки глухо тлел под покровом невысказанных мыслей и желаний, вернулась к себе и принялась наблюдать за особняком генерала, дабы не пропустить, когда Туллиус вернется из Тюильри.
Беренгельд восхищается постоянством Марианины. —
Свадьба состоится, но день ее не определен. —
Злоключения Верино. —
Верино отправляется в ссылку, Марианина следует за нимВ одиннадцать часов вечера к воротам дома Марианины галопом подкатила карета; повинуясь внутреннему голосу, девушка бежит вниз; она слышит шаги Беренгельда, он поднимается по лестнице… И вот они уже заключили друг друга в объятия!..
— Туллиус, — воскликнула Марианина, заливаясь слезами от счастья. — Это ты, мой Туллиус, о, как долго я ждала тебя.
— Марианина! Нежная и верная моя Марианина!..
Только что в Тюильри, в кругу людей, приближенных к императору, генерал услышал, как один из сенаторов рассказывал о мадемуазель Верино, упорно отвергавшей все предложенные ей партии, и… — тут сенатор многозначительно посмотрел на Бонапарта, — заявившей, что не выйдет замуж, даже если ей прикажет его величество.
Ощутив себя на вершине блаженства, Беренгельд быстро покинул дворец и бросился к Марианине, дабы припасть к ее стопам. Девушка была слишком счастлива, чтобы упрекать своего милого друга за молчание, за то, что он не написал ей ни строчки, хотя весточка от него могла бы стать утешением ее истерзанного сердца. Сейчас она нежно и восторженно смотрела на него, сжимая его руку в своей руке: ей казалось, что они расстались только вчера и за плечами у них не стояли долгие годы разлуки. Сердца их переполняло юное чувство; несмотря на время, расстояние и перемену мест, оно нисколько не потускнело, и влюбленные, забыв обо всем, изливали друг другу свои души.
— Марианина, — произнес наконец генерал, — твоему отцу приказано прибыть в Париж и занять должность главного управляющего канцелярией, а я, любимая моя, скоро уезжаю: император отказался принять мою отставку. Он повелевает мне ехать в Россию, дабы предотвратить расползающиеся дурные слухи. Когда я вернусь, Марианина, а я уверен, что это случится очень скоро, я женюсь на тебе.
Наградой Беренгельду был взгляд, и какой взгляд!
— Клянусь, — продолжал он, — что у меня больше не будет никаких женщин, кроме тебя… и, хотя я не могу вложить в свои слова тот юный пыл, с которым некогда прекрасная дева из предгорий Альп поклялась мне в том же, в чем сейчас клянусь тебе я, поверь, мое слово от этого не станет менее надежным.
При этих словах, свидетельствовавших о том, что в годы разлуки Туллиус помнил о ней, Марианина взяла загрубевшую в сражениях руку своего друга, поднесла к губам и, преисполнившись благодарности, запечатлела на ней признательный поцелуй. О, что за сладостное доказательство любви!
— Туллиус, — воскликнула она, — к чему откладывать нашу свадьбу? Не знаю почему, но я чувствую, что отсрочка принесет нам несчастье: когда чего-либо ждешь слишком долго, всегда есть угроза не дождаться никогда.
Простодушные слова Марианины, ее всепоглощающая страсть, чистота ее души, необычайно растрогали генерала; подобного волнения не вызывала в нем ни одна женщина.
— О, избранница моего сердца! — воскликнул он. — Все мои мысли принадлежат тебе, ты единственная связываешь меня с жизнью. Я на все согласен, Марианина, распоряжайся… приказывай.
— Это мне пристало подчиняться тебе, — ответила она: в голосе ее звучала покорность послушного ребенка и одновременно умудренной опытом любящей женщины, — боюсь, что я и так слишком многого требую от тебя.
Но взгляд ее уже возымел силу над генералом.
— Нет, нет, — живо воскликнул Туллиус, — мы уедем в наш замок; лучше я навлеку на себя гнев императора, нежели причиню тебе хоть малейшую неприятность.
— Беренгельд, ты нужен стране; я подожду. Триста тысяч французов не должны пострадать из-за каприза одной влюбленной женщины. Но, — продолжала она с очаровательной улыбкой, — если бы можно было все успеть… Ах! Как я была бы счастлива, я бы последовала за тобой в армию, я… да я бы все сделала!
Беренгельд обнял Марианину, простился с ней и отправился к себе. Марианина смотрела, как он шел через двор, как в окнах его дома зажегся свет; всю ночь она не сомкнула глаз. Счастье переполняло ее. Наутро генерал отправился в Тюильри. К обеду он возвратился к Марианине; как только он вошел, его опечаленное чело возвестило юной красавице, что все его усилия были напрасны. Она переменилась в лице.
— Марианина, я поеду в карете вместе с его величеством, он обещал мне маршальский жезл… Не знаю, удастся ли мне провести в Париже еще хотя бы неделю.
Глаза нежной возлюбленной генерала наполнились слезами.
— Туллиус, как я несчастна… Предчувствие не обмануло меня: нас ожидают лишь беды и печали.
Марианина загрустила, но радость видеть Беренгельда заставила ее преодолеть страх перед будущим.
— Что же нам делать? — спросил ее Туллиус.
— Обвенчаться как можно скорее!.. — ответила она с одной из тех улыбок, которые могли соблазнить даже стоика.
— Ах, любимая моя, кто может желать этого более меня?
— Я! — ответила она. — Потому что моя любовь к тебе составляет смысл всей моей жизни; но мне почему-то грустно, и сердце мое облачается в траур; мне кажется, эти быстротечные дни станут последними днями счастья в моей жизни… Когда я появилась на свет, Лаградна предсказала, что я умру несчастной и перед смертью какой-то старик явится мучить меня… Не знаю отчего, но когда ты сообщил мне о предстоящей разлуке, душа моя содрогнулась: так содрогается природа, предчувствуя наступление грозы. Жестокая война, твоя безрассудная отвага, заставляющая меня трепетать от страха за твою жизнь… если бы только я могла быть рядом с тобой, поехать с тобой… Но для этого мне надо стать твоей женой. Ты меня слышишь, Туллиус?
— Твои слова пугают меня! — отвечал генерал, качая головой. — Я едва не позабыл о том, что ты всего лишь слабая женщина, и вера во всякого рода предчувствия лишь придает тебе неповторимое очарование. Однако, Марианина, я действительно испугался, потому что это сказала ты…
— Я больше не буду волновать тебя, — ответила она, — я хочу, чтобы речи мои доставляли тебе только радость. Надеюсь, мы, по крайней мере, воспользуемся этой неделей и осмотрим тот знаменитый Париж, что способен соперничать не только с Афинами в период расцвета их могущества, но и с самим Римом!
— Да, любовь моя, да!.. Более того, я попытаюсь раздобыть у министра юстиции разрешение на брак; тогда, если император согласится, он, быть может, обвенчает нас в своей часовне в Тюильри накануне моего отъезда.
От восторга у Марианины перехватило дыхание!
Однако не следует забывать, что во время свидания генерала с Бонапартом Туллиус передал тому все документы, относящиеся к исполинскому старцу. Просмотрев бумаги и пробежав глазами описание, приведенное нами в начале повествования, Наполеон улыбнулся Беренгельду своей загадочной улыбкой. Как все великие люди, Бонапарт был суеверен, и улыбка его скрывала сотни мыслей… Знал ли он о таинственных талантах Беренгельда-Столетнего Старца, желал ли он воспользоваться ими? Нам об этом ничего не известно; генерал же, задавшийся этим вопросом, более не слышал, чтобы Бонапарт заводил разговор о загадочном старце.
