— Что он стоит? — гневно крикнул Скобелев. — Олексин!..
Федор рванулся вниз, не дожидаясь приказа: он был уверен, что знает этот приказ. Вырвав поводья у казака, вскочил в седло, с места дав шпоры. Дороги искать было некогда — да он и не знал этой дороги! — и Федор помчался напрямик.
— Куда это он? — обескураженно спросил генерал.
— К Добровольскому, — пожал плечами Куропаткин.
— Под пулями? Идиот, его же убьют сейчас. Млынов, выясни, кто еще знает дорогу к правой колонне.
— Обождите, Михаил Дмитриевич, авось проскочит, — сказал Куропаткин.
— Авось? — заорал Скобелев. — Опять — авось? На авось девки рожают, а не бои выигрывают. Вот Рифат-паша на авось не, воюет: он точно мое слабое место нащупал. Так двинул по сопатке, что искры из глаз. Ей-богу, коли в плен возьмем — расцелую и саблю верну, как Петр Великий учил. А этот… Жив он еще?
— Скачет, — сказал Млынов, не отрываясь от бинокля.
— Хотел бы я знать, с каким приказом! — продолжал бушевать Скобелев. — Ведь не спросил даже, зачем его окликнули! Может, я воды хотел попросить, а он… Чтоб духу его к вечеру не было, если живым останется.
Федор мчался, приникнув к напряженно вытянутой, мокрой от пота лошадиной шее. Он схватил не своего коня, подседлан конь оказался по-казачьи, и Олексин до ужаса боялся, что лошадь споткнется. Может быть, от этого, а может, и от твердой убежденности, что пуля его не тронет, он не обращал внимания на обстрел, хотя слышал его и чувствовал всем телом. На том же бешеном аллюре он вылетел из-за поворота, оказавшись перед фронтом изготовленных к бою колонн.
— Где генерал?
Ему что-то сказал офицер, которого он миновал. Но Олексин уже увидел Добровольского и закричал еще на скаку:
— Вперед! Что вы под пулями стоите? Вперед, в атаку!
Он хотел резко осадить коня, но тот с хода дал свечку. Федор вылетел из седла, тут же вскочив на ноги.
— Вперед!
— Вы привезли приказ? — спокойно осведомился Добровольский.
— Приказ! — крикнул Федор. — Именем генерала Скобелева!
— Атака! — секунду помедлив, сказал Добровольский. — Господа офицеры!
Трубы пропели сигнал, ударили дробь барабаны. Офицеры вырвали сабли из ножен, и колонны дружно, как на параде, шагнули навстречу турецкому огню.
— Бегом! — кричал Федор. — Сближение опаснее всего! Бегом!
Все его военные знания основывались на том, что он вчера услышал от Скобелева. Он не понимал, что бежать еще преждевременно, что обвешанные амуницией и оружием солдаты выдохнутся во время бега и у них уже недостанет сил на штыковой удар. Сам он бежал впереди всех в английском костюме для верховой езды, коротких сапожках со шпорами и нелепой каскетке; именно этот наряд и вселял в него полную уверенность, что турки в него целиться не станут, поскольку он — не военный. Позади, все убыстряя шаг, грузно топала пехота. Возвышенности правого берега Осмы были сплошь в кустарниках да кукурузе; турок нигде видно не было, но из зарослей безостановочно вспыхивали огоньки выстрелов.
— Быстрей!.. Быстрей…
На Счастливой все молчали, с некоторой растерянностью осознавая случившееся. Вопреки диспозиции, колонна Добровольского начала атаку раньше взятия Рыжей горы. Бой грозил перевернуться с ног на голову, но Скобелев был не из тех генералов, которые слепо действуют по единожды принятому решению: он умел подчинить общей идее любую случайность. Поэтому Куропаткин, записывая в дневник боевых действий происшедшее, с академическим спокойствием отметил:
— Восемь двадцать пять. Правая колонна генерала Добровольского начала атаку Осминских высот.
— Прекрасно начала! — крикнул Скобелев. — Жиляй, доложи его светлости об инициативе Добровольского и перебрось две резервных батареи прикрыть его правый фланг.
— Что прикажете? — спросил Куропаткин, пряча дневник. — Играть атаку?
— Зачем? Все батареи — на линию Василькова: громить Рыжую и берег Осмы. Ну, Рифат-паша, не ожидал ты такого афронта? — Скобелев весело расхохотался. — Проверим, что ты за полководец: сейчас мы тебе окончательно карты спутаем. Млынов, расчехлить все знамена! Оркестрам беспрерывно играть марши!
— Парад? — с долей иронии спросил полковник-артиллерист.
— Парад, полковник. Увидев мои знамена, Рифат-паша не станет рисковать резервами. А пока разберется, Добровольский успеет зацепиться за берега.
