Ознакомительная версия.
Годфри замолчал, вспомнив, что заранее договорился с женой начать разговор о своем отцовстве очень осторожно и, по возможности, отложить раскрытие тайны на будущее, чтобы постепенно подготовить Эппи. Нэнси настаивала на этом, понимая, как болезненно воспримет Эппи разоблачение отношений между ее отцом и матерью.
Сайлес, всегда чувствовавший себя неловко, когда с ним разговаривали люди «знатные», как мистер Кесс, высокий, цветущий мужчина, которого обычно приходилось видеть только верхом на лошади, ответил несколько принужденно:
— Я и так за многое должен благодарить вас, сэр! Что же касается кражи, я не считаю это потерей для себя, а если бы и считал, это все равно, — вы не можете отвечать за то, что случилось.
— Вы, конечно, вольны так рассуждать, Марнер, но я смотрю на это иначе. И, я надеюсь, вы позволите мне действовать согласно моим понятиям о справедливости. Я знаю, что вы довольствуетесь малым и всю жизнь много работали.
— Да, сэр, да, — задумчиво ответил Марнер. — Мне пришлось бы плохо без моей работы. Только она и спасала меня, когда я потерял все остальное.
— Правильно, — подтвердил Годфри, относя слова Марнера только к его физическим потребностям. — Вы неплохо поработали здесь в деревне, где всегда хватало работы для ткача. Но теперь такой труд, утомительный для глаз, вам уже не по силам, Марнер. Пора оставить работу и отдохнуть. Вы изрядно сдали, хотя вам еще не так много лет, а?
— Лет мне пятьдесят пять, сэр, или около того, — ответил Сайлес.
— О, так вы еще вполне можете прожить лет тридцать, — посмотрите на старого Мэси! А эти деньги, что лежат на столе, не такая уж большая сумма. Они не так много принесут, если отдать их под проценты, и на них долго не проживешь. Конечно, будь вы человек одинокий — тогда другое дело, а вам еще много лет придется содержать двоих.
— Ничего, сэр, — возразил Сайлес, на которого слова Годфри не произвели никакого впечатления, — я не боюсь нужды. Мы с Эппи отлично проживем. Мало у кого из рабочего люда отложено столько. Я не знаю, много ли значит это золото для людей знатных, но для меня это большие деньги, пожалуй даже слишком большие. Ведь нам нужно очень мало.
— Только был бы у нас садик, отец! — сказала Эппи и вспыхнула до ушей.
— Тебе хотелось бы иметь сад, моя милая? — вмешалась Нэнси, полагая, что такой оборот разговора может помочь ее мужу. — Я тебя понимаю — я сама очень много времени вожусь в саду.
— Да, в Красном доме у нас немало возни с садом, — подхватил Годфри, сам удивляясь тому, как трудно ему высказать предложение, казавшееся столь легким на расстоянии. — Вы очень много сделали для Эппи, Марнер, за эти шестнадцать лет. И вы, наверно, были бы рады видеть ее хорошо обеспеченной, не так ли? Она выглядит цветущей и здоровой, но едва ли она пригодна для тяжелой трудовой жизни — она не похожа на крепких девушек из рабочих семей. Вам, наверно, приятно было бы видеть, что о ней заботятся люди, которые могут оставить ей неплохое наследство и сделать из нее леди? Она для этого подходит больше, чем для тяжелой жизни, какая предстоит ей через несколько лет.
Легкая краска выступила на лице Марнера и сейчас же исчезла. Эппи же просто не понимала, зачем мистер Кесс столько говорит о вещах, казалось очень далеких от действительности. Но Сайлес уже почувствовал обиду и тревогу.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, сэр, — промолвил он, не располагая достаточным запасом слов, чтобы выразить те смешанные чувства, с которыми он слушал мистера Кесса.
— Вот что я хочу сказать, Марнер, — заявил Годфри, решившись наконец перейти к делу. — Мы с миссис Кесс, как вы знаете, бездетны, и нет рядом с нами никого, кто мог бы пользоваться нашим прекрасным домом и тем достатком, которого у нас больше, чем нужно для двоих. Вот почему нам хотелось бы иметь подле себя кого-нибудь, кто заменил бы нам дочь. Мы хотели бы взять Эппи к себе. Она будет для нас во всем как родная дочь. А вам, после того как вы положили столько трудов на ее воспитание, в вашем преклонном возрасте было бы большим утешением видеть ее счастливой. Кроме того, вы будете щедро вознаграждены. И Эппи, я уверен, будет всегда любить вас и сохранит глубокую благодарность к вам. Она будет часто навещать вас, и мы готовы сделать все возможное, чтобы обеспечить вам счастливую старость.
Годфри Кесс, человек простой, произнося эти слова, испытывал некоторое смущение, поэтому, естественно, выражался гораздо грубее, чем хотел бы, и легко мог обидеть человека впечатлительного. Пока он говорил, Эппи одной рукой обняла Сайлеса за шею, а другой любовно гладила его по голове: она чувствовала, что он весь дрожит. Когда мистер Кесс кончил, Сайлес еще некоторое время молчал, обессиленный борьбой противоречивых и равно мучительных чувств. Сердце Эппи замирало при виде отчаяния отца. Наклонясь к нему, она хотела как-нибудь его успокоить, но в этот миг чувство страха в Сайлесе взяло верх над всеми остальными, и он тихо сказал:
— Эппи, дитя мое, говори! Я не стану мешать твоему счастью. Поблагодари мистера и миссис Кесс.
