Мисс Беннет доподлинно помнила все, что прошло в разговоре между ней и мистером Уикемом во время самой первой встречи у мистера Филипса. Многие его выражения до сих пор отчетливо звучали у нее в ушах. Но только сейчас ее поразила та готовность, с которой он спешил раскрыть свое сердце совершенно посторонней барышне. Элизабет удивилась, отчего эта мысль не приходила ей в голову раньше. Только теперь она замечала нетактичность, с которой тот распространялся о своих несчастьях, несоответствие между его чувствами и поступками. Она вспомнила, как Уикем похвалялся, будто нисколько не боится встречи с мистерам Дарси, говорил, что тот может уехать из Хертфордшира, тогда как сам он останется там, где ему удобно, но на следующей же неделе сбежал от бала в Незерфилде. Вспомнила она и то, что до самого отъезда Бингли и его близких о бедах своих Уикем поведал только ей, но сразу же после того, как Дарси не стало, коварство последнего немедленно сделалось злобой дня; и то, как, несмотря на недавние свои заверения, будто память о покойном благодетеле не позволит ему поносить его сына, в последующих своих рассуждениях о мистере Дарси Уикем в выражениях не стеснялся.
Как иначе стало выглядеть все, в чем он оказался замешан! Только сейчас его увивания вокруг мисс Кинг оказались омерзительно корыстными, а за показным равнодушием его к богатству, точно по волшебству, выросло чудовищное, животное стремление ухватиться за первый же лакомый кусок. Отношение Уикема к самой Элизабет отныне также не имело никаких оправданий: либо он просто заблуждался относительно размеров ее приданого, либо его самолюбию льстила привязанность, которую он возбуждал в любой избранной жертве. Каждая ее новая попытка найти хоть какое-нибудь оправдание красавцу-лжецу становилась все слабее и слабее. В продолжение искупления вины перед мистером Дарси она даже припомнила, как уже очень давно сам мистер Бингли уверил Джейн в том, что совесть его друга по отношению к этому проходимцу чиста. Определенно гордыми и отталкивающими были его манеры, и на протяжении всего их знакомства – знакомства, закончившегося полным их сближением и доверительностью, мисс Беннет так и не видела ничего, что могло бы опровергнуть обвинение в беспринципности и несправедливости, в неверии и аморальности. То, что друзья его ценили и уважали, даже сам Джордж приписывал слепоте армейского братства, а то, как часто и вдохновенно он говорил о ее сестре, подтверждало лишь одно: Уикем вполне мог быть к ней неравнодушен. Окажись правдой все утверждения Уикема, такую правду едва ли удалось бы сокрыть от света, а дружба между человеком, способным на подлое предательство, и таким славным созданием, как мистер Бингли, вряд ли была бы возможна.
От стыда у Элизабет подкашивались ноги. Отныне она не могла думать ни о Дарси, ни об Уикеме без горького осознания собственной слепоты, пристрастности, предубежденности и глупости.
«Господи, как отвратительно я поступила! Я, которая гордилась своей дальновидностью! Я, которая думала, будто имею ум, которая насмехалась над щедрой прямотой своей сестры и лелеяла собственное тщеславие в беспочвенном и преступном недоверии. Как унизительно это открытие! Боже, как унизительно! Будь я влюблена, и даже тогда я едва ли могла бы так ослепнуть. Но грех мой не любовь, а тщеславие. Довольная вниманием одного и оскорбленная пренебрежением другого с самого начала нашего знакомства, я стала воплощением предвзятости и невежества, я лишилась разума во всем, в чем оказывался замешан один или другой. До самого этого дня я не знала, что я такое есть».
От себя к Джейн, от Джейн к Бингли метались ее мысли, покуда она не вспомнила, что сочла объяснения Дарси надуманными, и потому тут же вернулась к чтению. Эффект от повторного чтения разительно отличался от прежнего. Как теперь могла она усомниться в его утверждениях после ужасных своих открытий, как могла поверить одному его слову и отвергнуть другое, назвав его ложью? Он заявляет, что совершенно не подозревал о любви Джейн. Как назло, Элизабет никак не могла вспомнить, что думала по этому поводу Шарлотта. Однако сомневаться в справедливости портрета сестры, набросанного его рукой, не приходилось. Она понимала и видела теперь, что чувства Джейн, хотя сильные и постоянные, редко прорывались наружу, что манеры ее оставались ровными и одинаково приветливыми ко всем, а все это не очень-то согласуется с представлениями о настоящей любви.