На Счастливую в сопровождении Жиляя поднимался светлейший князь. Поздоровавшись, спросил, что происходит.
— Генерал Добровольский упредил турок с фланговым ударом, — спокойно пояснил Скобелев. — Сейчас он займет Осминские высоты и нависнет над городом.
— А если неудача?
— Ваша светлость, если у вождя хоть на мгновение мелькнет мысль о неудаче, он обязан немедля прекратить бой. Это — теоретический постулат. А на практике, смотрите, Добровольский пошел на штурм. Далековато, правда, еще до турок, но его офицерам виднее. Через час-полтора он вышибет противника за Осму.
Аскеров с береговых возвышенностей вышибли куда быстрее. Задохнувшиеся от бега и рукопашной русские солдаты падали на гребнях высот, готовясь огнем отбивать возможные контратаки.
Федор сидел в кукурузе, вытирая каскеткой мокрое лицо. Его не ранили ни пулей, ни штыком, хотя он все время бежал впереди и дважды чудом увернулся от аскеров.
— Разрешите представиться: поручик одиннадцатого батальона Василенко.
Федор оглянулся. Чуть ниже на скате стоял молодой офицер в расстегнутом мундире: нижняя рубашка была — хоть выжми.
— Вас просит Добровольский.
Командиру правой колонны пришлось пробежать изрядный кусок, подниматься на кручи, продираться сквозь кустарник, и выглядел он весьма усталым.
— Исполнили, — сказал он Олексину. — А что это вы все впереди бежали?
— Я еще не добежал…
Федор отвечал не генералу, а своим мыслям, вспомнив вдруг собственные слова, которые сказал Маше после гибели Владимира. Теперь он начал свой забег снова, Добровольский не вслушался в ответ, а поручик Василенко понял его по-своему.
— Олексин прав, ваше превосходительство. Пока турки не опомнились, не худо было бы нам через речку перемахнуть.
— Каким образом, поручик? Против моста у них минимум две пушки на картечи: сметут, как метлой.
— Брод, — сказал Федор: он еще не отдышался и говорил отрывисто. — Болгары обещали броды обозначить.
— Что — брод, — с неудовольствием проворчал Добровольский: ему очень не хотелось вновь бросать своих солдат под пули. — Тот берег как блин: ни кустов, ни укрытий.
— Там — мельница, — пояснил Василенко. — Если мы в ней закрепимся, ваше превосходительство…
— Ну, попробуйте, — без энтузиазма согласился генерал: он ни за что бы не рискнул, но Скобелев ценил самостоятельность. — Отберите полсотни охотников, больше не надо. И только в том случае, если брод найдете.
— Слушаюсь, ваше превосходительство, — обрадованно сказал офицер. — Идемте, Олексин.
Пока поручик собирал охотников, Федор внимательно осматривал берег Осмы, ища оставленные болгарами знаки. Но ничего особенного определить не мог: на противоположном берегу лежало несколько лодок, и больше решительно не было никаких предметов. А они непременно должны были быть: Олексин знал, как вдумчиво и тщательно готовится к бою Куропаткин. Он еще раз всмотрелся, разглядывая каждую лодку, и вдруг увидел то, на что прежде не обратил внимания: одна из лодок лежала носом к реке.
— Возьмите револьвер, там нельзя без оружия, — сказал поручик, устраиваясь рядом. — Нашли брод?
— Видите лодку носом к нам?
— Вижу. Спасибо болгарам, — поручик отцепил саблю, аккуратно положил ее на землю. — Ну, пошли, Олексин? — Не дожидаясь ответа, вскочил: — За мной, ребята! Бегом и — точно за мной.
С бродом Федор не ошибся: воды было чуть выше колен. Сильное течение кое-кого сбило с ног, однако турки, не ожидавшие этой атаки, опомнились, когда все уже были на низменном левом берегу. Встречный залп прозвучал нестройно: Олексин кожей ощутил прожужжавшую у щеки пулю.
— Ложись! — закричал Федор. — Надо под пули нырнуть! Ложись!
Подобной команды не было в практике армии, но Федор кричал столь убежденно, что солдаты сразу упали на землю, и даже поручик, чуть помедлив, нехотя опустился рядом.
— Это что-то новое, Олексин, — проворчал он.
— Как только снизят прицел, вскочим и — рывком к мельнице. Они и винтовок поднять не успеют.
На Счастливой не успели еще оценить броска стрелков Добровольского через Осму, как вдруг стрелки упали на землю.
— Неужто одним залпом? — растерянно предположил Млынов.
Скобелев молчал, напряженно всматриваясь в бинокль. Он не верил, что один ружейный залп может уложить полсотни солдат, и хотел понять, почему это произошло, куда стремились стрелки и какую выгоду от этого мог получить бой в целом.