Эппи сняла руку с плеча отца и шагнула вперед. Ее щеки пылали, но на этот раз не от робости: сознание, что отец борется с собой и страдает, заставило ее отбросить застенчивость. Она низко присела сначала перед миссис Кесс, потом перед мистером Кессом и сказала:
— Благодарю вас, мэм, благодарю вас, сэр, но я не покину отца, и никто не будет мне ближе его. Я не хочу стать леди, но все-таки большое вам спасибо, — Эппи еще раз присела. — Я не могу расстаться с людьми, к которым привыкла.
При последних словах губы Эппи задрожали. Она возвратилась к отцу и вновь обняла его, а Сайлес, подавив рыдание, схватил ее руку.
В глазах Нэнси стояли слезы, но вместе с участием к Эппи она, естественно, испытывала и горечь за мужа. Она не осмеливалась заговорить, не зная, что происходит сейчас в его душе.
Годфри испытывал раздражение, охватывающее всех нас, когда мы встречаем на пути неожиданное препятствие. Он пришел, полный раскаяния и решимости исправить ошибку, насколько это еще допускало время. Овладевшие им чувства требовали, чтобы он шел по заранее намеченному пути, который считал единственно правильным. Поэтому он не мог глубоко понять и одобрить чужие чувства, которые шли вразрез с его благими намерениями.
— Но я имею право на тебя, Эппи, самое священное из всех прав! — заявил он, и в голосе его, кроме волнения, слышался гнев. — Я обязан взять Эппи и обеспечить ее, Марнер! Она моя родная дочь, ее мать была моей женой. Я имею полное право на нее, и это право выше всех остальных.
Эппи вздрогнула и страшно побледнела. Но Сайлес, отбросивший свое главное опасение, что его желания могут пойти во вред Эппи, напротив, почувствовал, как в нем растет дух сопротивления отца, охраняющего свое детище.
— В таком случае, сэр, — ответил он с горечью, которая молчала в нем с того памятного дня, когда погибли его юношеские мечты, — в таком случае, сэр, почему же вы не заявили об этом шестнадцать лет назад? Почему вы не пришли за ней, пока я еще не успел полюбить ее, вместо того чтобы отнимать ее у меня сейчас, когда это все равно что вырвать сердце из моей груди? Бог дал ее мне, потому что вы отвернулись от нее, и он видит в ней мою дочь. У вас нет прав на нее! Когда человек отвергает благословение божье, это благословение достается тем, кто готов принять его.
— Это верно, Марнер. Я был неправ. Я раскаиваюсь в своем поведении, — сказал Годфри, который не мог не чувствовать справедливости слов Сайлеса.
— Рад это слышать, сэр, — ответил Марнер с еще большим волнением, — но раскаяние не меняет того, что продолжалось шестнадцать лет. Вот вы пришли сейчас и говорите: «Я ее отец». Но это не меняет наших чувств. Меня она зовет отцом с тех пор, как научилась произносить это слово.
— Я надеюсь, вы посмотрите на это более благоразумно, Марнер, — сказал Годфри, невольно смущенный неумолимой правдой слов ткача. — Ведь мы не собираемся забрать ее от вас совсем, с тем чтобы вы ее никогда больше не видели. Она останется рядом с вами и будет часто приходить к вам. Ее чувства к вам нисколько не изменятся.
— Не изменятся? — еще более возмутился Марнер. — Как они могут не измениться? Теперь мы едим одну и ту же пищу, пьем из одной чашки и думаем об одних и тех же вещах. Не изменятся! Пустой разговор! Это будет нам нож в сердце!
Годфри, по своему ограниченному житейскому опыту не способный понять всю глубину простых слов Марнера, снова рассердился. Ему казалось, что ткач просто эгоист (суждение, частое у тех, кто никогда не испытал своей собственной готовности к самопожертвованию), который противится настоящему благу Эппи. Он решил, что должен ради нее отстаивать свои права.
— Я думал, Марнер, — сурово сказал он, — я думал, ваша любовь к Эппи заставит вас радоваться, что на ее долю выпало такое счастье, и надеялся, что вы сумеете ради нее пойти на некоторые жертвы. Вы должны были бы помнить, что жизнь ваша не вечна и что сейчас Эппи находится в том возрасте, когда судьба ее может сложиться совсем иначе, чем в отцовском доме. Она может выйти замуж за простого рабочего, и тогда я никак не мог бы обеспечить ей полный достаток. Вы стоите на ее пути к благополучию, и хотя мне жаль причинять вам боль после того, что вы сделали для Эппи, а я только должен был сделать, все же я обязан настаивать на том, чтобы самому позаботиться о родной дочери. Я хочу выполнить свой долг.
Ознакомительная версия.
