— Всем своим существом восхваляю Господа! Он очень милостив ко мне, потому что благосклонен к тебе, а я — твоя плоть и кровь.
Она доверилась отцу и открыла ему то, что до сих пор скрывала в своем сердце. Эмин был eё очень хорошим другом. Бог послал Эмина, чтобы спасти ее. Однако он хотел, чтобы она пришла в его постель, и если и не говорил об этом, то взгляд и все его поведение выражали это достаточно ясно. Это пугало ее.
Когда она высказывала тайны своего сердца, в ней нарастало возвышенное чувство. Она не была о себе высокого мнения. Она по-настоящему жила, когда пела. Или когда могла ощущать себя частью своего отца. Но если она окажется в постели с мужчиной, если она своим дыханием и жизнью будет питать его радость, то тогда, — она твердо это знает — она потеряет свой дар. И теперь Господь в своей милости посылает ей спасение от этого страха. Она счастлива, что объединяется с Богом, что eё кровь вольется в его кровь и придаст Ему новые силы.
— Господь наградил тебя способностью волновать людей голосом и взглядом, — промолвил Ифтах, — а теперь Он хочет ограбить меня и забрать тебя к себе… Да ещё лишает тебя того, что присуще каждой женщине и доставляет ей радость!
— Мне не нужно это, — ответила Яала. — Я этого боюсь. Я довольна и горда, что приняла участие в этой победе. Сделай со мной то, о чем ты сумел мне сказать!
Они долго сидели рядом. Ифтах видел, что любит эту девочку больше и иначе, чем жену, он ревновал к Господу и чувствовал себя глубоко оскорбленным. В eё голову, однако, приходили дикие, приятные мысли. Она видела камень, на котором ей предстояло лежать, нож Господа и содрогалась. Тем не менее, одновременно она чувствовала гордость и радость, ибо это содрогание являлось высочайшим счастьем, истинным и справедливым. Она заранее чувствовала свое единение с Господом, отец и Господь объединились в ней в единое целое. И она была полна умиротворения.
Ифтах и дочь скрыли от Ктуры свою страшную беседу. Ктура не задавала вопросов. Когда она перед Мицпе снова увидела Ифтаха, eё неприятно поразила его растерянность. Но другого она и не ожидала. Ифтах победой над народом своей матери и своей жены оскорбил бога Милькома. Мильком сразу же отомстил ему, помрачив разум изменника и направив его меч против братьев-эфраимитов. Тем временем Ифтах уже осознал свою вину, и если он не вступил победителем в Мицпе, то потому, что боялся вызвать ещё больший гнев Милькома. Она, Ктура, должна была помочь Ифтаху. Ей нужно было снова повернуть его к Милькому.
— Ты выполнил свое обещание, — сказала она, — спас Гилеад и усмирил свой дерзкий клан. Но давай уйдем от этих людей, которые по-прежнему остаются твоими врагами. Вернемся в страну, которую ты завоевал своим мечом и без Господа, где фанатичный, чужой бог не имеет над тобой власти. А там, — хитро и доверительно прибавила она, — тебя, разумеется, простит и Мильком.
Ифтах со страхом понял, как она отдалилась от него. Она действительно думала, что он выступил на Аммон, чтобы покрасоваться перед Зилпой и братьями. Она не видела разницы между великой войной Израиля с врагами и мелкими вылазками, которые он предпринимал против городов Башана. Как же она поймет то страшное, что им предстоит?
И, несмотря ни на что, он должен ей сказать. Теперь же. Он не мог допустить, чтобы она услышала об этом от третьего лица. И, говоря как бы сам с собой, короткими фразами он все ей рассказал.
Ктура дико уставилась на него, широко раскрыв глаза. Человек, который стоял перед ней и произносил слова, противоречившие природе, не был Ифтахом. Настоящего Ифтаха, eё Ифтаха, злобный бог втолкнул в пещеру к покойникам. А тот, кто стоял перед ней, был духом мертвого Ифтаха — злым духом, пришедшим, чтобы принести ей зло.
Она очнулась. Поняла значение его слов. Он хотел убить Яалу. Он хотел уничтожить eё плоть и кровь, дочь, ради которой Ктура должна была жить дальше! И зачем?.. Во имя врага, во имя Господа, чтобы он стал сильнее! Она всегда знала: когда-нибудь враждебный бог нападет на нее, как тогда волк… Она не могла говорить. Словно кусок камня сдавил ей грудь и горло.
— Тебя, если хочешь отлучиться от Господа, я могу спасти. Дитя спасти не могу, — резюмировал Ифтах.
Ктура освободилась от скованности. Разразилась криком.
