Ознакомительная версия.
Режи шел рядом, такой близкий и такой далекий. Под деревом, у статуи графини де Сегюр, нашлось два свободных стула. Моника предложила присесть.
– Здесь хорошо!
Тягостное молчание длилось еще несколько мгновений, и, наконец, Режи, заглушив злобу, вдруг неожиданно произнес слова, которые ее тронули:
– Я недостоин твоей любви… Если ты еще меня не разлюбила… Я вел себя сегодня как скот…
Он смотрел умоляющим взглядом. Моника удивилась и задумалась. Его безобразное поведение у г-жи Амбра убило ее совершенно. Как поступить сейчас? Презрительно молчать? Напасть самой? Он недостоин этой чести… Она только что приготовилась к защите и сейчас, обезоруженная его покорностью, не знала, что делать.
Моника только спросила, пытаясь заглянуть ему в самую душу:
– Ты говоришь это искренно?
– Суди меня с сегодняшнего дня по поступкам! Вот уже час, как я убеждаю себя, что я один разрушаю наше счастье… А я им дорожу больше жизни! Что мне до всего мира, если я потеряю тебя! Я не могу без тебя жить! Ты мне нужнее…
Он говорил шепотом, с опущенной головой… Искал сравнение и не находил. Моника помогла:
– Нужнее твоей трубки!.. Как я могу верить твоим обещаниям после того, что произошло сегодня?
– Есть один способ. Испытай меня! Уедем – кто нам мешает это сделать? Поедем в Розей! Дом Риньяка на зиму сдается. Он его даже, пожалуй, продаст, если найдется покупатель.
– Зачем?
– Там жить…
– Ты говоришь необдуманные вещи!
– Я только об этом и мечтаю. В припадках злобы срываются иногда бессмысленные, глупые слова, о которых жалеешь потом…
– Например?
– Нет, не надо о прошлом! Я виноват… Поговорим о настоящем и будущем, которое зависит только от нас! Если ты действительно добра, забудь зло, которое я тебе невольно причинил… Да, невольно! Потому что по существу я не злой. Мы уехали бы далеко от Парижа, далеко от людей! Ничто нас не удерживает! Мы можем работать и там! Я возьму чернильницу, ты краски и кисти…
– Если бы мы только это увозили с собой! Сколько ни езди, ни путешествуй, ни меняй… с собой везешь не только чемодан, а еще и самого себя впридачу! – сказала Моника.
– Нет, мы оставим здесь все дурные воспоминания! Все, что меня мучит и преследует в Париже… Те, которых мы встретим в Розейе, будут напоминать нам только о нашей любви, о нашем счастье… Живя одни, друг для друга, как мы будем счастливы! Я хочу только забыться! Забыться, забыться!..
В его голосе слышалось столько страдания, столько воли и надежды, что Моника смутилась. А вдруг это правда?… Почувствовав более твердую почву под ногами, Режи продолжал:
– Я прошу только об одном: попробуем. Прости меня и забудь мою несправедливость. Дай мне доказательство, что ничто и никто не удерживает тебя в Париже.
Мысль о Бланшэ сразу мелькнула у обоих. Моника слегка омрачилась. Видя это, он стал умолять еще горячей:
– Жить вдали от всех, работая, любя, углубляя бесконечность любви!.. Может быть, тогда, по окончании испытания, ты отказалась бы от прежних своих слов? И если в тот момент я буду умолять тебя…
Застенчиво краснея, он запнулся.
– О чем? – спросила она, не догадываясь.
– Я не смею сказать… Но это моя заветная мечта…
– Говори!
Он боялся. В его душе еще звучал ее решительный отказ: «Я никогда не выйду за тебя замуж». С тех пор, как она произнесла эти слова, они преследовали его, возбуждая непобедимое желание жениться на ней. Жениться… Да! Это единственное средство овладеть ею всецело, чувствовать ее своей всю, целиком! Она это поняла и воскликнула:
– Выйти за тебя замуж!..
– Это моя единственная мечта.
– Завладеть мной полностью? Да? Ты придумываешь, как бы связать меня покрепче…
– Кого нынче связывает брак? Не бойся! «Комната Синей Бороды» – это старая история. Сказка! Нет, жениться на тебе, чтобы полнее слиться, чтобы принадлежать друг другу безгранично.
Все в ней возмущалось против этого предложения. Чувство самосохранения говорило, что в нем кроется смертельная опасность. Но неисправимая наивность души заставила верить желанной надежде.
Розей? Кто знает?… И почему, действительно, не попробовать в последний раз?
Моника не дала своего согласия в тот вечер. Но через несколько дней, тронутая его горячим раскаянием, уступила. Туманным утром подъехали они на автомобиле к замку мечты. Накануне туда выехала Юлия с сундуками. Было ли очарование осени, ласкающее прозрачность бабьего лета, или в них самих изменилось что-то с тех пор, но Розей, с его золотыми тополями, перламутровыми туманами над водой, опоясанный багрянцем лесов, Розей в ноябре показался им еще прекраснее, чем весной.
