МИХАИЛ
«Гудок», 16 сентября 1925 г.
1
После того, как пошабашили, Василий стоял и говорил со слезами в голосе:
— У меня радостное событие, друзья. Супруга моя разрешилась от бремени младенцем мужского пола, на какового младенца страхкасса выдает мне 18 рублей серебром. На приданое, значит. Мальцу пелешки купить, распашонки, одеяльце, чтоб он ночью не орал от холоду, сукин кот. А что останется, пойдет моей супруге на улучшение приварка. Пусть кушает, страдалица-мать. Вы думаете, легко рожать, дорогие друзья?
— Не пробовали, — ответили друзья.
— А вы попробуйте, — ответил Василий и удалился в страхкассу, заливаясь счастливыми слезами.
2
— У меня радостное событие. Разрешилась страдалица-мамаша от бремени, — говорил Василий, засунув голову в кассу.
— Распишитесь, — ответил ему кассир Ваня Нелюдим.
Одновременно с Василием получил за инфлуенцию симпатичный парень Аксиньич 7 р. 21 к.
3
— Радостное событие у меня, — говорил Василий, — страдалица моя разрешилась младенцем…
— Идем в кооператив, — ответил Аксиньич, — надо твоего младенца вспрыснуть.
4
— Две бутылки русской горькой, — говорил Аксиньич в кооперативе, — и что бы еще такое взять, полегче?
— Коньяку возьмите, — посоветовал приказчик.
— Ну, давай нам коньяку две бутылочки. Что бы еще это такое, освежающее?..
— Полынная хорошая есть, — посоветовал приказчик.
— Ну, дай еще две бутылки полынной.
— Что кроме? — спросил приказчик.
— Ну, дай нам, стало быть, колбасы полтора фунта, селедки.
5
Ночью тихо горела лампочка. Страдалица-мать лежала в постели и говорила сама себе:
— Желала бы я знать, где этот папаша.
6
На рассвете появился Василий.
— И за Сеню я, за кирпичики полюбила кирпичный завод… — вел нежным голосом Василий, стоя в комнате. Шапку он держал в руках, и весь пиджак его почему-то был усеян пухом.
Увидав семейную картину, Василий залился слезами.
— Мамаша, жена моя законная, — говорил Василий, плача от умиления, — ведь подумать только, чего ты натерпелась, моя прекрасная половина жизни, ведь легкое ли дело рожать, а? Ведь это ужас, можно сказать! — Василий швырнул шапку на пол.
— Где приданые деньги младеньчиковы? — ледяным голосом спросила страдалица-супруга.
Вместо ответа Василий горько зарыдал и выложил перед страдалицей кошелек.
В означенном кошельке заключались: 85 копеек серебром и 9 медью.
Страдалица еще что-то сказала, но что — нам неизвестно.
7
Через некоторое время делегатка женотдела в мастерской приняла заявление, подписанное многими женами, в каковом заявлении писано было следующее:
«…чтобы страхкасса выдавала пособия на роды и на кормление детей наших натурой из кооператива и не мужьям нашим, а нам, ихним женам.
Так спокойнее будет и вернее, об чем и ходатайствуем». Подпись: «Ихние жены».
К подписям ихних жен свою подпись просит присоединить
ЭМ.
«Гудок», 22 сентября 1925 г.
У котельщика 2 уч. сл. тяги Северных умер младенец. Фельдшер потребовал принести ребенка к себе, чтобы констатировать смерть.
Рабкор № 2121
1
Приемный покой. Клиентов принимает фельдшер.
Входит котельщик 2-го участка службы тяги. Печален.
— Драсте, Федор Наумович, — говорит котельщик траурным голосом.
— А, драсте. Скидайте тужурку.
— Слушаю, — отвечает котельщик изумленно и начинает расстегивать пуговицы, — у меня видите ли…
— После поговорите. Рубашку скидайте.
— Брюки снимать, Федор Наумович?
— Брюки не надо. На что жалуетесь?
— Дочка у меня померла.
— Гм. Надевайте тужурку. Чем же я могу быть полезен? Царство ей небесное. Воскресить я ее не в состоянии. Медицина еще не дошла.
— Удостоверение требуется. Хоронить надо.
— А… констатировать, стало быть… Что ж, давай ее сюда.
— Помилуйте, Федор Наумович. Мертвенькая. Лежит. А вы живой.
— Я живой, да один. А вас, мертвых, — бугры. Ежели я за каждым буду бегать, сам ноги протяну. А у меня дело — видишь, порошки кручу. Адье.
— Слушаюсь.
2
Котельщик нес гробик с девочкой. За котельщиком шли две голосящие бабы.