— Дурак!.. Кровопийца! — кричала она. — Мильком смилостивился над тобой и потребовал Яалу для Аммона, чтобы мы продолжались в роду царей. Ты не согласился. Ты хочешь убить eё ради твоего Господа, чтобы получить ещё больше власти! Ты — ненасытный! Разве ты не видишь, что вместе с ней ты уничтожишь себя и меня? Твой бог помутил тебе разум! Я этого не потерплю! Я заслоню собой своего ребенка!
Ифтах посмотрел на нее, полный сострадания и печали, но как на чужую.
Она вдруг резко изменилась, сделалась совсем молодой и вернулась к своей прежней мольбе, бессмысленно и настойчиво повторяя:
— Ифтах, муж мой, мой любимый, я возьму тебя за руку, за другую возьму свое дитя, и мы уйдем прочь из владений этого коварного, вероломного Господа. В окрестностях Хермона кончается его власть.
Она схватила его руку, прикоснулась ею к шраму, оставшемуся после битвы с волком, и зашептала с несвойственной ей настойчивостью:
— Я заслужила, чтобы мы жили в стране радости. Мой бог — это твой бог, он ничего тебе не сделает.
Ифтах не был нежным мужем, но он притянул eё к себе и, утешая, погладил. Она была прекрасна в своей беспомощности. Он ощутил eё красоту, прикасаясь к eё гладкой коже. Его охватила страсть.
Его рука наткнулась на чужих, маленьких идолов, которых она носила под одеждой. Он всегда снисходительно, сам наполовину веря, относился к тому, что она считала эти талисманы своими защитниками. Но теперь вдруг эти колдовские творения вывели его из себя. Отсюда происходило то страшное, что на него нагрянет. Ему вспомнилось, как давным-давно он отрезал ей волосы, чтобы она стала иной. Она действительно сделалась тогда другой. Она выглядела смешной с голым черепом. Он смеялся, но новая Ктура ему нравилась. Теперь он понял, что она не обновилась тогда, в ней не оказалось ни одной искры Господа. Росли eё волосы, и она возвращалась к своему прежнему состоянию, пока окончательно не стала прежней Ктурой.
Она почувствовала, что в нем происходит. Ифтах, eё муж, снова превращался во враждебного духа из пещеры мертвых, в убийцу eё дочери. Она оттолкнула его, повернулась и пошла прочь. Остановилась, оглянулась, посмотрела на него ещё раз большими испытующими глазами. Он шагнул к ней, приблизился. Она испугалась и побежала. Помчалась от него, полная ненависти и страха.
Ифтах пошел в шатер Господа, чтобы сообщить служителю Бога о клятве и готовности eё исполнить. Он мог бы, как хотел, построить алтарь из неотесанного камня и принести на нем свою жертву; он не нуждался в священнике, ибо знал, что враждебный ему Авиам получит удовлетворение от кровавого обета, к которому он себя принудил. Но вопреки разуму, он лелеял тайную надежду, что священник укажет ему выход из трудной ситуации.
Авиам долгие ночи в душе спорил с Ифтахом. Он, Авиам, достиг цели, он заставил Ифтаха воевать с Аммоном и обеспечил помощь Эфраима. И Ифтах победил, но в кровавой страсти напал на пришедших ему на помощь и истребил их, превратил сияющий день в позор и тьму. Когда Ифтах вошел, священник, несмотря на свою дряхлость, поднялся с почти юношеской быстротой. Он открыл рот, чтобы объявить преступнику о гневе Господнем. Но разве перед ним стоял Ифтах? Разве это был тот Ифтах, от которого исходило обычно такое сияние бодрости, что веселым становились взгляды самых серьезных людей? Разве мог этот издерганный человек, изнуренный горем и гневом, победить под Нахал-Гадом? Строгие, злые слова священника застряли у него в горле. Ифтах, помолчав, сказал:
— Ты победил, первосвященник Авиам! Священник не знал, как понимать эти слова. Неужели этот гнусный человек осмелился требовать помазания?
— Не думаю, — строго сказал Авиам, — что смогу тебя помазать. Ты одержал великую победу. Но боюсь, что ты побеждал не ради Господа.
— Ты боишься?.. Возможно, ты и прав, — неожиданно спокойно и миролюбиво ответил Ифтах.
Такой ответ показался Авиаму насмешкой. Как он ни старался приглушить гнев, он все слышался в его словах:
— Иордан — река Господа, добрая река, которая никогда не была границей между западным и восточным Израилем. Ты превратил eё в страшный непроходимый поток. Ты гнусно расколол великий Израиль. Единение братьев вот план Господа. Ты же убил своих братьев.
В словах Авиама заключался глубокий смысл. Но все в нем — большая голова, жалкое тело, назидательный, священнический тон, было противны Ифтаху. Он слегка улыбнулся, показав белые зубы.
