Примерно раз в год Стэси Линдстром робко выражал желание познакомить ее со своими друзьями. Он рассказывал ей, что зимой они устраивают лыжные прогулки, а летом — пикники, намекал на то, как искренне и непринужденно беседуют они за обедом. Тео с радостью пошла с ним на танцы, где встретила несколько женатых пар и при них незамужних сестер и холостых кузенов. Первые три раза она наслаждалась переменой. Когда она видела веселые новые квартирки с застекленными верандами, плетеную мебель, цветные литографии и тахты, когда слышала, как друзья подтрунивают друг над другом, когда ходила с ними на городской каток и подпевала надрывающемуся духовому оркестру, — она чувствовала, что сбежала от застывшего в своем самодовольстве светского общества Вернона и вернулась к безыскусственности старого коричневого домика.
Но после трех встреч она знала наизусть все шутки мужей по адресу своих жен, с никому не нужной точностью помнила, что думает каждый из присутствующих по поводу кинематографа, Чикаго, сухого закона, ИРМ,[10] неизменного туалета миссис Сэм Дженкинз и нового места Стэси в Лесном банке. Она попыталась оживить вечеринки. Старалась больше, чем хозяйки дома. Предлагала шарады, музыку… И потерпела фиаско. Она устроила для них грандиозный вечер с танцами и навсегда покинула их кружок.
Правда, один раз она ходила со Стэси на лыжах и получила от этого удовольствие… вернее, получала до тех пор, пока он не принялся намекать, что и у него, возможно, будет когда-нибудь большой дом с множеством гостиных. Но что он собирается дать за это Национальному Лесному банку, она так и не узнала.
И тогда Тео почувствовала себя всеми покинутой. Сама виновата. Что с ней такое? Почему там, где другим весело, ей мучительно скучно? И почему она не ищет выхода? Она по-прежнему помогала матери справиться с грандиозной задачей — дознаться у Лиззи, какие приказания ей хотелось бы у них получить. Она по-прежнему мечтала прочитать когда-нибудь толстые книги и разобраться в мировых проблемах и по-прежнему забывала купить эти книги. Ей было двадцать шесть лет, и единственный человек, за которого она могла выйти замуж, был пустозвон Эдди Варне. Нельзя же всерьез думать о Стэси Линдстроме, который, по — видимому, мечтает только об одном — накопить достаточно денег, чтобы стать полным подобием пустозвона Эдди Барнса.
А потом Америка вступила в войну.
Эдди Барнс уехал в учебный офицерский лагерь и вскоре стал весьма эффектным старшим лейтенантом в стодолларовой форме. Стэси Линдстром передал свои сбережения матери и пошел в армию рядовым. В то время как Эдди все еще пребывал инструктором в военном городке, Тео получала от Стэси коротенькие письма из Франции. Ему присвоили звание сержанта, писал он, а в сельском хозяйстве Франции много интересного.
Прощальная речь Стэси была маловыразительна. Он зашел к ним — худощавый, ничем не примечательный юноша в солдатской форме, сидевшей на нем мешком. Он опустился на вертушку у рояля и выдавил из себя:
— Так, значит. Я получил отпуск. Через несколько дней отплываем во Францию. Так, значит… ты не забывай меня, Тео.
У дверей Стэси поцеловал ей руку, крепко, даже оцарапал зубами кожу, и молча сбежал с крыльца.
Зато Эдди, приезжавший из военного городка не реже одного раза в месяц, каждый раз обращался к Тео с длинной бравой прощальной речью. Красивый, стройный, с молодцеватой выправкой, он мерил шагами маленькую гостиную, останавливался, весь — волнение, и произносил, как подобает военному, нежно, но твердо:
— Ну, голубка, вполне вероятно, я вижу тебя последний раз. В любой момент мы можем отплыть в Европу. Тео, любимая, знаешь ли ты, как ты мне дорога!
Твой образ я унесу в своем сердце, о тебе я буду думать в свой последний час. Я не герой, но долг свои выполню. И, Тео, если я не вернусь…
Первые два раза Тео в этом месте разражалась слезами, и Эдди обнимал ее, и она его целовала. Но когда он приходил прощаться навеки в третий, четвертый и пятый раз, она только посмеивалась: «Не вешай носа, дружище». Ей трудно было трагически воспринимать то, что Эдди находится на военной службе, поскольку она сама тоже была на военной службе.
Наконец-то и для нее нашлось дело. Поначалу она три вечера в неделю работала в Красном Кресте. Тут же была мать, знакомые, соседи; они много болтали, — посреди работы могли вдруг остановиться и прожурчать: «О, вы слышали, как рассердился Джордж Бэнгз, когда Нелли купила ящик туалетного мыла по доллару за бросок? Подумайте только! По доллару! Когда можно достать прекрасное импортное мыло за двадцать пять центов!»
