Я была отныне женщиной, принадлежащей самой себе.
Теперь оставалось найти для нее подходящего мужчину.
— Я намерена стать психиатром.
Джоан произнесла это со своим обычным простодушным энтузиазмом. Мы с нею пили яблочный сидр в гостиной «Бельсайза».
— Вот как, — сухо откликнулась я. — Это хорошо.
— Я провела на эту тему подробную беседу с доктором Квинн, и она считает что это вполне реально.
Доктор Квинн была лечащим врачом Джоан — умная, ехидная, незамужняя баба. И часто я думала, что, попади я не к доктору Нолан, а к ней, я по-прежнему оставалась бы в «Каплане» или, что более вероятно, была бы переведена в «Уимарк». Доктор Квинн была весьма квалифицированным психиатром, но умения ее носили абстрактный характер; Джоан это привлекало, а меня от ее повадок в дрожь кидало.
Джоан болтала об «эго», «суперэго», «оно», и я отвлеклась от всей этой ерунды и начала думать о коричневом нераспакованном свертке в нижнем ящике моего письменного стола. Мы с доктором Нолан никогда не толковали об «эго» и «суперэго». Я, собственно, даже не могу вспомнить, о чем мы с ней постоянно толковали.
— …и я выписываюсь.
Я резко повернулась к Джоан.
— Куда это?
Мною овладела зависть.
Доктор Нолан сообщила мне, что меня примут в колледж на второй семестр по ее рекомендации и на стипендию от Филомены Гвинеа, но, поскольку доктора наложили вето на мое проживание в материнском доме, мне предстояло оставаться в клинике до начала занятий в колледже.
И, невзирая на все это, мне казалось, что Джоан ведет себя нечестно, демонстрируя таким образом преимущества собственного положения.
— Куда это? — повторила я с некоторой злостью. — Тебе ведь не позволят жить одной, верно?
Всего неделю назад Джоан вновь получила право на поездки в город.
— Ну конечно же, нет. Я поселюсь в Кембридже с медсестрой Кеннеди. Ее соседка по комнате только что вышла замуж, и она теперь нуждается в компаньонке.
— Мои поздравления.
Я подняла бокал с сидром, и мы чокнулись. Несмотря на мою глубокую антипатию к Джоан, я всегда ее на свой лад ценила. Дело выглядело так, как будто нас соединили какие-то чрезвычайные и катастрофические обстоятельства, вроде войны или чумы, и существовал целый мир, делить который предстояло только нам двоим.
— И когда же ты уезжаешь?
— Первого числа.
— Вот и хорошо.
Джоан совсем развеселилась:
— Но ведь ты приедешь ко мне в гости, правда, Эстер?
— Разумеется, — произнесла я, подумав, однако же, при этом: «Черта с два!»
* * *
— Больно, — сказала я. — Это нормально, что больно?
Ирвин помолчал. Затем произнес:
— Иногда бывает больно.
Я столкнулась с Ирвином на ступеньках Уайденской библиотеки. Я стояла на самом верху лестницы, откуда открывался вид на красные кирпичные здания, с двух сторон обступившие заснеженную дорогу, и собиралась возвращаться в клинику на троллейбусе, когда ко мне подошел высокий молодой человек, в очках, с лицом довольно некрасивым, но интеллигентным, и спросил, который час.
Я взглянула на часы:
— Полпятого.
Молодой человек встряхнул руками, в которых он, как поднос с обедом, нес целый ворох книг, и при этом обнажилось костистое запястье.
— Да у вас же у самого часы на руке!
Молодой человек скорбно посмотрел на свои часы. Затем поднес их к уху и потряс.
— Не идут. — Он призывно мне улыбнулся. — А куда это вы спешите?
Я чуть было не сказала: «К себе в клинику», но парень показался мне привлекательным, поэтому я замаскировала маршрут:
— Домой.
— А не хотите ли выпить чашечку кофе?
Я была в нерешительности. Мне надо было вернуться в клинику к ужину, и я не хотела опаздывать настолько, чтобы мне запретили поездки в город.
— Маленькую-маленькую чашечку, а?
Я решила попрактиковаться в своем новом, нормальном, чисто человеческом поведении на этом молодом человеке, который, пока я раздумывала, успел сообщить мне, что его зовут Ирвином и что он является весьма высокооплачиваемым преподавателем математики, поэтому я произнесла: «Хорошо» — и, приноравливая шаг к шагу Ирвина, пошла рядом с ним по длинной обледенелой лестнице.
И только очутившись у него дома, я приняла решение соблазнить его.
Ирвин жил в мрачноватой, но комфортабельной квартире бельэтажа на одной из улиц на окраине Кембриджа. Он привез меня туда — как он сказал, чтобы выпить пива, — после трех чашек горького кофе в студенческом кафе. Мы сидели у него в кабинете в мягких кожаных креслах, будучи окружены горами запылившихся неудобочитаемых книг с загадочными формулами, рассыпанными по страницам, как модернистские поэтические строчки.
