— Ох, не говорите так! — воскликнула Кейти, положив руку ему на рукав.
— Вы правы. Никогда не стесняйтесь меня обуздать. И, — сказал он, коснувшись кольца, — меня только что посетила мысль. Когда придет время, пусть это станет свадебным кольцом. Золото слишком броско, совсем не подходит для невесты педагога. Жаль — пробормотал он, глядя на нее через очки, — что у вас такие золотистые волосы. Невесте педагога следует… Боже мой! Серьги! Это еще откуда?
— Мне сегодня их подарили, — пролепетала Кейти. — Это подарок герцога.
— В самом деле?
— Сэр, пожалуйста, это подарок на память.
— И этот подарок на память вы немедленно передадите его душеприказчикам.
— Хорошо, сэр.
«Да уж не иначе!» — чуть было не сказал Ноукс, но вдруг для него жемчужины перестали быть безделушками конечными и неуместными — он в один миг представил их обращение торговым образом в парты, классы, классные доски, карты, шкафчики, кабинеты, гравийную площадку, неограниченное питание и особый подход к отстающим ученикам. И еще он понял, какой низкий мотив заставил его отвергнуть дар. Что может быть презренней, чем ревность к умершему? Что глупее, чем метать жемчуга перед душеприказчиками? Ведомый одной юношеской горячностью, он искал руки этой девушки и ее добился. 3aчем отступать перед нежданным ее приданым?
Он раскрыл ей свое видение. Глаза ее широко распахнулись.
— Ой, — воскликнула она, — это значит, что мы можем пожениться, как только вы получите степень!
Он ей велел не быть безрассудной. Где такое слыхано, директор в двадцать три года? Какой родитель или опекун доверит ему юнца? Помолвка должна пройти своим чередом. — И еще, — сказал он, заерзав, — вам известно, что я сегодня почти не читал?
— Вы хотите читать сейчас — сегодня?
— Не меньше двух часов. Где книги с моего стола?
Благоговейно — ибо он поистине был царем человеческим — сняла она книги с полки и положила их туда, где взяла. И не знала, что ее взволновало сильнее — прощальный его поцелуй или тон, которым он сказал, что книги его трогать нельзя, он этого терпеть не может и не собирается.
Траурные заседания на первом этаже сделались еще менее созвучны ее настроению, так что Кейти поднялась к себе в мансарду и там в темноте немного станцевала. Распахнув решетку слухового окна, она высунулась, улыбаясь и трепеща.
Императоры на нее посмотрели и изумились, увидев ее радость; увидев кольцо Ноукса у нее на пальце, захотели покачать седыми головами.
Тут она заметила что-то высунутое из окна внизу. Голова ее возлюбленного! Кейти взирала с нежностью: о, если бы можно было дотянуться до нее и погладить! Ей нравилось, что все-таки он оставил книги. Как мило быть для этого причиной. Окликнуть его тихонько? Нет, вдруг он устыдится быть уличенным в праздности. Он ее уже отчитывал за назойливость. Так что она просто молча смотрела на его голову и думала, облысеет ли та через восемнадцать лет и избавятся ли к этому времени ее собственные волосы от золотистого изъяна. А больше всего она хотела знать, любит ли он хотя бы вполовину так, как любит она.
Этот же вопрос, надо сказать, занимал и его. Нельзя сказать, что он тяготился несвободой. Он был из тех, — чья воля, если это не совсем затруднительно, не противится совести. А какое здесь было затруднение? Мисс Бэтч превосходная девушка; она в любом призвании станет достойной спутницей жизни. Ноукс перед ней всегда довольно-таки благоговел. Хорошо было внезапно стать предметом ее любви, господствовать над ней в каждой прихоти. Сделав ей предложение, он думал, что берет на себя обузу, а она оказалась рычагом. Но — любил ли он ее по-настоящему? Почему он сейчас не мог вспомнить ни ее лицо, ни ее голос, тогда как каждую черту, каждую интонацию предосудительной мисс Добсон он так ясно видел и слышал? Он не мог, как ни старался, прогнать эти воспоминания и был этому — в самом деле большому затруднению — рад; рад, хотя от этого снова погружался в презрение к себе, от которого мисс Бэтч его Избавила. Он себя осуждал за то, что жив. Он себя осуждал за измену. Но рад был тому, что не в силах забыть это лицо, этот голос — эту царицу. Она ему улыбнулась, когда одолжила кольцо. Она сказала «спасибо». И сейчас же она где-то есть, спит или бодрствует — она! сама! Коротышка задумался об этом невероятном, несомненном, волшебном факте.
С улицы раздался негромкий оклик, будто вторивший его сердцу, оклик, сошедший с ее губ. Задрожав, он посмотрел вниз и там, через дорогу, в полутьме увидел женщину в плаще.
Она — да, это была она сама — выскользнула на середину улицы, глядя на него.
