Рабочий коридор встретил ее недвижным душным воздухом. Без окон, освещенный холодным светом люминесцентных трубок, он теснил прохожую часть множеством стенных шкафов. И конца им не было. За каждым шкафом, впритык, начинался новый, еще побольше предыдущего. И хотя бы одна какая-нибудь дверь…
Тишина отняла уши. Бабка испугалась. «Заблужусь тут, — думала она с растущим страхом. — Пропаду, ей-богу».
В одном месте коридор раздваивался. По какому же идти? И там и там тянулись одинаковые стены из старых корешков, покрытых бронзовым налетом.
— Люди! — прошептала Дарья Никитична. — Да где ж вы, люди?
И пошла наобум, левым рукавом. Показалось, что он более ухоженный, что ли…
Она шла, кляня Чемоданову, милиционера Мустафаева, стерву секретаршу, что раздразнила милиционера, свою горемычную судьбу, и, конечно, больше всего досталось двоюродному племяннику Будимирке… Люди сидят в тюрьмах как люди, смирно дожидаются своего часа, а этот, паскудник, надумал какую-то пакость. Ну зачем, скажите на милость, ему понадобилась родословная двоюродной тетки? Жулик он и есть жулик. Неспроста его в кутузку упекли. Халатность и ротозейство, это для дурачков причина. А она, Дарья Никитична, хорошо знает Ленькиного выкормыша Будимирку. С детства был авантюристом. Сколько раз в милицию тягали Леньку и жену его, царство им небесное, за сыночка резвого. Сызмальства тот отличался — спекулировал, проказы затевал шалые. Думали — подрастет, образумится… Ну, подрос, в гору пошел. А в какую можно пойти у нас гору, чтобы жить, как он жил?! Не за бесплатно же его из тюрьмы выпускают, передохнуть! И все равно, как одолжил у нее восемнадцать рублей шесть лет назад, до сих пор не отдает. Сам миллионщик, одного хрусталя в шкафу как у царя, а восемнадцать рублей вернуть тетке жадится, паскудник. Может, забыл? Что ему те рубли, тьфу! А напоминать как-то язык не поворачивается. Да и когда напоминать, столько лет тетку на порог не пускали, а тут — на тебе, звонят, приглашают и поручение поручают.
Воспоминания о племянниковых делах как-то взбодрили Дарью Никитичну. Она отвлеклась, но ненадолго…
Унылый стенной «пейзаж» и полное безлюдье вновь повергли старуху в испуг. Иному человеку трудно представить, какой ужас может посеять чувство замкнутого пространства… «Может, я уже померла? — подумала Дарья Никитична. — Может, это дорога в царство небесное?»
Мысль эта физически овладела ею и крепла, повергая в жуткое волнение.
— Люди! — заколготала она и бросилась бежать, насколько позволяли вялые ноги. — Сда-ю-юу-усь! Сдаюсь!
Глухой удар и дребезжащий стихающий шум железа смирил ее вопль. Так хлопают двери шахты лифта. Дарья Никитична остановилась. Она слышала непонятный скрип и свирещение. Звуки нарастали. Вскоре показался человек, толкающий перед собой доверху груженную тележку.
Обессиленная Дарья Никитична привалилась спиной к стеллажу, дожидаясь избавителя. И, что самое удивительное, вблизи лицо человека с тележкой показалось ей очень знакомым. Просто напасть какая-то. Может, она встречала его внизу, пока ждала эту Нинку Чемоданову, много всякого люда прошмыгивало вперед-назад…
И человек таращился на нее с удивлением. Потом набычился, выкатил от подбородка жирный зоб и вобрал голову в поднятые плечи. Словно хотел незаметно проскользнуть. Держи карман, Дарья Никитична скорее помрет, чем перепустит его, жди, когда кто еще появится в этой трубе! Она сделала шаг и перегородила дорогу. Тележка остановилась. И тут Дарья Никитична узнала в нем того, кто приходил домой к этому прохвосту, ее племяннику Будимиру.
— Здравствуйте, — певуче проговорила она.
— День добрый, — нехотя ответил Хомяков.
— Как вы тут очутились? — продолжала петь Дарья Никитична.
— Я-то на работе, а вы как здесь оказались? — Хомяков понял, что лучше поскорее признать бабку. Иначе от его увиливаний старуху может заклинить, и она сорокой разнесет факт маложелательной для Хомякова встречи.
— Заблудилась, елки-палки. Пошла искать здешнюю работницу, Нину Васильевну Чемоданову. И хоть кричи. Как в лесу… Знаете ее, нет?
— Знаю, — вздохнул Хомяков. — Держитесь за мной, доведу.
Дарья Никитична перепустила тележку и устремилась за быстро шагающим Хомяковым, рассказывая в затянутую сатином жирную спину о своих злоключениях со справкой.
