20 августа начались перемещения частей, в тактическом смысле которых Федор не разбирался. Он получал задания, доставлял письменные приказы, провожал командиров до указанных пунктов, возвращался с докладом и почти тотчас же скакал с новыми поручениями. Это было похоже на хорошо продуманный дебют шахматной партии: Скобелев расставлял свои фигуры, еще не входя в соприкосновение с противником, но уже упреждая его возможные ходы. Вскоре скобелевцы охватили Ловчу со всех сторон, учитывая не только направления собственных атак, но и отрезая вероятные пути отхода аскеров командующего Ловчинским гарнизоном Рифата-паши. Еще не прозвучало ни одного выстрела, а войска, официально именовавшиеся Ловче-Плевненской группой, уже заняли все удобные для штурма позиции. Ловча оказалась зажатой в клещи: оставалось лишь сжать их, чтобы раздавить скорлупу турецкой обороны.
Последнюю фразу Федор услышал из уст Тутолмина, когда доставил ему приказ и лично сопроводил на позиции. Он старался исполнять поручения не формально, и, хотя Скобелев еще ни разу не похвалил его, отношения штабных работников, офицеров отряда и даже конвойных казаков изменилось резко. Олексин стал своим, «скобелевцем»; он ощущал это и — гордился.
— Завтра надавим — и хрустнет орешек, — сказал Тутолмин. — Отужинаете со мной, Олексин?
— Благодарю, господин полковник, увы. Тотчас же назад.
— Не дай бог скобелевским порученцем быть. Какую ночь в седле?
— Не считал, полковник! — крикнул Федор, вскакивая на лошадь.
Он вернулся уже к вечеру, отдал лошадь конвойцам и заглянул в штабную палатку. Палатка разделялась пологом на две неравных половины: в первой — узкой стоял стол дежурного и походная койка для отдыха ординарцев.
— Тутолмин на позициях, — тихо доложил Федор: за пологом слышались голоса. — Где Млынов?
— Вами интересовался. Обождите тут.
Дежурный беззвучно скользнул на вторую половину, а Федор сразу завалился на койку. Хотелось есть, но еще больше — лежать: тело ломило от ежедневных скачек. Но не успел он прикрыть глаза, как из-за полога выглянул Млынов и жестом поманил его. Федор осторожно прошел за полотнище и остановился у входа. Брезентовые занавески окон были подняты, но уже темнело, и на большом дощатом столе, устланном картами, горели две лампы. Возле стола в походном кресле сидел Имеретинский, а вокруг толпились генералы и штабные офицеры.
— …ключом турецкой обороны является высота Рыжая, — продолжал докладывать Скобелев. — Высота сильно укреплена в инженерном и огневом отношениях, и нам следует громить ее артиллерией, пока противник от нашего огня не откатится за обратные скаты.
— Задача? — спросил Паренсов.
— Задача одна, Петр Дмитриевич: уберечь солдат наших, поелику возможно. Полагая это святейшей обязанностью любого командира, прошу вас, господа, довести до сведения каждого рядового. Каждого! — Скобелев внушительно потряс пальцем. — Первое: противник патронов не жалеет; значит, сближение с ним должно быть стремительным. Второе: турки целиться не любят и бьют, как правило, положив винтовки на бруствер. Задача каждого командира — суметь уловить зону поражения и миновать ее единым броском. И третье: огонь противника наносит максимальный урон по частям стоящим или, упаси бог, отступающим. Коли кто попадет под обстрел, так уж извольте командовать только вперед. Только в атаку! Вы согласны со мной, Александр Константинович?
Имеретинский, привычно спрятав улыбку, молча кивнул. Потом спросил вдруг:
— За высотой — река Осма. Она проходима?
— Не везде, ваша светлость, — ответил Куропаткин. — Река десять сажен ширины, глубиною от пол-аршина и выше. В местах бродов болгары обещали поставить условные знаки.
— Вы совершенно правы, Михаил Дмитриевич, — сказал Имеретинский. — Ежели понадобятся батареи из общего резерва, сообщите через капитала Жиляя: он останется здесь.
— Слушаюсь, ваша светлость.
— Следовательно, приказ о штурме может исходить только от вас, Михаил Дмитриевич, — продолжал князь. — Если вопросов нет, предлагаю господам командирам выехать к своим частям.
— Млынов, Олексин вернулся? — отрывисто спросил Скобелев.
— Так точно, Михаил Дмитриевич, — Федор шагнул к столу. — Тутолмин на месте.
— Проводишь генерала Добровольского.
