— Доброе утро, доктор Нолан, — сказала эта страшилина, обнимая меня за плечи. — Это Эстер?
— Да, мисс Хью. Эстер, это мисс Хью, она хорошенько о тебе позаботится. Я ей о тебе рассказывала.
Мне показалось, что в мисс Хью были все семь футов росту. Она мягко наклонилась надо мной, и я увидела, что ее лицо с металлическим зубом, торчащим в самой середине рта, обезображено угревой сыпью. Оно напоминало карту лунных кратеров.
— Думаю, мы займемся тобой прямо сейчас, Эстер, — сказала мисс Хью. — Мистер Андерсон не обидится, если мы попросим его подождать, не правда ли, мистер Андерсон?
Мистер Андерсон промолчал, поэтому меня провели в соседнюю комнату. Рука мисс Хью по-прежнему лежала у меня на плечах, а доктор Нолан замыкала процессию.
Сощурив глаза, которые я не смела раскрыть пошире, чтобы меня не ужаснуло открывающееся здесь зрелище, я увидела высокое ложе с белой, туго натянутой простыней, машину возле этого ложа, и человека в маске — я не смогла бы сказать, мужчина это или женщина, — возле машины, и еще двоих людей в масках по обеим от нее сторонам.
Мисс Хью помогла мне взобраться на ложе и лечь на спину.
— Поговорите со мной, — попросила я.
Мисс Хью начала что-то говорить низким ласковым голосом, смазывая какой-то мазью мне виски и размещая маленькие электроды над ними.
— С тобою все будет хорошо, ты ничего не почувствуешь, просто закуси вот эту штуку…
И она положила что-то мне на язык, и, охваченная ужасом, я вцепилась в это нечто зубами, и тьма стерла меня, как запись мелом с грифельной доски.
— Эстер!
Я очнулась от глубокого, опустошительного забытья, и первым, что я увидела, было лицо доктора Нолан, плывущее и качающееся у меня перед глазами.
— Эстер, Эстер, — твердила доктор Нолан.
Я потерла глаза плохо повинующейся мне рукой.
За спиной у доктора Нолан я смогла разглядеть тело женщины в черно-белом халате, распахнувшемся, как при падении с большой высоты. Но прежде чем я вгляделась в это поотчетливей, доктор Нолан увела меня, и мы вышли на свежий воздух. Небо было безоблачным.
Весь мой страх и мрак отступились от меня. Я чувствовала себя на удивление спокойно. Стеклянный колпак, без единой трещины и царапины, висел в нескольких футах над моей головой. Я вдыхала циркулирующий под его куполом воздух.
— Все было так, как я обещала, правда? — спросила доктор Нолан, когда мы с ней возвращались в «Бельсайз», ступая по палым листьям.
— Да.
— Что ж, и дальше будет в точности так же, — невозмутимо произнесла она. — Ты будешь проходить процедуру три раза в неделю — по вторникам, четвергам и субботам.
Я набрала в легкие побольше воздуха:
— В течение какого времени?
— Это будет зависеть от тебя и от меня.
* * *
Я взяла серебряный ножичек и разбила яйцо. Затем положила ножичек на стол и пристально посмотрела на него. Я пыталась вспомнить, за что это я так любила ножи раньше, но моему сознанию не удавалось сформулировать четкой мысли, и оно взмывало, как птица, в пустую высоту.
Джоан и Диди сидели рядышком за роялем. Диди обучала Джоан играть на черных клавишах, подыгрывая ей на белых.
Я подумала: как это печально, что Джоан так похожа на лошадь, со своими огромными зубами и большими серыми, напоминающими крупную морскую гальку глазами. Да ей, пожалуй, и такого парня, как Бадди Уиллард, ни в жизнь не зацепить. А муж Диди, не таясь, жил то с одной любовницей, то с другой и относился к ней не лучше, чем к старой, запаршивевшей кошке.
* * *
— А мне письмо-о-о, — пропела Джоан, просовывая свою огромную голову в дверь моей палаты.
— Поздравляю.
Я не подняла глаз от книги. С тех пор как шокотерапия осталась позади — а всего со мной было проведено пять сеансов — и я получила право на выход в город, Джоан принялась зависать на мне, как большая и неугомонная пчела, — как будто вздумала высосать из меня мед моего выздоровления. У нее забрали учебники по физике и длинные ленты шпаргалок, которыми она обвешала стены в своей палате, и дела ее шли все хуже.
— А тебе не интересно узнать от кого?
Джоан прошла в палату и села ко мне на постель. Мне хотелось крикнуть ей, чтобы она убиралась к чертям собачьим, от одного ее вида у меня мурашки бегали, но я как-то не могла на это решиться.
— Что ж, ладно. — Заложив в книгу палец, я прикрыла ее. — Так от кого же?
Из кармана юбки Джоан вытащила бледно-голубой конверт и, поддразнивая меня, помахала им.
