Филиппа все же оставила себе свои жемчуга.
— Милый мой, я получила их, когда все еще было хорошо…
Арчи должен был согласиться, что эта мысль справедлива.
— Как только я разбогатею, я куплю тебе нитку такого же жемчуга, а этот ты пожертвуешь в пользу какого-нибудь приюта.
— О, ты прямо чудный! — сказала Филиппа, безудержно расхохотавшись.
Каким бы неразумным и своевольным он ни был, она должна была признать, что не себялюбие руководило им.
— Я хочу, чтобы ты всецело принадлежала мне, — говорил он ревниво. — Я не хочу, чтобы ты украшала себя подарками других мужчин. Ты моя, и я молю судьбу, чтобы никто, кроме меня, даже на один час, не мог что-либо значить для тебя.
Они обычно были бесконечно счастливы вместе, спокойно и безмятежно счастливы; но бывали моменты, когда малейшая ласка Филиппы доводила Арчи до безумной страсти.
— Ты себе когда-нибудь представляешь, — спросил он ее однажды, — что будет, когда окончится наше долгое испытание… когда мы, наконец, поженимся?
Ее красота сводила его с ума.
— Я люблю каждую частицу твоего тела, — говорил он, лежа на траве у ее ног и глядя на нее полными обожания глазами. — Меня приводит в трепет одно только твое дыхание! Я все в тебе обожаю: и волосы на затылке, которые так блестят на солнце, и тень, которую бросают твои ресницы, когда ты опускаешь глаза. И даже крошечное пятнышко грязи, которое каким-то образом очутилось на твоем носике, кажется мне очаровательным!
Они серьезно поссорились из-за Маунтли, который приехал сюда, невозмутимый и прекрасно одетый, один и с полной готовностью встречаться с Филиппой.
Он был частью ее прежней жизни; они говорили на одном языке. Он видел Камиллу и Джима и всех старых знакомых; он был небрежно любезен с Арчи, которого в душе считал «не совсем саибом — да и как он мог бы им быть, если ему приходится зарабатывать на жизнь танцами?» — а Арчи считал его ловеласом, о чем он подчеркнуто сказал Филиппе.
Она смеялась над ним.
— Нет, дорогой, — сказала она. — Право же, Маунтли совершенно безвредный. Я его знаю уже много лет.
— Маленькая соблазнительница! — пробормотал Арчи, ненавидя Маунтли за его дорогой автомобиль, который он хотел предоставить Филиппе, чтобы выезжать с ней, за обеды, которыми он имел возможность угощать и угощал, за его никогда не покидавшее его бодрое настроение, но больше всего за его восхищение Филиппой у за их очевидную взаимную дружбу.
Арчи безумно ревновал и отчаянно стыдился своего потертого смокинга и вообще своих старых вещей; только он один был на теннисе в белых туфлях с заплатой.
Филиппа и он смеялись над этой заплатой, они даже дали ей кличку… но сейчас это ему не казалось смешным.
Комната Филиппы была вся уставлена цветами, присланными Маунтли. И Арчи узнал, что Филиппа любит шоколад de Sevigne, а также какие-то особенные персики, которые трудно было достать, и которые были очень дороги.
Он ненавидел те минуты, когда Маунтли входил в танцевальный зал и кивал ему, в то время как он танцевал с какой-нибудь из старых «форелей», как называл их Форд, с выкрашенными хной волосами. Но если бы он не танцевал, он не мог бы давать Филиппе на жизнь…
Стояли непомерно жаркие дни; москиты причиняли невыносимые мучения, а в маленьких домиках не было проволочных сеток на окнах.
— Неужели у вас нет сеток? — воскликнул Маунтли недоверчиво, выражая сочувствие Филиппе, когда ее сильно укусил в шею москит. — Скажите на милость, почему вы не живете в отеле? Что стоят прекрасный вид, прелести простой жизни и прочая романтика по сравнению с покоем ночью, с сеткой на каждом окне и обычными удобствами?
Но она не могла объяснить Маунтли истинную причину и сказать: «Видите ли, у меня нет денег, за исключением тех, которые дает мне Арчи, а он очень беден. А брать теперь деньги у Джервэза я считаю невозможным».
Объявление об их помолвке пока не могло состояться, так как судебное решение о ее разводе еще не вступило в законную силу.
— Может быть, вы слегка проигрались? — ласково спросил Маунтли.
Нет, Филиппа ничего не проиграла. Он не мог больше говорить на эту тему, но все же продолжал нападать на Арчи:
— Скажите, Лоринг, кто посоветовал леди Вильмот поселиться в этой комнате?
— Я, — отрезал Арчи.