Пока я потягивала пиво, еще самый первый бокал, — я не особенно высокого мнения о холодном пиве в середине зимы, но надо же было что-то держать в руках, — в дверь позвонили.
Ирвин страшно смутился:
— Это, возможно, дама.
У него была нелепая и старомодная привычка называть женщин дамами.
— Ну и хорошо. Пусть войдет.
Ирвин покачал головой:
— Ей это не понравится.
Я усмехнулась в благоухающее имбирем холодное пиво. В дверь позвонили еще раз — и куда настойчивей. Ирвин, вздохнув, пошел отворять. В ту же минуту, как он вышел из комнаты, я прошмыгнула в ванную и, спрятавшись за грязной, алюминиевого цвета занавеской, увидела, как обезьянье лицо Ирвина появилось в дверном проеме.
Высокая грудастая женщина славянского типа, в мохеровом свитере, красных брюках и сапогах на высоком каблуке с барашковой оторочкой, держа в руках подобранную к оторочке муфту, выкрикивала нечто бледное и неслышное в зимний воздух. Зато голос Ирвина доносился до меня из зябкой прихожей:
— Мне очень жаль, Ольга… Я работаю, Ольга… Нет, что ты Ольга…
В ответ на это из алых уст дамы вырывались облачка белого пара, во всяком случае, мне они представали именно такими. Затем, наконец, я услышала:
— Возможно, Ольга… До свидания, Ольга.
Я не могла не восхититься бесконечной, степной объемистостью обтянутых мохером грудей Ольги, когда она, в нескольких дюймах от того места, где я пряталась, зашагала по скрипучим деревянным ступенькам. На ее в общем-то милых губах играла по-сибирски ожесточенная усмешка.
— Должно быть, вы тут в Кембридже только тем и занимаетесь, что романы крутите, — подбадривающе произнесла я, поддевая на вилку улитку в каком-то ресторане.
— Мне случается, — признал Ирвин со скромной, едва заметной улыбкой, — встречаться с дамами.
Я поднесла ко рту пустую раковину и выпила из нее зеленый сок. Я не имела представления о том, правильно ли я поступаю, но после долгих месяцев на строгой больничной диете мне ужасно хотелось чего-нибудь жирного.
Я позвонила доктору Нолан из телефона-автомата в ресторане и попросила разрешения заночевать в Кембридже у Джоан. Разумеется, я и понятия не имела о том, пригласит ли меня Ирвин после обеда опять к себе домой, но суровая расправа со славянской дамой — женой его коллеги-преподавателя — выглядела многообещающе.
Закинув голову, я допила до дна бокал Нуи-Сен-Жорж.
— Вам нравятся вина, — заметил Ирвин.
— Только Нуи-Сен-Жорж. Я представляю себе при этом святого Георгия… и его дракона…
Ирвин взял меня за руку.
Я была убеждена в том, что моим первым мужчиной должен стать интеллигентный человек, чтобы я могла уважать его. Ирвин в свои двадцать шесть лет был штатным преподавателем, и лицо у него было бледное и лишенное признаков растительности, как это и подобает молодому гению. К тому же мне нужен был многоопытный партнер, который скомпенсировал бы мою собственную неискушенность, и обилие дам у Ирвина меня в этом отношении воодушевляло. Вдобавок ко всему, для вящей безопасности, моим первым мужчиной должен был стать совершенно посторонний, незнакомый мне человек, поскольку и дальнейшего знакомства с ним я поддерживать не собиралась: некто безликий и анонимный, как жрец, совершающий обряд дефлорации согласно племенному обычаю.
К концу вечера я была убеждена, что Ирвин соответствует всем моим требованиям.
С тех самых пор, как я узнала о вероломстве Бадди Уилларда, моя девственность висела у меня на шее тяжелым камнем. Когда-то само наличие ее представлялось мне настолько важным, что я стремилась сберечь ее любой ценой. Я сберегала ее пять лет — и мне это чертовски надоело.
И только когда мы уже вернулись к нему домой, и Ирвин схватил меня на руки и понес, пьяненькую и безвольную, в свою обитую черным спальню, я прошептала ему:
— Знаешь ли, Ирвин, мне, наверное, надо сказать тебе об этом. Я девушка.
Ирвин захохотал и швырнул меня на постель. Через несколько минут у него вырвался крик изумления, свидетельствующий о том, что он моему признанию сперва не поверил. Я подумала, как удачно все получилось в том отношении, что я начала принимать меры предосторожности уже днем, потому что сейчас, в состоянии опьянения, когда мне уже было на все наплевать, я бы ни за что не проделала деликатную процедуру. Я лежала, обнаженная и изнасилованная, на грубых простынях Ирвина, ожидая, что сейчас ошущу в себе великую и чудесную перемену.
