И под этим ускользающим взглядом у нее в памяти всплыла картина — далекая, смутная, от которой она постаралась отмахнуться, но которая упрямо вставала перед ее глазами, все более живая и отчетливая. Впервые за долгие годы она вспомнила ту ночь, когда его родила, — ночь, когда она сперва сочла своего новорожденного ребенка мертвым и пожелала, чтобы он действительно оказался мертв. Пожелала? Только ли пожелала? Сердце ее перестало биться от страха, что мальчик, враждебно отвернувшийся от нее и натянувший одеяло на голову, вновь обернется к ней и посмотрит этим всезнающим, ненавидящим, убийственным взглядом. Тереза поднялась, какое-то время постояла, затаив дыхание и дрожа всем телом, потом на цыпочках ушла в свою комнату. Она поняла, что ее ребенок, этот двенадцатилетний мальчик, жил рядом с ней не только как чужак, а как ее личный враг. И в то же время никогда еще она не чувствовала с такой глубокой душевной болью, как сильно и как безответно, без всякой надежды на взаимность она любит этого ребенка. Она не имеет права махнуть на него рукой. Все свои упущения, все свое легкомыслие, всю свою неправоту и вину, все это она должна загладить, а для этого должна также быть готовой к любой каре, к любым жертвам, в том числе и к более тяжким, чем те, что уже принесла. И коли уж представилась возможность создать для сына условия лучшие, чем те, в которых он до сих пор жил, — возможность дать ему мужскую, отеческую заботу и защиту — она не имеет права колебаться и должна немедленно воспользоваться этой возможностью. Да и была ли эта жертва действительно велика? Разве замужество, в конце концов, не могло означать и спасение ее самой?
И когда профессор Вильнус при их следующей встрече в доме брата спросил Терезу — видимо, после обеда специально оставшись с нею наедине, — не хочет ли она стать его женой, она сначала немного помедлила, а потом, пристально глядя на него, спросила:
— Достаточно ли хорошо вы знаете меня? Знаете ли, на ком хотите жениться?
А когда он в ответ лишь неловко взял ее руку в свои и, пряча глаза, смущенно склонил голову, она высвободила руку и сказала:
— Знаете ли вы, что у меня есть ребенок, довольно трудный мальчик, которому скоро исполнится тринадцать лет? Но что бы вам ни говорили, замужем я никогда не была.
Профессор наморщил лоб, залился краской, словно услышал из ее уст неприличную историю, но тут же овладел собой:
— Ваш уважаемый брат рассказал мне, без подробностей, но… Что-то похожее я предполагал…
Он начал ходить взад-вперед по комнате, заложив руки за спину. Потом остановился перед ней и гладко, как по писаному, словно покуда ходил, выучил небольшую речь, изложил ей свой план. Мол, из-за того, что у нее есть ребенок, никоим образом не должно рухнуть их будущее.
— Что вы имеете в виду?
— На свете есть бездетные супружеские пары, мечтающие усыновить ребенка, и если они будут забот…
Сверкнув глазами, она оборвала его на полуслове:
— Я никогда не расстанусь со своим сыном.
Профессор помолчал, подумал и уже спустя несколько секунд заметил звонким, словно подобревшим голосом, что ему прежде всего хотелось бы познакомиться с мальчиком, а потом можно будет поговорить обо всем остальном. Ее первым порывом было резко отказать, не соглашаясь ни на какие условия. Но она вовремя спохватилась, вспомнив о своих недавних решениях, и объявила, что готова принять у себя профессора вечером следующего дня.
Ей удалось удержать Франца, который, как всегда в это время, собрался уже удрать из дома. Профессор явился не без робости, с большим трудом пытаясь ее скрыть под маской веселости и своего рода светскости. Франц наблюдал за гостем с нескрываемым недоверием. И когда тот внезапно выразил желание взглянуть на школьные тетради Франца, ей стоило немалых трудов преодолеть сопротивление мальчика. То, что в конце концов представилось глазам профессора Вильнуса, приятным назвать было никак нельзя. Однако он ограничился тем, что выразил свое недовольство в снисходительно-шутливой манере. Потом попробовал составить себе представление об уровне знаний мальчика; задавая тому самые разные вопросы, он то и дело помогал ему при ответах, прямо-таки вкладывал их ему в рот и вообще вел себя как учитель, изо всех сил старающийся вытащить отстающего ученика на экзамене. Больше всего ему не понравилось произношение Франца, которое он назвал ужасной смесью говоров сельской местности и городских окраин. Покуда он, сославшись на имеющиеся у него связи, намекал на возможность поместить мальчика в школу при одном монастыре в Верхней Австрии, Франц незаметно улизнул из комнаты, и мать поняла, что вернется он не скоро. Она постаралась оправдать сына в глазах профессора: мол, в хорошую погоду он обычно гуляет со школьными приятелями на свежем воздухе. Профессор, по всей видимости, даже обрадовался возможности остаться с Терезой наедине. О монастыре она и слышать не захотела и на вновь робко высказанное предложение профессора поискать приемных родителей для мальчика решительно повторила, что ни при каких обстоятельствах не расстанется с сыном. Профессор сделал вид, что уступил, глаза его загорелись, он придвинулся поближе к Терезе, попробовал было дать волю рукам и с каждой минутой казался ей только смешнее и отвратительнее. Она как раз подумывала, не стоит ли раз и навсегда указать ему на дверь, когда кто-то постучал и, к изумлению Терезы, вошла Сильвия, которую она уже не видела много недель. После короткого представления гостей друг другу профессор выразил надежду увидеться с Терезой в следующее воскресенье у ее брата и удалился.