Дойдя до той части письма, в которой упоминается ее семейство в терминах самых обидных, усмиренное ее негодование сменилось отчаянным стыдом. Справедливость его обвинений вдруг так сильно ее поразила, что на поиск оправданий не осталось никаких сил; и те речи во время бала в Незерфилде, на которые он ссылался, и то, что видел мистер Дарси в первый день их знакомства, не могло оставить в его сознании отпечаток более сильный, чем тот шрам, что теперь пересек ее душу.
Комплимент в свой адрес, а также в адрес сестры она, разумеется, тоже не могла не почувствовать. Он утешал, но не в силах был смыть тот стыд, который навлекло на себя их семейство. Только поняв, что страдания Джейн стали делом рук самых близких ее родных и что репутации их обеих был нанесен почти непоправимый урон, Элизабет почувствовала смертельную тоску и желание провалиться сквозь землю.
Побродив по аллее еще часа два, передумав все, что можно было передумать, вспомнив обо всем, о чем стоило помнить и следовало забыть, утешая себя, пытаясь смириться с этим трагическим, роковым поворотом, совершенно иначе осветившим все ее былое и нынешнее существование, и вспомнив, наконец, о том, что дома ее, должно быть, давно уже потеряли, Элизабет направилась в Хансфорд. Входя в дверь, она дала себе слово выглядеть спокойной и приветливой, будто ничего не случилось; но, видимо, оттого, что все силы ее ушли на то, чтобы обещание свое выполнить, разговор как-то не клеился.
Сразу же после прихода ей рассказали, что пока она была на прогулке, к Коллинзам по очереди заходили оба джентльмена из Розингса. Мистер Дарси пробыл всего пару минут, зато полковник Фитцуильям просидел с соседями, по крайней мере, час, все ждал ее возвращения и даже собирался уже пуститься на поиски. Элизабет могла лишь сделать вид, будто жалеет о том, что они не встретились, но в душе она была этому рада. Полковник Фитцуильям отныне не занимал ее мыслей. На уме у нее нынче было только роковое письмо.
Оба джентльмена покинули Розингс на следующее утро; и мистер Коллинз, спозаранку гулявший вдоль ограды, дабы поклониться господам на прощание, принес домой радостную весть о том, что те пребывали в добром здравии и вполне бодром настроении, особенно если принять во внимание ту печальную разлуку, что потрясла сегодня в Розингсе всех. Целый день мистер Коллинз то и дело забегал к соседям, чтобы утешить безутешных леди Кэтрин и мисс де Бург, переживших расставание с близкими; и в одно из своих возвращений он явился с посланием от благодетельницы, из коего следовало, что меланхолия ее столь сильна, что ее милость непременно желает видеть их всех к обеду.
Элизабет не могла смотреть на леди Кэтрин и не думать, что, будь на то ее воля, она могла бы сидеть теперь рядом с ней на правах ее будущей племянницы; и она невольно улыбалась, представляя себе растерянность и негодование ее светлости. «Что бы она сказала? Как бы себя повела?» – такими нехитрыми вопросами занимала себя мисс Беннет во время трапезы.
Первой темой обсуждения стало сокращение количества домочадцев в Розингсе.
– Уверяю вас, я так живо это ощущаю, – вздыхала леди Кэтрин. – Мне кажется, никто не переживает боль разлуки с друзьями так остро, как я. Дело в том, что я очень привязана к этим мальчикам, а они, я знаю, души не чают во мне. Как не хотелось им уезжать! Но с ними так всегда. Мой милый полковник держался очень браво до самого последнего момента; но вот Дарси переживал расставание даже острее, чем в прошлом году. Определенно за это время его привязанность к Розингсу только выросла.
Мистер Коллинз тяжело вздохнул, мать и дочь благосклонно улыбнулись.
После обеда леди Кэтрин заметила, что мисс Беннет, похоже, не в духе, и немедленно сама нашла тому объяснения, предположив, что та печалится из-за предстоящего вскоре собственного отъезда.
– В этом случае, милочка, я советовала бы вам написать письмо матери и попросить позволить погостить здесь подольше. Миссис Коллинз очень рада вашей компании, это по всему видно.
– Я очень обязана вашей милости за это доброе приглашение, – возразила Элизабет, – но не в моих силах его принять. Мне необходимо быть в городе в следующую же субботу.
– В таком случае вы пробудете здесь всего шесть недель. Я полагала, что вы останетесь у нас на два месяца. Я так и сказала миссис Коллинз еще до того, как вы приехали. У вас не может быть причин, чтобы уехать так скоро. Миссис Беннет, несомненно, могла бы уступить вам еще пару недель.
