Подолии, наверное, разбирается в том, что он там увидел и услышал, и сможет подробно рассказать о тамошних евреях, об их полуторасталетней погоне за тенями ложных мессий — за Шабтаем Цви, за пророчествами книги «Зогар» [115] и за этим подонком Яковом Франком. И о богоискательстве в тех местах реб Мордехай, наверное, тоже сможет рассказать. О странном «богоискательстве», которое вылилось в чудеса «праведников» и в невежественное учение Бешта, основателя хасидской «секты», получившей за последние годы такое распространение и достигшей даже Вильны, этой твердыни гаона Элиёгу, «секты», подрывающей сейчас по всей Белоруссии основы чистого раввинистического иудаизма…
Так полагал реб Йегошуа Цейтлин. И он не ошибся.
С реб Мордехаем он впервые познакомился в Лепеле во время многолюдной и богатой свадьбы Эстерки, единственной дочери реб Мордехая, самой красивой девушки Полоцкой губернии, [116] с Менди, с сыном реб Ноты Ноткина. Честь, оказанная реб Мордехаю высокородным женихом и богатым свояком тем, что они справляли свадьбу не в Шклове, где родился жених и проживал свояк, а в Лепеле, родном местечке невесты, обрушилась на совсем недавно разбогатевшего арендатора лесов князя Чарторыйского, как гора. Эта радость была так велика, что он едва мог с ней справиться. На всем протяжении этой шумной свадьбы реб Мордехай суетился, лицо его блестело, а глаза были испуганными. Он не знал, куда усадить каждого из важных и богатых гостей, как их приветствовать и чем угощать… И уже после обряда бракосочетания в каком-то уголку реб Йегошуа Цейтлин наткнулся на невесту — Эстерку, в белом платье, но уже без свадебного убора. Она стояла, прислонившись головой к стене, и плакала, а реб Мордехай Леплер, ее отец, гладил дочь по голове дрожащей рукой, гладил и что-то шептал, кажется, упрашивал ее, извинялся перед ней…
Лишь позднее реб Йегошуа Цейтлин узнал, что красавица Эстерка хотела для себя другого мужа, своего учителя, как говорили люди, «берлинчика» с длинными волосами. Но ее отец разлучил их и силой выдал свою молоденькую козочку за легкомысленного Менди Ноткина…
С тех пор уже скоро двенадцать лет реб Йегошуа Цейтлин не встречал свата реб Ноты Ноткина. Он не встречал его даже в последний год, когда вынужден был часто приезжать в Подолию, по большей части — в крупную крепость Каменец-Подольский, располагавшуюся на русско-польской границе. Но слыхать о реб Мордехае Леплере он слыхал, и часто. В каждом городе и местечке он слышал его имя, которое повсюду произносилось с истинно польско-еврейской завистью к «литваку», [117] но в то же время с уважением. Во всей Подолии было известно, что этот «литвак» реб Мордехай переехал сюда по просьбе князя Чарторыйского из своего леса в Белоруссии, аренда которого у помещика была для него всего лишь случайным наследством, полученным от дальнего родственника. Он переехал в Подолию, чтобы управлять здесь большими фамильными имениями, тянувшимися от Сатанова, [118] что в Проскуровском повяте, [119] до земель, лежащих за Николаевом, [120] включая в себя Хмельник [121] и Янов. [122] Короче, эти имения раскинулись по всей российской Волыни.
Эти богатые владения были из-за долгой войны с турками совсем запущены. Поля не засевались, дома стояли без крыш, стада бродили отощавшие и заморенные. Крепостные крестьяне разбежались. Леса рубили безо всякого толка, а рыбу в реке ловили, не оплачивая аренды. Но за те несколько лет, в которые «литвак» все здесь взял в свои руки, он сильно перерос должность, которую первоначально дал ему князь Казимир Чарторыйский. Он проявил себя как человек, обладающий острейшим умом, и как способный торговец лесом. Торговля древесиной из лесов князя Чарторыйского расцветала по всей стране. А с тех пор как для российской торговли открылись Буг и Днестр и больше не надо было платить таможенных сборов на границе, в Черное море потянулись большие плоты из вековых дубов и лайбы, нагруженные смолой и паклей — всем, что было необходимо для русского флота, который поспешно строился сейчас в Одессе и в Крыму. И все эти плоты и лайбы принадлежали не кому иному, как реб Мордехаю Леплеру, бывшему арендатору из какого-то глухого леса в Белоруссии.
И более того, лишь совсем недавно до реб Йегошуа Цейтлина дошла весть о том, что реб Мордехай Леплер связался с Авромом Перецем в Петербурге, то есть с его, реб Йегошуа Цейтлина, зятем, ставшим одним из крупнейших предпринимателей в российском кораблестроительстве. Таким образом, поставщик строительных материалов объединился с их потребителем. И реб Йегошуа Цейтлин удивился здоровому чутью этих двух недавно разбогатевших коммерсантов, которые, видимо, вскоре отодвинут в сторону всех нынешних крупных торговцев, таких, как он, реб Йегошуа Цейтлин, и реб Нота Ноткин, его компаньон. До сих пор российская власть ходила по суше и поставщики сухопутной армии играли большую роль. Теперь же русская власть прет к морю. И вот реб Мордехай и Перец, его собственный зять, раньше всех почуяли, куда ветер дует. Они стали первыми поставщиками всех товаров, необходимых для флота… Да сопутствует им успех! У каждого поколения своя мудрость и свой путь. У каждого времени свои дела. Он, реб Йегошуа Цейтлин, и реб Нота Ноткин уже выходят из игры. Он об этом знает, он это чувствует. И склоняет свою поседевшую голову перед новым поколением, отодвигается в сторону, уходит в свое Устье, чтобы пребывать там среди книг и ученых… Но захочет ли это понять и реб Нота Ноткин?
2
Теперь, встретившись с глазу на глаз с бывшим арендатором из Лепеля, реб Йегошуа Цейтлин почти не узнал его. Каждое движение реб Мордехая было теперь уверенным, каждое слово — взвешенным. Прежние покорно улыбающиеся темно-карие глаза, напоминавшие глаза его дочери Эстерки, стали строгими и холодными, а полные губы под густыми усами выражали теперь решительность и твердую волю человека, привыкшего командовать. От его загорелого лица и потемневших рук веяло полнокровием человека, проведшего всю свою жизнь в лесах и впитавшего в себя запахи и силу живых и распиленных деревьев… В нем ничего не было от усталости, запаха пороха, фронтовой пыли, непокоя и затаенного страха, которые состарили до срока, высушили и прокоптили худое тело реб Йегошуа Цейтлина. Реб Мордехай был на несколько лет старше его, но тем не менее волосы и борода его были далеко не такие седые и жидкие, как у реб Йегошуа, а напротив — густые и темные, как туча. Лишь кое-где в шевелюре и бороде бывшего мелкого арендатора были заметны серебряные волоски. Пышностью и кудрявостью волос он
