— Что вы делали в спальне герцогини, когда оставались там до часу или до двух часов ночи, а иногда и до четырех часов утра?
Марчелло отрицал все. Позвали солдат, и он был подвешен. Веревка выворачивала ему руки; будучи не в силах переносить боль, он попросил, чтобы его спустили. Его посадили на стул, но, начав говорить, он сразу запутался, как будто не отдавал отчета в своих словах. Позвали стражу, и его снова подвесили; прошло много времени, прежде чем он попросил, чтобы его спустили.
— Я действительно входил в спальню герцогини в неурочные часы, — сказал он, — но я состоял в любовных отношениях с синьорой Дианой Бранкаччо, одной из придворных дам ее светлости. Я обещал жениться на ней, и она позволила мне все, за исключением того, что противно чести.
Марчелло снова отвели в тюрьму, где ему дали очную ставку с капитаном и с Дианой, которая все отрицала.
Затем Марчелло опять повели в подземелье. Когда мы подошли к двери, он сказал:
— Ваша светлость, вспомните, что вы обещали сохранить мне жизнь, если я скажу всю правду. Нет надобности снова прибегать к веревке, я скажу все.
Тут он приблизился к герцогу и дрожащим, едва слышным голосом сказал ему, что действительно добился благосклонности герцогини. При этих словах герцог бросился на Марчелло и укусил его в щеку. Затем он выхватил кинжал, и я увидел, что он хочет ударить им виновного. Тогда я сказал, что хорошо было бы, если бы Марчелло написал своей рукой то, в чем он признался, и что эта бумага послужила бы оправданием для его светлости. Мы вошли в подвал, где были принадлежности для письма, но веревка так намяла Марчелло плечо и кисть руки, что он мог написать лишь несколько слов: «Да, я изменил моему господину, да, я обесчестил его!»
По мере того как Марчелло писал, герцог читал написанное. Когда Марчелло кончил, герцог бросился на него и нанес ему три удара кинжалом, отнявшие у него жизнь. Диана Бранкаччо стояла тут же, в трех шагах, полумертвая от страха, и, должно быть, жестоко раскаивалась в том, что сделала.
— Женщина, недостойная своего благородного происхождения! — вскричал герцог. — Единственная причина моего позора! Ты способствовала ему, чтобы иметь возможность предаваться своим непристойным наслаждениям! Я должен вознаградить тебя за все твои предательства!
С этими словами он схватил ее за волосы и перерезал ей ножом горло. Кровь хлынула ручьем, и несчастная упала мертвой.
Герцог приказал бросить оба трупа в яму для нечистот, находившуюся рядом с тюрьмой.
Молодой кардинал Альфонсо Караффа, сын маркиза ди Монтебелло, единственный член семьи, которого Павел IV оставил при себе, счел долгом рассказать ему об этом происшествии. Папа ответил лишь следующими словами:
— А что же сделали с герцогиней?
Все в Риме считали, что эти слова должны были повлечь за собой смерть несчастной женщины. Однако герцог не мог решиться на эту страшную казнь, быть может, потому, что герцогиня была беременна, а быть может, по причине глубокой нежности, которую он питал к ней когда-то.
Через три месяца после великого подвига добродетели, который совершил папа Павел IV, расставшись со своей семьей, он заболел, а еще через три месяца скончался; это случилось 18 августа 1559 года.
Кардинал Карло Караффа посылал герцогу ди Паллиано письмо за письмом, без конца повторяя ему, что честь их требует смерти герцогини. Теперь, после смерти дяди, не зная, как посмотрит на дело новый папа, которого должны были избрать, он хотел, чтобы все было окончено в самый короткий срок.
Герцог, человек простой, добрый и гораздо менее щепетильный в вопросах чести, нежели кардинал, не мог решиться на ужасный поступок, которого от него требовали. Он говорил себе, что сам много раз изменял герцогине, нимало не пытаясь скрывать от нее свои измены, и что, быть может, именно эти измены могли побудить к мести столь самолюбивую женщину. Перед тем как войти в конклав, кардинал, прослушав мессу и причастившись святых тайн, еще раз написал герцогу, что он не в силах терпеть дольше эти постоянные отсрочки. Если герцог не решится наконец на то, чего требует честь их дома, заявил он, он перестанет заботиться о его делах и не будет больше защищать его интересы ни в конклаве, ни перед новым папой. Однако причина, побудившая герцога принять окончательное решение, не имела ничего общего с вопросами чести. Несмотря на строгий надзор, герцогиня, как говорят, нашла способ сообщить Марк'Антонио Колонне, смертельному врагу герцога, отнявшего у него герцогство Паллиано, что если Марк'Антонио найдет средство спасти ей жизнь и освободить ее, она со своей стороны поможет ему овладеть крепостью Паллиано, комендантом которой состоит преданный ей человек.