Тео чувствовала, что слишком много корпии в их раз-* говорах, слишком мало у них в руках. Неожиданно для себя самой она оказалась в числе нескольких девушек, которые были мелкими птахами, а стремились быть орлицами. Две из них стали механиками и уехали во Францию. Тео тоже хотела уехать, но мать была против. Тогда, несмотря на величественные протесты миссис Дьюк, Тео сделалась телефонисткой в штабе Красного Креста, а затем, изучив стенографию и машинопись, — секретарем у главы Красного Креста штата. Она завидовала женщинам из моторизованных частей, — они носили форму, — но наслаждалась своей властью, тем, как быстро и четко может дать нужные сведения несчастным матерям и женам, которые, замирая от страха и надежды, приходили к ним в штаб за справками.
Миссис Дыок считала, что печатать на машинке — занятие малодостойное. Поддержал Тео отец.
— Пусть поработает, это ей только на пользу, — не уставал он повторять, и наконец главнокомандующий их дома был вынужден сдать свои позиции.
Но только случай со сбором книг для Американской Библиотечной Ассоциации заставил Тео перейти от смутного недовольства тиранией вещей к открытой войне. Однажды, на десять минут опоздав к обеду, она влетела в парадную гостиную с возгласом:
— Давайте пересмотрим сегодня вечером все книжки и отберем хорошую порцию для солдат!
Миссис Дьюк недовольно проговорила:
— Право, дорогая, ты могла бы не опаздывать к обеду! Нам с Лиззи и без того трудно сейчас справляться с хозяйством…
— Живо, 1 со, живо! Снимай шляпу, причесывайся и спускайся обедать. Я умираю с голоду, — пробурчал мистер Дьюк.
Как только Тео уселась за стол, она начала снова:
— Солдатам нужны…
— Мы изредка сами читаем газеты! Разумеется, мы будем только рады отдать книги, в которых мы не нуждаемся. Но я не вижу никакой необходимости браться за дело так… так… с налету. Кроме того, мне нужно сегодня вечером писать письма, — заявила миссис Дьюк.
— Как хотите, тогда я отберу сама.
— Не отсылай ни одной книги, не показав предварительно мне!
Кончив обед, а также кофе, сигару, шоколадные конфеты и обсуждение того, каким кретоном лучше перебить потертые кресла в комнате для гостей, Дьюки во главе с Тео, уже предвкушавшей, как она увозит целую машину книг, направили свои стопы в библиотеку… Тео глядела на высокие, солидные, аккуратно запертые шкафы и думала, что вот уже год, как она не прикасалась здесь ни к одной книге, что за последние шесть месяцев она не видела, чтобы сюда заходили с иной целью, как подмести и вытереть пыль.
Потратив четверть часа на тщательное изучение иллюстраций в трехтомной Истории, миссис Дьюк объявила:
— Я думаю, мы можем отдать эту книгу, Лайм. Ее никто никогда не читает. Многие страницы даже не разрезаны.
Мистер Дьюк запротестовал:
— Отдать эту книгу? Ну нет! Я давно добираюсь до нее. Это очень ценная книга. Знакомит нас с современной Европой. Ее просто необходимо прочитать, чтобы получить представление о первопричинах войны.
— Но ты же не будешь ее читать, папа, — уговаривала Тео.
— Как не стыдно, Тео, — вступилась мать тоном Дочери Американской Революции.[11]- Если отец не хочет расставаться с этой книгой, какие еще могут быть разговоры! — Она поставила три тома обратно на полку.
— Я отдам ее тебе, как только кончу, — пообещал отец.
Тео подумала, что если солдаты, участвующие в войне, захотят прочитать эту книгу, им придется растянуть военные действия до 1950 года.
Но она постаралась изобразить на лице благодарность, а отец тем временем продолжал:
— Знаешь, мать, что я думаю? Вот эти две полки с романами. …Авторы все не ахти что… Тут или любовная белиберда, или дешевые детективы. Давай избавимся ото всех разом.
— Ну что ты! Такие книги — клад в плохую погоду — Легкое, приятное чтение. И для гостей. Но вот… вот старая книга об упряжи. Когда у нас были лошади, ты частенько ее почитывал, но теперь у нас машина и вообще…
— Да, да, но я люблю иногда заглянуть в нее.
— Как тебе будет угодно.
Тео удрала. Она вспомнила, что на чердаке стоят штабеля старых книг. И пока Дыоки выясняли вопрос, есть ли в конце концов среди четырехсот книг в их библиотеке хоть одна, которую бы они не собирались немедленно прочитать, Тео наваливала на обеденный стол чердачные находки. Потом она позвала родителей. Первое, что высмотрела миссис Дьюк, был Теннисон, изданный в 1890 году и напечатанный шрифтом, несомненно, пригодным для муравьев, маленьких, рыжих муравьев, но неудобочитаемым для человеческого глаза.