— Да не беги ты, бес! Не молодая ить! — переводила дух старуха.
Хомяков нехотя придерживал шаг. Приблизившись к разветвлению, он свернул тележку в боковой коридор.
— Это ж надо, — сокрушалась Дарья Никитична. — И дернуло меня сюда шмыгнуть, а? Нет чтобы туда.
Дверь комнаты под номером шесть оказалась в нескольких шагах от развилки.
Хомяков остановил тележку и повернулся к бабке.
— Вы вот что… Не стоит говорить, что мы как-то знакомы. Подумают, что вы на знакомстве с сотрудником сыграть хотите, знаете, как бывает?! Все сделают наоборот. Словом, нет меня. Ясно?
Дарья Никитична кивнула. Доводы мужика показались ей весьма разумными. Люди ведь разные. Другой всякий раз норовит сделать наоборот, насолить ближнему…
— Конечно, умолчу, — заговорщески шепнула Дарья Никитична. — Дай бог тебе здоровья… Ступай трудись, помоги тебе Христос…
Рабочий стол Чемодановой притулился у самого окна. Казалось, папки, что его захламляли, стекали прямо с улицы, через подоконник, и замирали на столе. А часть из них переместилась на пол и вползла на старый трухлявый диван.
Не раз аккуратистка Шереметьева выговаривала Чемодановой за развал. Особенно после истории с представителем Архитектурного управления, одним из тех, кто зачастил в архив, гонимый постановлением об охране исторических сооружений. Тот очкарик топтался вокруг стола Чемодановой, споткнулся и сломал ногу. Чемодановой учинили жуткий разнос, лишили премии, но спустя некоторое время папки вновь сгрудились на полу и диване. Недаром говорят: привычка — вторая натура… Что касалось самой работы, то Нина Чемоданова была на отличном счету, прекрасно справлялась не только со своими обязанностями, но и тянула тяжелый воз договорных работ по самой разной тематике. Предложение архива о выделении из отдела исследования специальной хозрасчетной группы во главе с Чемодановой вот уже год блуждало по инстанциям, собирая мнения и подписи. Никак не могли найти статью бюджета, по которой можно накинуть Чемодановой две-три десятки в месяц. И изыскать средства на оклад нескольким сотрудникам будущей группы. «Они тебя боятся, — говорила Шереметьева. — Еще помнят бучу, затеянную вокруг вологодского масла. А доверь тебе группу, ты всех на уши поставишь. Ведь куда ни кинь, везде можно поучиться у царя-батюшки». — «И пусть учатся, если отняли и ничего не дали взамен, — горячилась Чемоданова. — Не могут найти несколько сотен рублей в месяц, чтобы получать миллионы».
Ощущение бесполезности своего труда наваливалось на Нину Васильевну Чемоданову. Она уставилась в пыльное уличное стекло. А в голову лезли всякие мысли. Сложным образом переплетая личную судьбу с тем, что происходило вокруг. И печалили еще больше.
Почему они так странно расстались тогда с Янссоном? Странно?! А что могло быть! Близость? Он не хотел, Чемоданова это чувствовала. Человек определенного воспитания, определенных традиций, он не мог перешагнуть через условность их непродолжительного знакомства. И она точно так же… Или она не хотела? Что-то ей мешало дать понять этому северному медведю, что она сдерживает себя…
Чемоданова усмехнулась. С собой-то к чему лукавить?! Почему она решила, что Янссон тянулся к ней? Может быть, совсем наоборот! Возможно, его останавливало совсем другое?
Чемоданова вытащила из тумбочки зеркало, поднесла к лицу и принялась придирчиво себя осматривать. Что-то тронула на лбу, коснулась согнутым пальцем ресниц, отметила едва заметные круги под глазами, вытянула губы, оглядела ровные чистые зубы, высунула остренький кончик языка.
И тут увидела, как дверь за ее спиной приоткрылась и в проеме показалась простоволосая бабуля с платком на плечах…
— Дарья Никитична?! — Чемоданова тут же признала свою клиентку. — Как вы сюда залетели? — она оставила зеркало и обернулась.
— Я, Васильевна, я, — беспрестанно кивая, Дарья Никитична втянула себя в отдел. — Жду, понимаешь… А милиция и говорит: «Ступай, погляди, может, что случилось? Может, и ждать ни к чему».
— Мы договорились на три часа? — удивилась Чемоданова.
— Не. На одиннадцать.
— Вот еще… У меня записано. На календаре, — Чемоданова перекинула листок календаря и смутилась. — Верно. Одиннадцать… Ох, извините, Дарья Никитична. Виновата я.
— Бывает, — снисходительно поддержала старая. — Чуть не заблудилась я тут. Хорошо, один… — бабка прикусила язык, вспомнила совет Хомякова.
