— Я опасался этого и раньше, — признался Франсуа.
— Но ждали, чтобы я первая высказала ваши опасения? — не удержалась Гак, чтобы не уколоть его.
Она постаралась придать своему лицу веселое выражение и отправилась к Саре.
— Не желаете ли проехаться, миледи? Франсуа говорит, что мотор в порядке. Прощальный визит здешним местам? Не правда ли?
— Пожалуй, — согласилась Сара. — Вы тоже поезжайте с нами, Гак!
Сара была рада вырваться из угнетающей атмосферы отеля.
Франсуа надел белые чехлы на сиденья мотора, и они приятно холодили тело.
Сара откинулась на подушки и лениво смотрела на мелькавшие перед ее глазами улицы.
Какое разнообразие красок, какая интенсивная жизнь, какой шум, какая жара и какая вонь!
Гак демонстративно держала платок у носа; Вильям дремал около Сары и, кажется, наслаждался прогулкой; яркий свет то и дело сменялся тенью, когда они проезжали под крытыми галереями, перекинутыми от одного дома к другому.
В темных лавчонках виднелись выразительные, увенчанные тюрбанами, головы с черными волосами и крючковатыми носами — живые иллюстрации к библии.
— Ну и одеваются! — воскликнула Гак, — точно в купальных костюмах! — и дешево, и отвратительно! Посмотрите только на эту девчонку, Франсуа! Удивляюсь, о чем только думают законы? Немудрено, что их не выпускают из гаремов. Там им только и место!
Однообразное движение и солнечный свет благоприятно подействовали на Сару; она на некоторое время забыла о своем горе.
Автомобиль сделал крутой поворот, промчался через туннель и въехал в преддверие необозримой Сахары. Дорога стала хуже, пришлось ехать медленнее, но панорама была поистине волшебная: безграничная, отливающая золотом пустыня, с редкими пальмами, которые вздымали свои стволы к ярко-синему небесному своду, расстилалась перед ними.
— Карфаген, миледи, — неожиданно провозгласил Франсуа, указывая рукой направо.
И Сара увидела вдали стройные колонны, из которых некоторые гордо возносились к небу, а другие, полуразрушенные, точно пригибались к земле. Их неправильные очертания были необыкновенно эффектны.
Карфаген! Молва о роскоши, которая гремела некогда по целому свету! Теперь на его месте паслись кони, тучами вздымался песок, жалкие кактусы росли среди развалин.
Императоры разъезжали здесь в своих колесницах, кровь солдат лилась рекой, люди рождались, умирали и любили… песок засыпал теперь и побежденных, и победителей, и славу, и любовь!
Было что-то безнадежное в этой картине, над которой распростерся лазурный небесный свод и над которой ветер крутил желтые, как янтарь, крупинки песка, отливавшие золотом в лучах жгучего солнца.
Животворное сияние дня и интенсивность окружающей жизни еще усиливали безотрадность этого зрелища. У Сары сжалось сердце.
Она закрыла окна и приказала Франсуа ехать домой. Ничто не интересовало Сару, они ни на чем не могла сосредоточиться, все казалось ей ненужным и бессмысленным.
О, если бы Жюльен умер, и она имела бы право оплакивать его!
Умерший возлюбленный навеки принадлежит той, которая его любила!
Какое умиротворяющее сознание!
Женщины, возлюбленные которых умерли, до конца оставаясь им верными, самые счастливые на свете; память о незапятнанном прошлом помогает им жить.
Саре казалось теперь, что только одно в жизни имеет значение: это сознание, что ничто не имеет значения и что все суета!
Даже если вы искупите свою вину, даже если вам улыбнется счастье, всегда найдется кто-нибудь, кто вам его испортит, как бы самоотверженны и верны вы ни были. Эгоистам живется гораздо легче: они без угрызений совести пользуются тем, что им предоставляет случай, и никогда не желают того, что трудно достижимо.
На обратном пути из Марселя в Париж Сара решила остановиться проездом в Дезанже.
Согласно посмертной воле Коти, она имела право жить в замке определенное число месяцев в году, пока Роберт не женится. В материальном отношении она совершенно от него не зависела.
Гак сообщила ей, что Роберт отпустил на покой всех старых слуг; Франсуа объяснил новому дворецкому, чего желает Сара, и ее требования были немедленно приведены в исполнение.
Она медленно переступила порог замка.
Ничего не изменилось; все было на старом месте; слезы выступили у нее на глазах, но она не разрыдалась.
Она не решилась войти в гостиную и велела подать чай на террасе.