Маунтли деликатно смолчал; хотя ему было хорошо известно, что Арчи влюблен в Филиппу, но, надо ему отдать справедливость, настоящее положение вещей никогда не приходило ему в голову.
— Ради чего же эту милую крошку поедают эти проклятые москиты? Да и воздух на этой темной улице тоже неважный. А здесь, ей-богу, воздух такой чистый, что прямо необходимо и полезно дышать им.
Он и Арчи, идя по направлению к теннисной площадке, очутились в маленьком немощеном переулке.
Арчи обернулся к Маунтли с неожиданной свирепостью.
— Какое вам дело до того, где живет леди Вильмот? — спросил он, и лицо его исказилось судорогой.
Маунтли остановился и вынул портсигар; его обычно улыбающееся лицо выглядело теперь бледным, спокойным.
Он закурил папиросу, поднял глаза и смерил Арчи долгим взглядом.
— Вы большой нахал, — сказал он спокойно. — Я вижу, что вы хотите драться? Ну что ж, давайте!
Они сбросили свои белые пиджаки и начали. Они дрались безмолвно, и только было слышно шарканье подошв по каменным плитам и тихое прерывистое сопенье.
Арчи, получив от Маунтли нокдаун, поднялся на ноги, закружился и, наклонив голову, набросился на него как бешеный.
Пот катился с них градом; оба совершенно выбились из сил.
— Довольно, — пробормотал Маунтли, безуспешно стараясь подняться.
Филиппа узнала об этом, негодовала и возмущалась. Арчи было стыдно, и поэтому он дулся.
Маунтли на следующий день уехал, не встретившись больше с Арчи, а Филиппе он послал на прощанье букет роз.
Вечером Арчи поднялся и, немного прихрамывая, отправился к Филиппе. Ее комната напоминала беседку из роз.
— Алло! — сказал он недовольным тоном. — Хороша твоя верность, надо сознаться!
Он хотел, чтобы его утешили за все его страдания. Он чувствовал себя совсем разбитым, почти больным; он никогда в жизни не болел, и такое подавленное самочувствие его страшно угнетало.
Он внимательно оглядывал комнату, вазы, наполненные красными и желтыми розами, большую коробку с дорогими засахаренными фруктами… он хорошо знал, сколько все это стоит! Он как-то купил Филиппе небольшую коробку.
Она как раз приготовляла чай — они всегда пили чай вместе; услышав слова Арчи, она подняла голову и, не улыбнувшись, взглянула на него:
— Ты пришел раздражать меня? Я так устала.
— Расстроена отъездом Маунтли, не так ли? — Он не мог не сказать этого, ему просто необходимо было сказать так.
Филиппа отставила маленький пузатый коричневый чайник; их глаза встретились.
— Арчи, я предупреждаю тебя! Я не желаю выслушивать подобного рода замечаний. Если у тебя скверное настроение, то лучше уйди.
Арчи мгновение поколебался, угрюмо глядя на нее из-под прекрасного изгиба своих бровей, и, не говоря ни слова, повернулся и вышел.
Каждый настоящий влюбленный испытал неприятное раздражение первой ссоры, а также тоску одиночества…
Арчи и Филиппа прошли все этапы, начиная от жестокого торжества уверенности каждого в своей правоте и в абсолютной неправоте другого, через смутное желание примирения и более сильное желание быть снова любимым и, наконец, до убеждения, что все нипочем, лишь бы быть вместе.
Но прошли целые сутки, пока каждый из них пришел к этому последнему этапу, стоявшему на пути к их примирению.
Арчи говорил себе: «Лучше уж мне провалиться сквозь землю, чем снова видеть этот проклятый ворох роз».
Филиппа все время напрасно прислушивалась к его шагам и, наконец, решила уйти и не быть дома как можно дольше.
Они встретились в танцевальном зале «Мажестика», куда Филиппа пошла с отчаяния и где полковник Баррон сразу же пригласил ее пообедать с ним.
Зайдя в зал, Арчи увидел ее, смеющуюся, казавшуюся веселой и вполне счастливой.
Он танцевал с леди Рэллин сзади нее, не глядя на нее, сознавая всем своим существом острое унижение, что это — его работа, его профессия и что женщина, которую он любит, видит его в роли платного танцора, которому женщины суют в руку чаевые!
Леди Рэллин продолжала свою бессвязную болтовню, многозначительно сжимая его руку своими унизанными кольцами пухлыми пальцами, чтобы придать особое значение какому-нибудь пустому замечанию.
А Арчи в это время думал о том, как он приехал в Марсель искать работу, как ему не удавалось ее найти, как он все же остался там, занимаясь чем угодно: был проводником, исполнял какую-то работу в одной типографии, — словом, ни от чего не отказывался, кроме тяжелой работы, потому что его плечо не совсем еще зажило.
