— Пусть так.
Но когда они подошли к забору, окружающему пасторскую усадьбу, она сказала:
— К сожалению, у меня для тебя нет трёхсот талеров.
Она подала ему руку.
— Мне нельзя здесь долго стоять. Ну, пока, всего хорошего.
Отойдя на несколько шагов, она спросила:
— Что, у тебя больше ничего нет из белья, что я могла бы пометить для тебя?
— Да, нет, что же ещё? У меня с тех пор больше нет ничего нового.
Она ушла. Роландсен почувствовал облегчение. Он подумал: хоть бы это было в последний раз!
На заборном столбе был наклеен плакат. Роландсен прочёл. Это был плакат купца Макка касательно воровства: «Четыреста талеров за открытие дела. Награда будет дана даже самому вору, если он придёт и признается.
«Четыреста талеров!» — размышлял Роландсен.
Нет, новый пастор и его жена были не богаты, совсем напротив. Бедная молодая женщина привыкла дома к богатой беспечной жизни, и ей хотелось иметь много слуг.
У неё не было никакого дела, они были бездетны, а хозяйству она никогда не училась; поэтому её маленькая головка была полна чисто детскими пустяками, она была милым и очаровательным наказанием для всего дома. Господи Боже, как неутомимо добрейший пастор вёл комическую войну со своей женой, желая хоть немножко приучить их к порядку и бережливости. Он уже четыре года напрасно бился с ней.
Он подбирал с пола нитки и бумажки, клал вещи на место, затворял за ней дверь, смотрел за печами и закрывал отдушины. Когда его жена уходила куда-нибудь из дома, он осматривал после неё комнаты: повсюду валялись шпильки, гребёнки были полны волос, носовые платки валялись решительно везде, все стулья покрыты платьями. Пастор очень огорчался и наводил порядок. Когда он был холостяком и жил в жалкой комнатушке, он чувствовал себя менее бездомным, чем теперь. Вначале его просьбы и укоры увенчивались некоторым успехом, жена признавала его правоту и обещала исправиться. На следующее утро она вставала очень рано и принималась за основательную уборку; на этого ребёнка нападала серьёзность, он становился взрослым и даже пересаливал в этом отношении. Но она скоро забывала о том, и через несколько дней дом приходил в прежнее состояние. Она нисколько не удивлялась, что везде был опять беспорядок, напротив, она изумлялась, когда муж снова выражал ей своё вечное недовольство.
— Я опрокинула эту чашку и разбила её, она стоит недорого, — сказала она.
— Но ведь черепки лежат уже с самого утра, — отвечал он.
Как-то раз она пришла к нему и объявила, что Олипу нужно прогнать: Олипа говорила, что хозяйка уносит из кухни разные нужные вещи и всюду их бросает. Пастор постепенно ожесточился, он прекратил свою ежедневную воркотню; он присматривал за порядком и убирал тысячи разных мелочей, со стиснутыми губами, не говоря лишних слов. Его жена этому не противилась, она привыкла, чтобы за ней прибирали. Иногда её муж находил, что она достойна сожаления. Похудевшая и плохо одетая, она всё же была ласкова, никогда она не жаловалась на свою бедность, хотя привыкла к хорошей жизни. Она могла сидеть и шить, переменяя и перекраивая свои уже много раз переделанные платья, при этом она была весела и пела, как молодая девушка. Но вдруг ребёнок снова побеждал в ней женщину, и пасторша оставляла всё, как попало, и уходила гулять. Распоротые платья валялись иногда один или два дня на столах и стульях. Куда же она уходила? У неё была привычка, приобретённая ею ещё дома, ходить по лавкам и радоваться тому, что она может что-нибудь купить. Ей постоянно нужна была какая-нибудь материя, всевозможные гребёнки, остатки лент, душистая вода, зубной порошок, какие-то металлические вещицы вроде пепельницы и дудочек. Купи лучше какую-нибудь большую вещь хотя бы даже дорогую, пусть я задолжаю. Я попробую написать краткую историю церкви для народа и уплачу ею долг. И годы проходили. Часто происходили раздоры, но супруги всё-таки были очень привязаны друг к другу, и если пастор не очень уж вмешивался в дела, то всё шло прекрасно. Но у него была возмутительная способность замечать все непорядки даже издалека, даже из окна кабинета; вчера шёл дождь, а на улице висели одеяла и мокли. «Поднимать ли мне тревогу?» — подумал он. Вдруг он видит свою жену, которая возвращается с гулянья и спешит скрыться от дождя. «Она не возьмёт их с собой», — подумал пастор. И жена пошла в комнаты. Пастор крикнул в кухню; там никого не было; служанка возилась в молочной. Тогда пастор сам отправился за одеялами.
