«Он, кажется, воображает, — думала она, — что я боюсь показаться на глаза отцу с ним вместе!» Лолита хотела как можно яснее дать понять ему, что она ни капельки не стыдится своего поступка и готова все рассказать отцу. Поэтому в ее планы отнюдь не входило потихоньку распрощаться с Биноем у дверей, как будто она и вправду была виновата. Лолита хотела сохранить свои отношения с Биноем по-прежнему простыми и ясными, какими они были раньше, и вовсе не была намерена унизить себя в его глазах и допустить, чтобы фантазии и колебания прошлой ночи все изменили между ними.
Увидев Биноя и Лолиту, Шотиш со всех ног кинулся к ним и, схватив обоих за руки, забросал вопросами:
— А Шучорита? Где она? Разве она не приехала?
Биной обшарил карманы, посмотрел по сторонам и воскликнул:
— Действительно, куда же она делась? Потерялась, наверно.
— Будет вам, — закричал Шотиш, подталкивая Биноя. — Скажи ты, Лолита, где она?
— Шучорита приедет завтра, — бросила на ходу Лолита, направляясь прямо к комнате Пореша-бабу.
Но Шотиш тянул их в другую сторону.
— Пошли, посмотрите, кто к нам приехал.
— Не приставай! — воскликнула девушка, вырывая руку. — Мне нужно к отцу.
— А отец ушел, — сообщил Шотиш, — и вернется не скоро.
При этом известии молодые люди почувствовали некоторое облегчение.
— Ну, так кто же приехал? — спросила Лолита.
— Не скажу, — ответил Шотиш. — Ну-ка, Биной-бабу, угадайте, кто приехал? Никогда не угадаете. Ни за что на свете!
Биной стал перечислять самые невероятные и нелепые имена. Сперва он назвал Сирадж-уд-доулу, затем раджу Нобокришно и, наконец, Нондокумара.[41] После каждого имени Шотиш пронзительным голосом выкрикивал «нет» и доказывал, что присутствие в доме подобных гостей совершенно невозможно. Биной вынужден был сдаться, смиренно заметив, что он совсем не подумал о том, как трудно было бы добраться до их дома такому гостю, как Сирадж-уд-доула.
— Во всяком случае, — заключил он, — пусть сначала твоя сестра сходит и посмотрит, в чем дело, а в случае необходимости позовите и меня.
— Да нет же, — упорствовал Шотиш, — пошли все вместе.
— Куда же идти? — спросила Лолита.
— На самый верх.
В одном уголке крыши была пристроена небольшая комнатка. С южной стороны к ней примыкал навес, защищавший ее от солнца и дождя. Послушно следуя за Шотишем, Биной и Лолита пришли туда и увидели пожилую женщину в очках, которая сидела под навесом на небольшой циновке и читала «Рамаяну» Криттибаша.[42] Одна дужка ее очков была сломана и заменена веревочкой. На вид женщине было лет сорок пять. Спереди надо лбом волосы ее уже начали редеть, но лицо было свежее и гладкое, как спелый плод. Между бровей виднелся несмываемый знак касты. Украшений, однако, на ней не было, и одежда была вдовьей.
Увидев Лолиту, женщина сняла очки и, отложив книгу в сторону, стала взволнованно всматриваться в ее лицо. Но, заметив Биноя, который шел позади, она натянула на голову край сари и направилась было в комнату. Однако Шотиш успел схватить ее за руку.
— Ну зачем ты убегаешь, тетя? — воскликнул он, — это же наша Лолита, а это Биной-бабу. Старшая сестра приедет завтра.
Такой краткой рекомендации оказалось достаточно. Без сомнения, все сведения о Биное-бабу были сообщены еще раньше, потому что, если уж Шотиш дорывался до интересовавшей его темы, остановить его, прежде чем он не выболтает все до конца, было невозможно.
Лолита стояла в молчаливом изумлении, не понимая, что за «тетя» появилась у Шотиша. Но когда Биной низко склонился и взял прах от ног пожилой женщины, девушка тотчас последовала его примеру.
Затем тетя принесла из комнаты большую циновку и, расстелив ее, пригласила:
— Садись, сын мой, и ты, дитя мое, сядь!
Когда Биной и Лолита уселись, она села сама, а Шотиш примостился возле нее. Крепко обняв его правой рукой, она сказала:
— Вы меня, наверное, не знаете, но я — тетя Шотиша, его мать приходилась мне родной сестрой.
И не столько эти простые слова, как что-то в ее лице и тоне сказало им о горькой, слезами омытой жизни, прожитой этой женщиной. Поэтому когда она, прижав мальчика к груди, произнесла: «Я — тетя Шотиша», — Биной в душе почувствовал к ней глубокое сострадание.
