Черные следы на росе, примятая трава и изломанные кусты указывали ему, в каком направлении прошли солдаты. Генерал и два офицера спешились, оставили солдату лошадей, а сами тронулись в путь. Гюден, обутый в венгерские сапоги, с низкими, обшитыми галуном голенищами, за которые во время переправы набралась вода, бежал в гору, как олень. От усталости и внутренней тревоги он скоро стал задыхаться, развязал шарф, которым был опоясан, снял с шеи платок, расстегнул мундир, жилет и рубаху и так, с раскрытой грудью, мчался напрямик. Восемнадцать гренадерских рот отдыхали, расположившись полукругом на берегу Гельмерзее, когда на краю скалы появился молодой генерал, до того утомленный, что крупные капли пота текли по его лицу.
— Идем дальше в эту долину? — сразу же спросил он проводника, указывая на Дихтерталь.
— О, нет! — ответил Фанер. — Эта долина не приведет нас в Гримзель. Мы поднимемся прямо на вершины.
— Как? По какой дороге? — в изумлении спросили офицеры, видевшие вокруг только совершенно отвесные стены.
— Мы пройдем позади этой скалы. Другой дороги нет, — равнодушно сказал швейцарец.
Он тотчас же взял свой топорик на длинном топорище с круглым, как яблоко, обухом и широким шагом пошел по берегу озера. Роты выстроились и окружили озеро. След тропы вел к подножию выдавшейся вперед скалы, которая черными уступами спускалась прямо к озерцу. Миновав эту скалу, солдаты увидели, наконец, куда им придется взбираться. Холод ужаса и приглушенный ропот пробежал по толпе.
В этом месте гряда гранитных скал дала трещину и расселась. Между шершавыми стенами от самого озерца и до белых громад ледника тянулось узкое, похожее на трубу ущелье. С верхнего края его сползал ледник, почерневший на поверхности и светло — зеленый в расселинах и пещерах. Это ущелье от Гельмерзее до вершины Тиральплисток, поднимающееся на две тысячи метров, показалось солдатам Гюдена огромным гробом с ледяным саваном и приоткрытой крышкой, которая сразу же захлопнется, как только они войдут в него. Солнце поднималось все выше, лучи его уже добрались до расселины, освещая ее пока только вверху. В согретых солнцем местах появились бледно — зеленые облачка; они постояли, потом стали расплываться, прихотливо меняя очертания, и медленно поползли по расселине вверх к лазурному небу. Ниже в полумраке серел лед, и от его мертвой громады на людей повеяло таким ужасом, что душа у них внезапно сжалась от страха и подкосились ноги.
Проводник медленно брел по щиколотки в размытом, вязком песке, изрезанном множеством ручейков.
— Третья рота! — крикнул Ле — Гра и со шпагой в руке повел своих людей.
— Вперед! — скомандовали командиры других частей. Колонна протиснулась в расселину, прошла по талой части ледника и вышла на скат, покрытый вязким и рыхлым снегом. Там было так просторно, что могли идти в ряд более десятка пехотинцев. Передние уже вязли в снегу, а когда без малого две тысячи людей перемесили его каблуками, то рота, идущая сзади, уже увязала в сугробах выше колен. Несмотря на это, шеренги солдат, непрерывно подбадриваемые офицерами, шли быстрым шагом вперед. Никто не смотрел ни вверх, ни вниз. Каждый солдат шел, устремив взгляд на товарища, идущего впереди, и видел лишь его косу, перевязанную шнурком, согнутую спину, на которой низко, под лопатками, висел плоский ранец, и фалды мундира, такие длинные, что они почти волочились по снегу. Треск льдинок под ногами, топот шагов колонны, лязг оружия, многократно отдаваясь от стен расселины, возбуждали энергию солдат. Все они забыли о том, что идут по круто обрывавшемуся склону, и каждый изо всех сил старался не отстать, идти в ногу с товарищами. Сплоченная масса этих ссутулившихся людей неустанно и ровно шла вперед, как одно движущееся тело.
Поднявшись метров на триста выше, они заметили, что снег становится твердым, сухим и более сыпучим и что под ним ощущается неподвижный пласт. Да и расселина все больше и больше сужалась. В одном месте они наткнулись на пологую площадку, на которой могла собраться и уместиться вся колонна. Офицеры неосмотрительно разрешили солдатам остановиться и оглянуться назад. Увидев эту страшную крутизну без единой черной точки, на которой можно было бы остановить взгляд, этот белый, гладкий, скользкий скат, а у подножия его черную гладь воды, солдаты стали садиться на снег, в отчаянии они хватали друг друга за полы мундиров, отворачивались и закрывали глаза. То тут, то там раздавались бессмысленные крики, а в одном из рядов бледный, как мертвец, солдат громко заплакал, дрожа всем телом и простирая к пропасти руки. Чтобы выйти из тяжелого положения, офицеры хотели заставить испуганных солдат подняться выше, но проводник остановил их.
— Здесь мы должны немного отдохнуть! — крикнул он с возвышения, на котором стоял. — Нужно собраться с силами, потому что теперь мы вступаем на ледник.