— Вот так совпадение, — сказала я.
— Что еще за совпадение?
Я подошла к письменному столу, взяла с него бледно-голубой конверт и помахала им перед носом Джоан. Конверты были похожи друг на друга, как парные носовые платки.
— Я тоже получила письмо. Интересно, не совпадают ли они слово в слово.
— Ему лучше, — сказала Джоан. — Его выписали.
Возникла небольшая неловкая пауза.
— Ты собираешься выйти за него замуж?
— Нет, — ответила я. — А ты?
Джоан уклончиво ухмыльнулась:
— Да он мне не больно-то нравится.
— Вот как?
— Да. Но мне очень нравятся его родители.
— Ты имеешь в виду мистера и миссис Уиллард?
— Да. — Голос Джоан заставил мой позвоночник заныть, как от сквознячка. — Я их просто люблю. Они такие милые, они так счастливы друг с другом. Не то что мои родители. Я часто бывала у них, пока на горизонте не появилась ты.
Прежде чем упомянуть о моем появлении, она замешкалась.
— Весьма сожалею. — И затем я добавила: — А почему, если уж они тебе так нравятся, ты прекратила свои визиты?
— Ну что ты! Как же я могла! Пока ты встречалась с Бадди! Это выглядело бы, как тебе сказать, — по меньшей мере странно.
Я взвесила сказанное:
— Пожалуй, что так.
— А ты собираешься, — Джоан вздохнула, — повидаться с ним?
— Еще не знаю.
Сперва мне казалась невыносимой даже мысль о том, что Бадди навестит меня в клинике. Он наверняка начнет важничать и шушукаться со своими коллегами-докторами. Но потом я подумала, что это может стать серьезным и значительным шагом — принять его здесь и поставить на место. Объявить ему: несмотря на то что у меня на самом деле никого нет — ни переводчика-синхрониста и никого другого, — с ним я тоже дела иметь не хочу, потому что он мне не подходит и совершенно разонравился.
— Еще не знаю. А ты?
— Собираюсь, — выдохнула Джоан. — Может быть, он приедет вместе с матерью. Я хочу попросить его, чтобы он приехал вместе с матерью…
— Вместе с его матерью?
Джоан чуть надулась:
— Я люблю миссис Уиллард. Миссис Уиллард — замечательный человек, просто замечательный. Я люблю ее, как родную мать.
Я представила себе миссис Уиллард в ее твидовом наряде, в туфлях на мягкой подошве и с неизменно мудрыми, материнскими изречениями на устах. С мистером Уиллардом она обращалась как с ребенком, и у него был высокий и чуть визгливый голос, как у ребенка. Джоан и миссис Уиллард. Джоан… и миссис Уиллард…
В это же утро я постучала к Диди, желая одолжить у нее какую-нибудь партитуру, чтобы немного поиграть на рояле. Мне никто не ответил. Я подождала пару минут и, решив, что Диди вышла и я могу взять ноты у нее с письменного стола, открыла дверь и вошла в палату.
В «Бельсайзе», даже в «Бельсайзе», хотя на дверях и есть замки, пациентам не дают ключей от них. Закрытая дверь здесь означает желание остаться наедине с собой и внушает уважение, как в других условиях дверь запертая. Ты стучишь, потом стучишь еще раз и, не услышав ответа, уходишь прочь. Я вспомнила об этом, очутившись в затемненной и проникнутой неясным запахом палате и еще ничего не видя после яркого света в коридоре.
Когда я наконец начала что-то видеть, я заметила, как с постели поднимается какая-то тень. Затем послышался сдавленный смешок. Тень, поднявшаяся с постели, привела в порядок свои волосы, и на меня в полутьме уставились два больших серых, похожих на крупную морскую гальку глаза. Диди лежала на подушках и смотрела на меня с насмешливой улыбкой. Ее зеленое шерстяное платье было высоко задрано, и наружу торчали голые ноги. В правой руке у нее тлела сигарета.
— Я просто хотела…
— Понятно, — сказала Диди. — Взять ноты. — Привет, Эстер, — сказала Джоан, и от одного звука ее голоса меня чуть не стошнило. — Подожди меня, Эстер, мы с тобой поиграем в четыре руки. — И тут же она переменила тему: — Мне вовсе не нравится Бадди Уиллард. Он думает, что ему все на свете известно. Он думает, что ему все известно про женщин…
Я посмотрела на Джоан. Несмотря на нелепость и отвратительность ситуации и несмотря на мою всегдашнюю, граничащую с презрением, к ней нелюбовь, Джоан сейчас восхищала меня. Смотреть на нее сейчас было все равно что смотреть на марсианина или на какую-нибудь особенно омерзительную жабу. И хотя ее мысли не совпадали с моими мыслями, а ее чувства — с моими чувствами, я ощущала, что мы с ней в чем-то сродни, словно ее мысли и чувства оказались искаженными черным отражением моих собственных.