Вскоре пришел Роберт.
Он не знал о ее приезде и изменился в лице, увидев ее на террасе.
Сара устало улыбнулась ему. Он старался избегать ее взгляда.
— Что это вам вздумалось, Сюзетт? — спросил он ее, неожиданно для самого себя называя ее сокращенным именем и доказывая этим Саре, что прошлое еще не совсем умерло в его душе.
— Глупая сентиментальность с моей стороны, — непринужденно ответила Сара, стараясь подавить волнение, вызванное встречей с Робертом.
Он переминался с ноги на ногу.
— Я знал, что вы уже на свободе. Лукан сообщил мне также, что вы уехали в горы, а потом в Тунис. Вы виделись с Гизом?
— Между прочим.
— Он погибший человек, не правда ли? Мне рассказывал о нем приятель, который служит под его началом. Не блестящий конец блестящей карьеры, впрочем… ну, да вы сами знаете…
Наступила пауза…
— Все-таки он безумно любил вас! Это и есть всему причина… — добавил Роберт.
Она грустно усмехнулась.
— Смейтесь не смейтесь, но я говорю правду.
До чего он был юн и вместе с тем разочарован в жизни, несчастен, груб, одинок и самонадеян! Сара нежно провела рукой по его черным волосам.
— Бедный старик Роберт, — сказала она ласково.
Он отскочил в сторону, голос его звучал глухо и неуверенно:
— Прошлое не забывается, — в этом все горе! Но если я могу быть вам чем-нибудь полезен… Какие у вас планы?
— Я предполагаю уехать в Англию и поселиться в Клаверинге. Моя мать в Лондоне?
Он снова покраснел.
— Сколько она выстрадала! Она позволяла мне утешать ее. Да, в данный момент она в Лондоне, на месяц.
— Вы утешали ее? О, счастливый Роберт!
Он отклонился, подчеркивая этим, что старые раны не зажили и что примирение невозможно.
Подали чай; знакомый сервиз, знакомые десертные ножики с янтарными ручками!
Почему бы ей, в самом деле, не перезимовать в Англии?
Ее путало мнение «света», несмотря на то, что английские газеты единодушно выражали ей сочувствие.
Почему до сих пор она не боялась общественного мнения?
Она сразу поняла — почему.
Ведь она не представляла себе будущего без Жюльена, а он сумел бы защитить ее от каких угодно мнений!
Только теперь, сидя на освещенной солнцем террасе замка, среди мертвой тишины знойного полудня, в знакомой старой обстановке, она вдруг поняла, что утрата Жюльена была для нее не только сердечным горем, а несчастьем, которое могло разбить всю ее жизнь.
Она сожалела теперь о том, что заехала в Дезанж, повинуясь какому-то непреодолимому стремлению самобичевания. Жюльен обнимал ее в аллеях этого парка, они переживали здесь минуты истинной любви.
— Мы помним, мы помним, — шептали деревья, шелестя своими ветвями, — мы видели ваши поцелуи…
Сара разрыдалась в первый раз после разрыва с Жюльеном.
Многие женщины чувствуют симпатию к тем,
Кто вносит развлечение в их жизнь.
Мередит
Поезда приходят и отходят вовремя, пароходы снимаются с якорей в назначенный час, приходится заниматься туалетом, денежными делами, и даже тот, у кого сердце разрывается на части, моется и причесывается каждое утро.
«Разбитое сердце, в сущности, последнее, на что обращают внимание, — с иронией думала Сара. — Это единственная вещь, обладанье которой не вызывает зависти!»
Она приехала в Лондон в субботу, после полудня, когда все лавки были уже закрыты, и город казался вымершим.
Франсуа должен был приехать из Фолькстона на автомобиле, и Гак сгорала от нетерпения.
Сара не телеграфировала матери, не рассчитывая на горячую встречу, хотя была совершенно уверена, что леди Диана пожелает возобновить с ней отношения, — она даже догадывалась, почему именно.
Ничто не переменилось в Лондоне, та же разнообразная архитектура домов и те же пыльные улицы, которые никто и не думал подметать.
Дом леди Дианы был с монументальным входом, на котором нелепо торчал молоток, совсем другого стиля, и который был сплошь покрыт инструкциями, как стучать и как звонить.
Сара осведомилась о леди Диане и предоставила Гак объясняться с дворецким насчет помещения и багажа.
Леди Диана дремала, с томиком Мопассана в руках, в своей маленькой гостиной, уставленной широкими, мягкими креслами, затененной спущенными гардинами и напоенной возбуждающим ароматом дамасских роз.
