— Кого мутит, пусть сейчас же ложится грудью на лед и дышит холодом! — крикнул он.
Вопросы прекратились, но скоро послышались стоны, проклятия и тревожный гул голосов.
— Не оглядывайтесь, и тошнить не будет! — крикнул Фанер хриплым голосом, продолжая с неослабевающей энергией рубить лед. Он приближался уже к скале, расположенной посредине прохода. Это был остроконечный камень. Черная его громада притягивала солнечные лучи, лед вокруг него подтаял и образовалась глубокая впадина. Грязь от распавшихся и размытых камней, как гной из живой раны, толстым слоем стекала по чистому льду. Добравшись до этого места, Фанер отгреб оплывавшую под ногами грязь и утоптал почву башмаками, прежде чем отважился стать на нее. Но ступать по выветрившимся камням на проталине, которая сбегала по такому крутому склону, было страшно, поэтому он свернул вправо, оперся корпусом о гранит скалы, а ноги спустил во впадину между нею и ледником. Все солдаты должны были сделать то же самое. Один за другим солдаты спускали ноги во впадину и, не доставая до ее дна, правым локтем опирались о гранитную стену, а левым плечом об лед и прыгали по — лягушечьи, минуя таким образом препятствие, встретившееся им на пути. Наконец первые ряды солдат выбрались из впадины на поверхность ледника и опять стали подниматься вверх по ступеням.
Отчаяние разрывало их сердца. Подняв глаза вверх, они снова увидели висящую прямо над их головами полоску тропы и, не поворачивая головы, представили себе бездонную пропасть, зиявшую у них под ногами. В ту минуту это уже была жестокая схватка с горой. Солдатам казалось, что конца — краю нет этой дороге, что за каждой преодоленной высотой, которая представлялась гребнем горы, где должно кончиться восхождение, на глазах у них у этой ужасной гидры вырастают новые головы. Когда нервная дрожь охватывала усталые тела, когда казалось, что человека сжигает внутренний огонь, нужно было терпеть и остерегаться лишних движений. Снизу доносились все усиливающиеся вздохи и стоны. То и дело слышались возгласы, что кому‑то дурно, и терявшего сознание солдата приводили в чувство штыком и окриком. И вдруг, когда все поддались уже панике, когда всех уже терзали железные когти безумия, раздалась дикая, как окружающие горы, песня Фанера:
Alli Manne standet y!
Die vor Emme, die vor Aare.
Stark und frei i Not und G’fare.
Alli Manne standet y![28]
В этой песне тирольца, сильной, свободной и смелой, было что‑то подобное шуму горного водопада, низвергающегося на оледенелые глыбы снега, далекому эхо и пронзительному крику орла, раздающемуся среди скал. Солдаты умолкли. Крестьянин перестал рубить лед, отвернулся, оперся усталыми руками на топорище, выпрямил богатырские плечи и снова запел:
Mir wei freye Schwyzer sy!
Ruleft is’ Land zum Schutz a d'Grenze.
Lue, wi d’ Auge all'ne glanze.
Mir wei freye Schwyzer sy![29]
Минуту спустя он снова запел:
Ose Mutz iseh garn d’rby,
Stellet ne an d’Spitzi fure.
Sapperment, er stieret’s dure…
Ose Mutz isch garn d’rby[30].
Окончив песню, он вдруг пронзительно крикнул по — петушиному и снова принялся неистово рубить лед. Еще несколько десятков ступеней — и глазам первой шеренги колонны открылось снежное поле, очень покатое, но уже не обрывистое. Ущелье, похожее на трубу, осталось позади.
Офицеры запретили шуметь, и солдаты в молчании переживали свою радость. Они выходили на ледник мокрые, перепачканные, потные, с обветренными лицами. Гюдена трудно было узнать. Мундир на нем был изорван, шляпа измята, как старая туфля, руки окровавлены, а прекрасные волосы напоминали клочья сена.
Когда все взобрались на скат, офицеры сделали попытку построить батальоны, чтобы двинуться к вершине Тиральплистока, но трудно было сохранить порядок. Кругом открылось такое необыкновенное зрелище, что у самых энергичных офицеров руки опустились и слова замерли на устах. Все тщетно искали глазами землю. Насколько хватает глаз, простирался ландшафт, как бы порожденный бредовой фантазией или страшным сном. Жители равнин, привыкшие к гладкой зеленой поверхности, оцепенели при виде этих изумительных безбрежных громад льда и гранита. Перед ними открылись таинственные пустыни Бернских Альп— «alt fry Weissland»[31].