— Наконец! — услышал он ее слова. Инстинкт ему велел скрыться от царицы, ради которой он не умер. Но он не мог пошевелиться.
— Или, — робко сказала она, — ты призрак, посланный мне в насмешку? Говори!
— Добрый вечер, — просипел он.
— Я знала, — прошептала она, — знала, что боги не могут быть так жестоки. О муж, согласный моей нужде, — воскликнула она, простирая к нему руки, — о небесный посланец, я в этом свете вижу лишь твои темные очертания. Но я знаю тебя. Твое имя Ноукс, не так ли? А мое Добсон. Я внучка твоего ректора. Я устала и стерла ноги. Исходив весь пустынный город; я искала… искала тебя. Я хочу из твоих уст услышать слова любви. Скажи мне сам… — она осеклась на вскрике, направила на него указательный палец, не стояла на одном месте, задыхалась, смотрела жадно.
— Послушайте, мисс Добсон, — сказал он, заикаясь, корчась под бичом ее, как ему показалось, иронии. — Позвольте мне объяснить. Видите ли, я тут…
— Замолчи, — воскликнула она, — муж, согласный другой моей великой и благородной нужде! О замолчи, идеал, которого сегодня сознательно не искала, идеал, дарованный мне высшим милосердием! Я искала влюбленного, а нашла господина. Я всего лишь искала живого юношу, забыв, что будет знаменовать его выживание. О, господин, ты меня считаешь легкомысленной и порочной. Ты на меня взираешь холодно через очки, чей блеск я едва различаю теперь, когда показалась луна. Ты бы скорее простил мне причиненное бедствие, если бы не гадал, чем я твоим друзьям приглянулась. Ты недоумеваешь, как перед черепом Елены Прекрасной. Нет, я кажусь тебе не отвратительной, но обычной. Когда-то я считала обычным тебя — тебя, чья красота при свете вышедшей луны безупречна, но не банальна. О, будь я перчаткой на этой руке, чтоб этой коснуться щеки! Ты вздрагиваешь при мысли о таком прикосновении. Мой голос тебя раздражает. Неистовыми, но утонченными жестами, бессвязными, но дивными звуками ты мне велишь замолчать. Господин, я повинуюсь твоей воле. Покарай меня своим языком.
— Я не тот, за кого вы меня приняли, — протараторил Ноукс. — Я не испугался за вас умереть. Я вас люблю. Я только собрался на реку, но… но споткнулся и подвернул лодыжку и… и повредил позвоночник. Меня отнесли домой. Я еще слишком слаб. Я не могу ступить на землю. Но как только смогу…
Тут Зулейка услышала тихий звон. На мгновение, прежде чем узнать звон металла на мостовой, ей почудилось, что это разбилось ее сердце. Посмотрев вниз, она наверху услышала пронзительный девичий хохот. Посмотрев вверх, она в неосвещенном окне узнала лицо дочери домовладелицы.
— Ищите, мисс Добсон, — засмеялась та. — На коленях. Далеко оно не укатилось, а другого обручального кольца от него не дождетесь, — сказала она, показав на побагровевшее, не без усилий повернувшееся к ней лицо этажом ниже. — Ползите за ним, мисс Добсон. Попросите его спуститься и помочь. Он может! Это все вранье про лодыжку и позвоночник. Он просто испугался — мне все теперь ясно, — испугался воды. Вы бы видели, как он прятался за занавеской. Берите его, мне не жалко.
— Не слушайте! — крикнул Ноукс. — Неслушайте эту особу. Признаюсь, я играл ее чувствами. Так она мстит… эти ужасные наветы… эти… эти…
Зулейка знаком заставила его замолчать.
— Тон ваш, — сказала она Кейти, — не вполне мне приятен; но на ваших словах есть печать истины. Этот человек обеих нас ввел в заблуждение, так что мы в некотором смысле сестры.
— Сестры? — закричала Кейти. — Сестры ваши змея да жаба, только им в этом стыдно признаваться. Я вас ненавижу. И герцог вас ненавидел.
— Что? — ахнула Зулейка.
— Он вам, что ли, не говорил? Мне сказал. Наверняка сказал и вам.
— Он умер из любви ко мне, слышите?
— Вы хотите, чтобы все так думали, точно? Станет ли мужчина, любящий женщину, передаривать ее подарки? Смотрите! — Кейти наклонилась, показала на сережки в ушах. — Он любил меня, — закричала она. — Он мне сам их надел, сказал никогда не снимать. И поцеловал, поцеловал на улице на прощание, все видели. Поцеловал меня, — всхлипнула она. — Никто меня больше не поцелует.
— Так и было! — сказал голос рядом с Зулейкой. — Это миссис Бэтч только что открыла дверь уходившим гостям.
— Так и было! — вторили гости.
— Это неважно, мисс Добсон! — воскликнул Ноукс, и, услышав его, миссис Бэтч ринулась на середину улицы посмотреть наверх. — Я вас люблю. Думайте обо мне, что хотите. Я…