Когда солдаты услышали слово «ледник», они сбились в кучу и прижались к скале, напирая друг на друга, как одурелые овцы. Расплакавшийся гренадер зарыдал еще громче, повторяя все время одно какое‑то неясное слово и вырываясь из рук товарищей. Старые ветераны, которые уже не раз глядели смерти в глаза и хорошо знали, какова она и как убивает, начали дерзко роптать.
— Этот мужик — предатель! — говорили они будто между собой, но так, чтобы их слышали офицеры. — Он подослан немчурой! Тут никто не пройдет! Лучше погибнуть в бою с ружьем в руках, лучше идти в бой! Не пойдем этой дорогой! Не пойдем!
Лабрюйер, Ле — Гра и другие офицеры смотрели исподлобья на стариков. Они чувствовали, что недовольные солдаты не пройдут по белой полосе, нависшей над их головами и, казалось, спускавшейся прямо с тучи. Г юден, опустив голову, сидел неподвижно на выступе скалы и рассматривал свои развалившиеся сапоги. Когда ропот толпы перешел в громкие угрозы по адресу проводника, генерал медленно поднялся со своего места. Лицо его покрылось красными пятнами и посинело, вдоль щек свисали пряди потных волос. Глаза из‑под сдвинутых бровей смотрели с диким спокойствием.
— Солдаты! Солдаты! — крикнул он низким голосом так громко, что все вдруг сразу умолкли. Им показалось, что этот щуплый офицер вдруг вырос у них на глазах. Они испугались его лица и голоса. Гюден уже не смог выговорить больше ни слова. Он только поднял вверх шпагу властным жестом вождя.
Странное возбуждение овладело солдатами. В мрачном молчании они повернулись лицом к леднику и, когда проводник вступил на него, двинулись за ним следом. Лед лежал здесь необыкновенно толстым слоем, желобом изгибаясь у скал. В этом месте подъем был невозможен. Тогда проводник стал вырубать топором ступеньки во льду. Он рубил по три ступени в ряд для троих солдат. Лед он откалывал с такой ловкостью, что мог передавать куски его солдатам, а те бросали их в щели между скалой и ледником так, чтобы, падая, они не поранили кого‑нибудь в задних рядах. Фанер становился обеими ногами на вырубленную ступень, а на нижнюю тут же ставил ногу шедший за ним солдат.
Прошли часы, долгие, как вечность, прежде чем вся колонна вползла на ледник. И тогда в трех шеренгах солдат воцарилось гробовое молчание. Каждый гренадер опирался на карабин, ставя приклад его к ноге шедшего впереди товарища. Нос каждого приходился против пяток переднего. Каждый видел, как трясутся поджилки даже у самых смелых солдат и самых надменных офицеров, сколько штопок у товарищей на гамашах и заплат на башмаках. Каждому солдату мешал небольшой ранец, и он со страхом поглядывал на него, точно это был тяжелый узел, который легко может перевесить и свалить человека с горы. Никто не знал, где генерал Гюден. Вождем и предводителем похода стал нескладный мужик. Его топор звенел во льду, словно рассекая на куски железо. Согнувшиеся солдаты слышали в глубине ледника странные отзвуки этих ударов, раздававшиеся то тут, то там, то вверху, то в самом низу. Порой отрубленная ледяная глыба, выскользнув из‑под топора, молниеносно скатывалась по склону ледника, издавая пронзительный свист… Тогда всем казалось, что лед треснул вверху и вся его громада валится вниз. Почти все считали ступени, но никто не мог сказать, как долго они идут. Солнце выглянуло из‑за черной вершины и залило перевал потоками зноя. Тотчас же с гор потекли стремительные ледяные ручейки и, заливая ступени, как злые пиявки, впились в ноги идущим. От холода мертвели ступни и усиливалась ломота в коленях.
— Что делать, если тошнит? — вдруг спросил кто‑то из шеренги. Вопрос этот, повторенный несколькими капралами, сержантами и офицерами, дошел до слуха проводника.
— Кого мутит, пусть сейчас же ложится грудью на лед и дышит холодом! — крикнул он.
Вопросы прекратились, но скоро послышались стоны, проклятия и тревожный гул голосов.
— Не оглядывайтесь, и тошнить не будет! — крикнул Фанер хриплым голосом, продолжая с неослабевающей энергией рубить лед. Он приближался уже к скале, расположенной посредине прохода. Это был остроконечный камень. Черная его громада притягивала солнечные лучи, лед вокруг него подтаял и образовалась глубокая впадина. Грязь от распавшихся и размытых камней, как гной из живой раны, толстым слоем стекала по чистому льду. Добравшись до этого места, Фанер отгреб оплывавшую под ногами грязь и утоптал почву башмаками, прежде чем отважился стать на нее. Но ступать по выветрившимся камням на проталине, которая сбегала по такому крутому склону, было страшно, поэтому он свернул вправо, оперся корпусом о гранит скалы, а ноги спустил во впадину между нею и ледником. Все солдаты должны были сделать то же самое. Один за другим солдаты спускали ноги во впадину и, не доставая до ее дна, правым локтем опирались о гранитную стену, а левым плечом об лед и прыгали по — лягушечьи, минуя таким образом препятствие, встретившееся им на пути. Наконец первые ряды солдат выбрались из впадины на поверхность ледника и опять стали подниматься вверх по ступеням.