По другую сторону долины Хасле, лежавшей у их ног, громоздились горы: Шрекхорн, Веттерхорн, Эйгер, Менх, а дальше уходили в небо два белых гребня Юнгфрау, соприкасающиеся с беспредельными полями Гросер — Алечфирна. Казалось, что там на солнце лежат и греются чьи‑то тела, стоят потрескавшиеся сооружения и обвалившиеся башни, высятся гигантские фигуры, как Менх, или, приковывая к себе воображение, является взору такое загадочное видение, как Финстераархорн. Казалось, что там собрались призраки с того света, что в причудливых формах их нет ничего земного, что это какие‑то чудища и страшилища, порожденные безумным бредом. Три единственных видных там цвета — голубой, черный и белый были так чисты, что вселяли в душу тревогу.
Взглянув в сторону долины Ааре, солдаты увидели еще деревушку Гуттаннен, похожую на стайку куропаток, сбившихся в кучу на серой меже. Река Ааре, с цепью кипящих водопадов казалась полоской снега. Течение воды было незаметно, рокот волн остался где‑то далеко в пропасти. Лес, последний Лес за Гуттанненом, чернел, как островок терновника. Солдаты с тоской поглядывали на него, омраченные впечатлениями и предчувствиями, понимая одно: окружающая их бездушная, окаменелая, чуждая природа — злой провозвестник, союзник врага.
Медленно поднялись они в гору и прошли по углубленному с мягким наклоном Альплиглетчеру. Миновав круглую вершину этого ледника на высоте 3390 метров, они увидели восточные склоны альпийской горной цепи и у подножия ее долину Урзерен. Спустившись еще ниже, они очутились на главной площадке Ронского ледника, в той его части, которая носит название im Sumpf[32]. Это место с одной стороны замыкали вершины Шнеешток, Ронешток, Галеншток, с другой — вершина Гельмерхорнер. Поверхность ледника омывалась водой и, казалось, Трепетала во мгле. Маленькие ручейки с шумом бежали к трещинам и узким зеленым расселинам и с мелодическим звоном падали в скрытые проходы. В углублениях, отливая всеми цветами, блестели, как стекло, мелкие озерца. По краям ледника высились осыпающиеся утесы, со всех сторон окруженные валами выветрившихся камней. От скалы к скале во всю ширь ледника, словно кривые гряды, тянулись извилистые, застывшие волны. Казалось, вся масса льда стремится вылиться через каждый пролом между скалами и течет, как широкая, бушующая река со множеством притоков. Однако с особенной стремительностью эта ледяная река врывалась в низину между перевалом Фурка и остроконечными грядами скал Нэгелисгретли. Там, сжимаясь и словно задыхаясь в тесной горловине, льды раскалывались, громоздились друг на друга, оскаливали клыки и обрушивались вниз застывшим каскадом.
Солдаты были голодны, как стая волков. В разреженном воздухе, после трудного восхождения, они го товы были грызть собственные башмаки. Командующий и офицеры тоже проголодались и торопили их, чтобы до наступления ночи стать над лагерем неприятеля. Уже вечерело, когда колонна подошла к вершинам Нэгелисгретли. Солнце стояло еще высоко над горизонтом, но на долину Роны, в той части, где ее замыкал перевал Фурка, который увидели солдаты, пала внезапно, без сумерек тьма, тяжелая, как крышка гроба. Горы, огромные белые горы стояли в лучах солнца, сверху донизу залитые пурпуром. Все снежные поля видны были как на ладони, а Финетераархорн, подобно огромным воротам, закрывал путь к противоположной стороне, отбрасывая тень, длинную, как весь горный кряж. Фиолетовые тучи медленно выплывали из бернских долин и тихо ползли по розовеющему небу.
Фанер повернул от ледника направо и пошел в гору к каменистым вершинам. Колонна последовала за ним и остановилась на морене, похожей на крепостной вал. Здесь не было никакой растительности, но было сухо. Гюден поднялся за проводником еще выше; вскарабкавшись на скалу, он добрался до перевала между двумя острыми верхушками гор. Поддерживаемый крепкими руками щвейцарца, Гюден вытянул шею и взглянул на другую сторону. Тотчас же он отскочил и, смеясь, как ребенок, стал звать офицеров:
— Идите сюда! Живее! Смотрите!
Офицеры подбежали и по очереди стали смотреть. Тут же, за этими скалами, был перевал Гримзель. Он лежал метров на пятьдесят ниже и на расстоянии полукилометра от них. Немного дальше обрывалась горная цепь Нэгелисгретли, и пологий склон от подножия последней скалы спускался к середине перевала, где в углублении виднелось мрачное и зловещее озеро — Тодтензее.
Последние, почти горизонтальные лучи солнца уже скользили по гребням его волн, вздуваемых легким вечерним ветерком.