Режи снова стал прежним милым товарищем. Первая неделя пролетела в поездках по окрестным дорогам и деревушкам. Вечерами, затопив камин, они сидели в маленькой столовой и весело работали. Моника начала верить в возможность чуда: эта совместная приятная жизнь даже скрывала его неисправимые недостатки. Было довольно общего, чтобы жить друзьями и даже любовниками. Что же касается его упорной мечты о женитьбе, о которой он, впрочем, из благоразумия молчал, то Монику это приводило в ужас.
Брак? Никогда! И с Режи менее, чем с кем-либо другим! Свободная Моника останется свободной навсегда. Да и что нового может внести в ее жизнь узаконенность их отношений? Что прибавляла она к счастливым связям вообще? А чаще только затягивала петлю на шее! Это взаимное невысказанное упорство невольно омрачало покой их жизни. Вторая неделя тянулась длиннее первой. Дни становились короче, холодны и серы были утра. Быстро падала тьма; шел монотонный дождь. Приходилось сидеть взаперти, проводить наедине бесконечные часы…
Отрезанные от мира, опустошенные, они заглядывали в глубину своих душ, напрасно стараясь раздуть угасающее пламя. Под пеплом только тлели потухшие угли.
Моника, мужественно признаваясь в этом себе, почти не страдала. Она пережила с Режи все – и хорошее, и плохое – до конца, и их соединяла только тонкая ниточка прежней связи. Но неужели же она пожертвовала собой напрасно для этого последнего испытания?
Превыше всего страдало уязвленное самолюбие. Что же она такое? Лодка, отброшенная бурей из желанной гавани опять на волю стихий?… Моника была поражена, оскорблена, унижена, когда открыла в человеке, которого она полюбила за его исключительную искренность и прямоту, такую же ненависть к правде, как в самом закоренелом лжеце! Неужели те, другие, «лицемеры и Ко», как говорила Аника, были правы в своей откровенной проповеди лжи? И неужели она – в ее вечной жажде искренности и справедливости – просто ненормальна?
Через две недели, доведенная до отчаяния бесконечным проливным дождем, лившим с утра, она отошла от окна, в которое смотрела на залитые водой поля, на опускающуюся быстро ночь.
– Позвони, – сказала она, – чтобы Юлия зажгла огонь. Гнусная деревня! Даже электричества нет!
Он молча курил трубку. Когда Юлия поставила на стол два канделябра со свечками, подбросила дров в камин и закрыла ставни, он сказал:
– Здесь прекрасно! Ты слишком требовательна…
– Ты находишь?
– Чего тебе недостает? Скажи, пожалуйста. Ну, говори!
Они посмотрели друг на друга. Ветер бушевал за окнами. И, вдруг, точно прорвавшаяся сквозь стены буря подхватила их души и понесла. Все, что так старательно было построено за две недели, рушилось.
– Ну, – сказал он, точно спеша окончательно разбить свое счастье. – Тогда я сам тебе скажу. Тебе не хватает твоего Парижа… и твоего…
Моника вздрогнула.
– Бланшэ?…
– На этот раз его и называть не пришлось! Он тут до переклички! Хорошо сказано!
Она не удостоила его возражением и раскрыла книгу. Он вырвал ее из рук:
– Говори! Недаром вчера пришло письмо от госпожи Амбра! Притом такое интересное, что ты о нем не сказала мне ни слова, и если бы я не нашел в корзине конверта, разорванного на мелкие клочки… О, только конверт! На, вот он!
Он вытащил из-под пресс-папье и показал старательно склеенные клочки.
– Поздравляю тебя.
– Конечно, эта, не только прекрасная, но и добрая женщина, приглашает тебя в Воскрессон! Что? Я лгу?
– Нет, это правда.
Он яростно вскочил, как в воскресенье в Зеленом домике, но на этот раз схватил ее за руку и изо всех сил встряхнул.
– Скот! Скот! – простонала Моника. – Ну да! Мне не хватает Парижа, и Воскрессона, и даже Бланшэ, если тебе угодно!..
Она невольно сравнила тонкий, благородный образ, вызванный в ее воображении самим же Режи, со стоящим перед нею желчным, бородатым человеком с квадратной челюстью и взглядом убийцы, и, по контрасту, лицо Бланшэ показалось ей светлым, как восходящее утро.
– Пусти меня!
– Нет!
Режи оттолкнул ее от двери в другой угол. Не чувствуя ударов, он держал Монику за плечи и кричал:
– Созналась! Ага! Я не дурак! А ты просто девка и ничем другим никогда не была!
Она вырвалась отчаянным движением. Ему показалось, что все уже кончено, потеряно, и душу залила безумная злоба. Его оскорбления лились, как грязные потоки.
Ознакомительная версия.