— К попу, милые, несете?
— К фельдшеру, товарищи. Пропустите!
3
У ворот приемного покоя стоял катафалк с гробом. Возле него личность в белом цилиндре и с сизым носом, и с фонарем в руках.
— Чтой-то товарищи? Аль фельдшер помер?
— Зачем фельдшер? Весовщикова мамаша Богу душу отдала.
— Так чего ж ее сюда привезли?
— Констатировать будет.
— A-а… Ишь ты.
4
— Тебе что?
— Я, изволите ли видеть, Федор Наумович, помер.
— Когда?
— Завтра к обеду.
— Чудак! Чего ж ты заранее притащился? Завтра б после обеда и привезли тебя.
— Я, видите ли, Федор Наумович, одинокий. Привозить-то меня некому. Соседи говорят, сходи заранее, Пафнутьич, к Федору Наумовичу, запишись, а то завтра возиться с тобой некогда. А больше дня ты все равно не протянешь.
— Гм. Ну ладно. Я тебя завтрашним числом запишу.
— Каким хотите, вам виднее. Лишь бы в страхкассе выдали. Делов-то еще много. К попу надо завернуть, брюки опять же я хочу себе купить, а то в этих брюках помирать неприлично.
— Ну, дуй, дуй! Расторопный ты старичок.
— Холостой я, главная причина. Обдумать-то меня некому.
— Ну, валяй, валяй. Кланяйся там, на том свете.
— Передам-с.
ЭММА Б.
«Гудок», 25 сентября 1925 г.
Прислали нам весной динамит для взрыва ледяных заторов. Осталось его 18 фунтов, и теперь наш участок прямо не знает, что с ним делать. Взрыва боимся и отослать его не к кому. Наказание с этим динамитом!
Рабкор
На всех видных местах в управлении службы пути висели официальные надписи:
«Курить строжайше воспрещается».
«Громко не разговаривать».
«Сапогами не стучать».
Кроме того, на входных дверях железнодорожного общежития висела записка менее официального характера:
«Ежели ваши ребятишки не перестанут скакать, я им ухи повырываю с корнем. Иванов седьмой».
На путях за семафором висели красные сигналы и надписи:
«Не свистеть».
«Скорость шесть верст в час»
Поезда входили на станцию крадучись, с тихим шипением тормозов, и в кухнях вагонов-ресторанов заливали огонь. Охрана шла по поезду и предупреждала:
— Граждане, затушите папироски. Тут у них динамит на станции.
*
— Я тебе кашляну (шепот), — я тебе кашляну.
— Простудился я сильно, Сидор Иванович.
— Я тебе простужусь. Бухает, как в бочку! Ты мне тут накашляешь, что у меня взлетит вся станция на воздух.
— Наказание с этим динамитом, Сидор Иванович.
— А ты сапогами не хлопай, вот и не будет наказание.
— Где вы его держите, Сидор Иванович? — спрашивал приезжий.
— В гостиной, на квартире. В мокрую тряпку его завернули и под диван.
— Как табак, стало быть?
— Хорошенький табак. Это собачья каторга, а не жизнь. Детишек пришлось к тетке отправить. Они обрадовались, ангелочки, начали прыгать! «Папа динамит привез, папа динамит привез!!» Выдрал их, чертей полосатых, и отправил гостить.
— Долго ль до греха!
— Вот то-то. Дежурство пришлось устроить. Днем жена с винтовкой стоит, вечером — кухарка, по ночам — я.
— Да вы б его отправили.
— Пробовал-с. Сам завернул. Запечатал. Приношу на станцию в багажное отделение. А весовщик и спрашивает: «Что это у вас, Сидор Иванович, в посылке?»
Я ему отвечаю: «Да пустяки, — говорю, — не обращайте внимания, тут динамита 18 фунтов. В Омск посылаю».
Так он, представьте, бросил багажное отделение, вылез в окно и убежал. Только я его и видел.
— Вот оказия!
— Мученье. Пробовал его другой дороге подарить. Написал им бумажку. Так, мол, и так: «Посылаю вам, дорогая соседка, Самаро-Златоустовская дорога, в подарок 18 фунтов динамита. Пользуйтесь им на здоровье, как желаете. Любящий тебя участок Омской дороги».
— Ну и что ж она?
Сидор Иванович порылся в кармане и вытащил телеграмму:
«В адрес 105. Подите к чертям. Точка».
Сидор Иванович уныло повесил голову и вздохнул.
— А вы знаете что, Сидор Иванович, — посоветовал ему приезжий, — вы бы его попробовали Красной Армии подарить.