Сопровождать генерала Добровольского пришлось уже в темноте, и Федор, как ни пытался, никаких ориентиров запомнить не смог. Обратно возвращался один, все время старался держаться левее, чтобы не угодить к туркам, окончательно запутался и приехал уже под утро. Устал он до невозможности, на сон оставалось не более трех часов, и, доложив дежурному, сразу же завалился спать. Проснулся от грохота: в пять утра пятьдесят шесть орудии Скобелева одновременно открыли огонь по укреплениям Рыжей горы. И хотя батареи расположены были поодаль, земля ощутимо вздрагивала, а полотнища палаток полоскало от тугих ударов потревоженного воздуха. Федор наспех привел себя в порядок и поспешил к штабу.
— Чего ты здесь маешься? — спросил Млынов, выйдя из штабной палатки. — Поднимись на горку, что левее: Михаил Дмитриевич ее Счастливой назвал. С нее все — как на ладони.
На возвышенности, уже получившей в документах наименование «Счастливая», толпились офицеры, свободные, пока работала артиллерия. Федор на подъеме запыхался, а когда огляделся, перед ним предстала вся панорама артиллерийского боя.
Гора Рыжая выглядела сейчас уже не рыжей, а огненно-рыжей, поскольку на ее скатах беспрерывно рвались снаряды. Всплески разрывов, клубы дыма, комья земли извергались в воздух, тугие удары воздушных волн, рев и грохот больно били в уши.
— Зажали мы турок! — с восторгом прокричал Федору капитан Жиляй. — И удрать не могут!
Рыжая и рвавшиеся на ее гребнях снаряды закрывали саму Ловчу, но за невидимым городком различались заросшие кустарником высоты. Там тоже вспыхивали огоньки разрывов, и Федор понял, что артиллерия Тутолмина громит сейчас расположенные перед нею редуты Рифата-паши. Адъютант Имеретинского был прав: артиллерия зажала противника с двух сторон, методически расстреливая его укрепления, сея панику среди аскеров и растерянность у командования, которое при этом двухстороннем обстреле никак не могло понять, откуда русские нанесут решающий удар. Определив, где Тутолмин, Федор посмотрел направо: туда он вел ночью генерала Добровольского. Сначала он заметил огоньки выстрелов, сообразил, что правая колонна тоже открыла огонь, а потом скорее угадал, чем увидел войска, стоявшие в боевых порядках.
Вскоре на Счастливую поднялся Скобелев — как всегда, в белом кителе, с Георгием на шее — Куропаткин, Млынов и незнакомый Федору немолодой полковник-артиллерист. Генерал долго осматривал в бинокль Рыжую и высоты правее.
— Прекрасно работают! — перекрывая грохот, сказал полковник. — Точно и слаженно.
— Слаженно, да не точно, — недовольно отозвался Скобелев. — Второй час по одному месту — это, по-твоему, точно?
— Дальности не позволяет, Михаил Дмитриевич.
— Дальность?.. Млынов, передай Василькову, пусть выдвинется как можно ближе к туркам.
Млынов молча побежал к батареям.
— Помилуйте, Михаил Дмитриевич, а коли турки ружейный огонь откроют?
— Какой огонь, когда они головы боятся поднять!
Федор видел, как из общей линии батарей отделилась четверка орудий. Впереди размашистой рысью ехал командир — без мундира, в нижней рубахе, — ездовые нещадно гнали лошадей, сзади с грохотом поспешали зарядные ящики.
— Васильков выехал, — с удовольствием отметил Скобелев. — Сейчас он им покажет кузькину мать.
— Что это он — без мундира, без сабли? — удивился полковник.
— Обет дал, — невозмутимо пояснил Скобелев. — Алексей Николаевич, что это турки на огонь не отвечают, а?
— Сам удивляюсь, — мрачно отозвался Куропаткин. — Не могли же мы все их пушки подавить.
— Не могли, — подтвердил артиллерист. — Они хорошо в землю зарываются, умело. Пока расковыряешь…
— Хитрит Рифат-паша, — задумчиво сказал Скобелев. — Не хочет орудия обнаруживать. Ничего, заставим. Как только Васильков пристреляется, подбрось ему еще парочку батарей. Посмотрим, паша, у кого нервы крепче: у вас или у меня. Сколько ему лет?
— Сорок пять, что ли.
— Не «что ли», а докладывать точно! — строго сказал Скобелев. — Я должен знать, с кем воюю, а посему приказываю изучать врага досконально, вплоть до имен его любовниц. Теперь вот извольте гадать, почему он на наш огонь не отвечает. То ли страх, то ли выдержка, то ли расчет — что у него на уме?
Рифат-паша ответил около семи утра, но совсем не так, как можно было предполагать. Оставив без внимания пятьдесят шесть орудий, громивших его укрепления на Рыжей горе, он обрушил артиллерийский и ружейный огонь на стоявшие в колоннах войска Добровольского.