28 августа 1559 года герцог послал в Галлезе два отряда солдат. 30-го дон Леонардо дель Кардине, родственник герцога, и дон Ферранте, граф д'Алиффе, брат герцогини, прибыли в Галлезе и вошли в покои герцогини, чтобы лишить ее жизни. Они объявили ей, что она должна умереть. Она приняла это известие, нисколько не изменившись в лице, но пожелала сначала исповедаться и прослушать мессу. Затем, когда эти два синьора приблизились к ней, она заметила, что между ними не было полного единодушия. Она спросила, есть ли у них приказ герцога, ее мужа, на то, чтобы предать ее смерти.
— Да, синьора, — ответил дон Леонардо.
Герцогиня пожелала видеть этот приказ. Дон Ферранте показал его ей.
(В отчетах о процессе герцога ди Паллиано я нашел свидетельские показания монахов, присутствовавших при этом ужасном событии. Показания эти гораздо точнее показаний других свидетелей. Мне кажется, причина в том, что монахи говорили перед судом без страха, тогда как остальные свидетели в большей или меньшей степени являлись сообщниками своего господина.)
Капуцин, брат Антонио из Павии, дал следующие показания:
— После мессы, во время которой она с благоговением причастилась святых тайн, мы пытались ободрить ее, но тут граф д'Алиффе, брат герцогини, вошел в комнату с веревкой и с ореховой палкой в большой палец толщины, в пол-локтя длины. Взяв платок, он завязал герцогине глаза, и она совершенно хладнокровно опустила платок пониже, чтобы не видеть графа. Граф накинул ей веревку на шею, но так как веревка была коротка, он снял ее и отошел от герцогини. Услышав его шаги, герцогиня приподняла платок и спросила:
— В чем дело? Что вас задерживает?
Граф ответил:
— Эта веревка не годится. Я возьму другую, чтобы не заставлять вас страдать.
С этими словами он вышел; немного спустя он вернулся в комнату с другой веревкой, снова завязал герцогине глаза, накинул ей на шею веревку и, продев в узел палку, стал поворачивать ее до тех пор, пока не задушил герцогиню. Почти до самого конца герцогиня разговаривала самым обычным тоном.
Другой капуцин, брат Антонио из Саладзаро, закончил свое показание такими словами:
— Мучимый угрызениями совести, я хотел было выйти из комнаты, чтобы не видеть смерти герцогини, но она сказала мне: «Ради бога, не уходи отсюда».
(Далее монах описывает подробности смерти точно так же, как мы только что их передали.) Он добавляет:
— Она умерла, как добрая христианка, повторяя: «Я верую, я верую».
Оба монаха, очевидно, получившие от своих настоятелей необходимое на то разрешение, повторяют в своих показаниях, что герцогиня неизменно заявляла о своей полной невинности во всех беседах с ними, на всех исповедях и даже на исповеди, предшествовавшей мессе, во время которой она причастилась святых тайн. Если она была виновна, то своей гордыней она обрекла себя на муки ада.
На очной ставке капуцина брата Антонио из Павии с доном Леонардо дель Кардине монах сказал:
— Мой спутник сказал графу, что следовало бы подождать, пока герцогиня родит. «Она на седьмом месяце беременности, — добавил он, — не следует губить душу бедного младенца, которого она носит во чреве, надо иметь возможность окрестить его».
На это граф д'Алиффе ответил:
— Вы же знаете, что я должен ехать в Рим, а я не хочу показываться там с этим пятном на лице (с этим неотомщенным оскорблением).
После того как герцогиня умерла, оба капуцина настаивали, чтобы ее немедленно вскрыли, так как они хотели окрестить младенца, но граф и дон Леонардо не вняли их просьбам.
На следующий день герцогиня была торжественно погребена в местной церкви (я читал протокол). Это событие тотчас стало известно, но не произвело особого впечатления, так как его давно ожидали: в Галлезе и в Риме уже не раз распространялся слух о смерти герцогини. К тому же убийство вне города и в такое время, когда папский престол был не занят, не представляло ничего исключительного. Конклав, собравшийся после смерти Павла IV, был очень бурным и продолжался не менее четырех месяцев.
26 декабря 1559 года бедный кардинал Карло Караффа вынужден был принять участие в избрании папы, который был предложен Испанией и, следовательно, не мог отказать Филиппу II, какого бы сурового приговора тот ни потребовал по отношению к нему, кардиналу Караффе. Вновь избранный папа принял имя Пия IV.