На этом дело могло бы и окончиться, но этот ворчун пастор никак не мог смолчать. Вечером жена хватилась одеял. Их принесли.
— Да они мокрые, — сказала она.
— Они были бы ещё гораздо мокрее, если бы я не внёс их, — сказал пастор.
Тогда жена возразила:
— Разве ты их снял? Это было вовсе не нужно, я сама хотела велеть это служанке.
Пастор горько усмехнулся:
— Тогда они висели бы на улице и до сих пор.
Жена оскорбилась.
— Не стоит так сердиться из-за нескольких дождевых капель. Ты сегодня всюду суёшься и совершенно невыносим.
— Очень было бы хорошо, если бы мне не нужно было всюду соваться. Смотри, вон на постели стоит таз.
Она отвечала:
— Да, я поставила его сюда, потому что больше не было места.
— Если бы у тебя был умывальный стол, ты бы и его загородила всевозможными вещами, — сказал он.
Жена потеряла всякое терпение и воскликнула:
— Господи, какой ты невыносимый! Ты, наверное, болен. Нет, я не в силах выносить это.
Она села и уставилась взглядом в пространство.
Но она это вынесла. Через несколько минут она всё позабыла, её доброе сердце простило оказанную ей несправедливость. У неё была счастливая натура.
Пастор всё дольше и дольше просиживал у себя в кабинете, куда не достигал беспорядок, царивший в остальном доме. Он был вынослив и силён, настоящая ломовая лошадь. Он расспрашивал своих помощников о нравственности прихожан и получил далеко нерадостные вести. Пастор писал обличительные письма то одному, то другому члену своей общины; если это не действовало, он ездил сам. Он стал опасным человеком, и его всюду боялись. Он никого не щадил. Он выследил, что сестра его помощника Левиона была очень лёгкого характера и относилась весьма любезно к молодым рыбакам. Она тоже подучила от него письмо. Он призвал к себе её брата и отослал его с письмом, говоря: «Передай ей письмо и скажи, что я буду неусыпно следить за ней...».
Пастора позвали в комнаты, потому что приехал в гости купец Макк. Посещение было очень короткое, но замечательное: Макк предлагал ему руку помощи, если она когда-нибудь понадобится пастору по делам общины. Пастор поблагодарил и остался сердечно доволен этим предложением. Если он прежде не знал, что Макк из Розенгарда всеобщий покровитель, то теперь он в этом вполне убедился. Этот пожилой господин был так великолепен и могуществен, что произвёл впечатление даже на фру пасторшу, которая живала в городе. Он был великим человеком, и в его булавке, которую он вкалывал в галстук, камни были, конечно, не поддельные.
— С рыбой дело обстоит прекрасно, — сказал Макк. — У меня был опять улов, впрочем, самый пустяшный, каких-нибудь два десятка бочек; но всё же это маленькая добавка к прежним. Вот я и подумал, что не нужно забывать своих обязанностей относительно других.
— Вполне справедливо, — заметил пастор. — Так оно и должно быть. Разве двадцать бочек это маленький улов? Я ужасно глуп в этом отношении.
— Да, две-три тысячи бочек много лучше.
— Боже мой, две-три тысячи! — восклицает фру.
— Но если мне недостаточно рыбы моего собственного улова, то я скупаю рыбу у других, — продолжает Макк. — Вчера чужие рыбаки поймали очень много, и я тотчас всё купил. Я хочу нагрузить сельдью все мои суда.
— У вас большие предприятия, — сказал пастор.
Макк согласился с тем, что его предприятия начинают разрастаться. В сущности, это торговое дело очень давнишнее и получено им по наследству, сказал Макк. Но он его развил и присоединил к нему кое-какие другие отрасли. Всё это он делает для своих детей.
— Но, Боже мой, сколько же у вас, однако, мастерских, фабрик и лавок? — воскликнула с воодушевлением фру пасторша.
Макк отвечал, смеясь:
— Да право, я хорошенько не знаю. Позвольте я сочту.
И Макк в этой болтовне забывал на короткое время свои огорчения и заботы, и ему было приятно, что его расспрашивали о его предприятиях.
— Ах, если бы мы жили вблизи вашей большой хлебопекарни в Розенгарде, — сказала пасторша, подумав о своём хозяйстве. — У нас такой плохой домашний хлеб.
— У ленсмана ведь есть булочник.
— Да, но у него нет хлеба.
Пастор сказал:
— К сожалению, он очень пьёт. Я уже написал ему.
Макк сидел некоторое время молча.