Сильвия была бледна и взволнованна и с ходу спросила Терезу, читала ли та сегодняшние газеты.
— Да что случилось-то? — спросила Тереза.
— Рихард покончил с жизнью, — услышала она в ответ.
— Боже милостивый! — воскликнула Тереза и, беспомощно положив руки на плечи Сильвии, сказала, что уже давно не виделась с Рихардом. И Сильвия, опустив глаза, призналась: зато она часто бывала с ним. Тереза не ощутила ни ревности, ни настоящей боли. Внезапно они поменялись ролями: именно Терезе пришлось теперь утешать подругу. Она гладила Сильвию по голове, по лицу, никогда еще не чувствовала она такой сестринской теплоты к Сильвии. И Сильвия стала рассказывать.
Это случилось нынче утром. Ночь Рихард провел с ней. Он был в приподнятом настроении, в фиакре проводил ее до дома, помахал ей на прощанье и в этом же фиакре направился в Пратер. А по дороге застрелился. Она уже давно предчувствовала, что он так кончит.
— У него были долги? — спросила Тереза.
Нет. Как раз в последнее время он, по его словам, все время выигрывал на скачках. Но жизнь ему опротивела. Особенно люди. Почти все.
— А вас, Тереза, он очень любил, — сказала Сильвия. — Намного, намного больше, чем меня. Знаете, почему он больше не хотел встречаться с вами?
Тереза взволнованно схватила Сильвию за руку и вопросительно взглянула ей в глаза.
— Она слишком хороша для меня. Это были его слова. Trop bonne[4].
И обе заплакали.
Два дня спустя они присутствовали на заупокойной службе в церкви. После окончания церемонии похоронная процессия проследовала мимо Терезы, сидевшей на краешке скамьи в самой глубине нефа.
Мать Рихарда, худощавая бледная женщина, в замкнутом, высокомерном лице которой Тереза уловила сходство с Рихардом, прошла мимо нее так близко, что Тереза невольно подалась назад. В тот же миг Сильвия крепко ухватила ее за локоть, что Терезе было очень неприятно. Похоронная процессия продолжала продвигаться к выходу, и Тереза увидела среди людей в трауре несколько знакомых лиц, в том числе директора банка, в доме которого работала под конец своей деятельности и который смотрел на нее сейчас в упор, не узнавая в тусклом церковном освещении, а также кудрявого молодого человека, который когда-то был ее любовником. Тереза спрятала лицо в носовой платок, словно вытирая слезы. Она смотрела вслед гробу, пока он сквозь церковные двери выплывал на людских руках под синий купол неба.
Ей пришел на память тот вечер в пойме Дуная, с которого через несколько дней прошло бы ровно два года. «Я была слишком хороша для него», — подумалось ей. А собственно, почему? Как будто она могла быть для кого-то слишком хорошей или слишком плохой. Она услышала, как тронулся в путь катафалк. Церковные двери медленно закрылись. Все кругом было овеяно ароматом ладана. Сильвия легла головой на подставку для молитвенника и стала тихонько всхлипывать. Тереза бесшумно поднялась и ушла. На улице ее принял в свои объятия теплый летний день. Ей нужно было спешить, в пять часов к ней должны были прийти ученики.
75
Некоторое время Тереза жила, полностью посвящая себя работе; благодаря постоянным урокам и самообразованию в свободное время она постепенно стала учительницей высокого класса и пользовалась большим спросом. Она обучала и готовила к экзаменам только молодых девушек. Двум юношам, просившимся к ней в группу, ей пришлось отказать, поскольку они, очевидно, имели в виду совсем другие цели, а вовсе не совершенствование в английском и французском. На письмо профессора Вильнуса с просьбой разрешить ему когда-нибудь вновь навестить ее она ответила окончательным отказом. И ни минуты в этом не раскаивалась, хотя иногда ей думалось, что она должна быть ему благодарной, потому что за время, прошедшее со дня его визита, поведение Франца стало меняться к лучшему, он вроде бы регулярно ходил в школу, как случайно удалось разузнать Терезе, — а вот где и с кем проводил он часы вне дома, этого она, естественно, выяснять не посмела.