— Нет, не годится, чтобы Шотиш захватывал на вас исключительные права, — заявил он, — иначе я, несмотря на долгую дружбу, поссорюсь с ним. И так он зовет меня не дада, а Биной-бабу, а теперь, если он у меня еще и тетю оттягает, это будет уже слишком.
Для Биноя не составляло большого труда очаровать кого угодно. Тетя и оглянуться не успела, как этот вежливый юноша занял в ее сердце место рядом с Шотишем.
— А где твоя мать, дитя мое? — обратилась она к Биною.
— Родную мать я потерял очень давно, — ответил он, — и все-таки не имею права сказать, что у меня нет матери, — и тут, при мысли об Анондомойи и о том, чем была она для него, глаза Биноя увлажнились.
Между Биноем и тетушкой завязалась такая оживленная беседа, что, слушая их, никто бы не сказал, что они только что познакомились. Шотиш тоже время от времени вставлял совершенно неожиданные замечания. Только Лолита сидела молча. Она всегда была сдержанна с чужими, и ей требовалось немало времени, чтобы побороть первую неловкость. К тому же сейчас на душе у нее было неспокойно. Ей не понравилось, что Биной так непринужденно болтает с незнакомой женщиной. В душе осуждала она его еще и за то, что он недостаточно серьезно относится к ее делам, словно его нисколько не беспокоит затруднительное положение, в котором она очутилась. Однако, заметь она, что Биной удрученно молчит, вряд ли он многим больше выиграл бы в ее глазах. Тогда Лолита, разумеется, тоже рассердилась бы на него за то, что он, видите ли, вообразил себя ответственным за ее поступок, касавшийся, в конце концов, только их с отцом. На деле же все сводилось к тому, что то, что вчера вечером звучало как музыка, сегодня днем резало ухо. Поэтому Лолита и возмущалась так Биноем, поэтому, что бы он ни делал и как бы ни вел себя, все было не по ней. Одному только богу известно, как тут исправить дело.
Увы, разве можно обвинять в непоследовательности женщин, живущих одними чувствами. Когда любовь стоит на прочной основе, движения сердца так просты и чудесны, что разуму остается только смиренно склониться перед ним. Но едва в этой основе появится хотя бы маленькая трещина, и рассудок начинает посылать тревожные сигналы. Тогда напрасно гадать, чем вызваны неожиданные ссоры и примирения, смех и слезы.
Нельзя сказать, чтобы и у Биноя на сердце было спокойно. Если бы все было как прежде, он, не медля ни минуты, отправился бы к Анондомойи. Кто, кроме Биноя, мог сообщить матери о том, что Гора попал в тюрьму? Да и кто, кроме него, сумел бы ее утешить? Эта горестная мысль рождала в глубине души гнетущую боль. Но он не мог бросить Лолиту и уйти. Биной убеждал себя, что он — единственный защитник девушки перед лицом всего мира и что, лишь выполнив свой долг перед Порешем-бабу, он сможет уйти. Убедить себя в этом оказалось совсем нетрудно. На возражения у него не хватало сил. Он действительно тревожился за Гору и Анондомойи, но близость Лолиты наполняла его душу таким ликованием, что он чувствовал себя самым гордым, самым свободным в мире человеком, и все переживания прятались где-то глубоко на самом дне его сердца. Он не осмеливался смотреть на Лолиту. Но то и дело его глаза сами собой обращались в ее сторону. И когда взгляд ловил край ее одежды или руку, неподвижно лежавшую на коленях, волнение мгновенно охватывало его вновь.
Время шло, а Пореш-бабу все не возвращался.
Желание Биноя подняться и уйти становилось все настойчивее. Чтобы заглушить это желание, он деятельно поддерживал разговор с тетей и Шотишем. Но терпение Лолиты наконец истощилось.
— Чего вы, собственно, дожидаетесь? — оборвала она его на полуслове. — Кто знает, когда еще вернется отец. Почему вы не идете к матери Гоурмохона-бабу?
Биной вздрогнул. Ему были хорошо знакомы эти гневные нотки в голосе девушки. Посмотрев на Лолиту, он вскочил со стремительностью выпущенной из лука стрелы. Действительно, чего он тут ждет? Он вовсе не воображал, что его присутствие здесь в такой момент так уж необходимо. Откровенно говоря, если бы не настойчивая просьба Лолиты, он распрощался бы еще у порога. Но дождаться, чтобы она задала ему такой вопрос!..
Биной так поспешно поднялся со своего места, что Лолита вздрогнула и удивленно посмотрела на него. Его обычная жизнерадостная улыбка угасла, как угасает свет, когда задуют лампу. Такого несчастного, такого обиженного лица Лолита еще никогда не видела у Биноя, и острое раскаяние, как удар хлыста, обожгло ее. Шотиш тотчас же вскочил и, повиснув на руке Биноя, принялся его упрашивать:
