В самом деле, г-н де Шомюзи изведал все случайности и познал удовлетворения самые разнообразные. Соломенный матрац и роскошная софа являлись последовательно местом его любовных развлечений. Довольно скоро приобретя некоторую полноту, он сохранил однако всю свою телесную живость, соединявшуюся у него с живостью ума, необычайно тонкого и игривого, способного иногда на выходки самые забавные, почти граничащие с гениальностью. Поэтому его очень ценили, и особенное удовольствие ему доставляло общество женщин, причастных театру, оперных актрис и всякого рода статисток и фигуранток. Ни одна из них никогда не отказывала этому сластолюбивому и веселому толстяку, который просил у них только минутной благосклонности и не требовал длительной связи. Г-н де Шомюзи жил, поэтому, непрестанно меняя женщин, и покатился бы со смеху, если бы кто заикнулся перед ним о браке. Мысль довольствоваться законными сношениями с одной женщиной показалась бы ему непонятной и даже отвратительной. В самом деле, рано или поздно наступает пресыщение друг другом. Во что же превратится совместная жизнь в мгновения, когда желание взаимно не украшает вас больше своими приманками и своим очарованием? На эту тему г-н де Шомюзи был неистощим, ибо он умел приводить доводы в оправдание своего беспутства и философствовать о любви. У него бывали иногда большие споры с братом Морамбером и с невесткой, которая, глядя на него и возражая ему надменно и уверенно, все время, казалось, кипела от негодования, скорее напускного чем подлинного, и являвшегося, вероятно, выражением той тайной и глухой зависти, которую добродетель питает к пороку.
По удовлетворении своего ненасытного любовного голода г-н де Шомюзи становился безупречным светским человеком наилучшего тона. В разговоре он проявлял оживление и здравый смысл и умел, когда нужно было, воздержаться от всяких вольных и непристойных тем, не строя при этом благочестивой физиономии. Он довольствовался тем, что втайне смотрел с некоторым удивлением и пренебрежением на людей, тративших свое время не на любовь и не на плотские наслаждения, а на какое-нибудь другое занятие. Он поражался, как можно находить интерес в чем-нибудь другом, а не в том, чтобы прижиматься губами к чьим-нибудь чужим прекрасным губам, не в том, чтобы сжимать в объятиях чье-либо приятное и вкусное тело, предварительно совлекши с него все, что скрывает его от наших глаз. Его не переставал восхищать способ, каким женщины удовлетворяют любопытство, возбуждаемое ими у нас, и готовность, с какою они соглашаются предоставить нам развлечение, доставляемое нам их грудью, их бедрами, их ляжками, их ногами и самыми секретными частями своего тела. Существует чудесное разнообразие приемов, применяемых ими при этих обстоятельствах, равным образом они в такой степени различаются между собою своими формами, движениями, цветом кожи и запахом, что г-н де Шомюзи не понимал, как можно не отдаться изучению всего этого и не сделать из него постоянного и исключительного занятия. Люди, отказывавшиеся от него по религиозным или моральным соображениям, казались ему совершенно безрассудными и достойными сожаления.
Такого рода сожаление он питал к своему брату Морамберу, которого несмотря на все его достоинства, считал большим дураком. Что, в самом деле, смыслил в любви этот несчастный Морамбер? Кое-какие мимолетные гарнизонные связи да несколько изнасилований во взятых неприятельских городах, вскоре после чего он перешел к суровым прелестям своей супруги и ими одними удовольствовался. Разумеется, г-н де Шомюзи отдавал должное г-же де Морамбер и уважению, которым она была окружена, но он сомневался, чтобы она была способна, одной своей особой, удовлетворить все желания, все прихоти любви. Ему казалось невероятным, чтобы в ней заключалось такое обаяние, что порядочный муж не мог бы мечтать ни о чем лучшем. Напрасно г-н де Шомюзи мысленно наделял свою невестку самым чудовищным распутством, он не мог убедить себя, что ему доставит удовольствие разделять его с нею. Все эти картины воображения оставляли его холодным и нисколько не изменяли его мнения. Настоящим местом г-жи де Морамбер была не постель со смятыми простынями и продавленными подушками, но скорее ее гостиная, где, нарядно одетая и причесанная, она восседала в каком-нибудь кресле и вела умные речи со знатными гостями. Таким образом он отводил ей роль интересной собеседницы, после того, как его воображение вдоволь насыщалось любовными картинами, к которым увлекало его любопытство, питаемое им ко всему, касающемуся любви.
Г-жа де Морамбер очень изумилась бы, если бы узнала, каким мечтам предавался подле нее ее деверь Шомюзи в моменты задумчивости, в которую он погружался иногда в ее присутствии, и которая, она льстила себя мыслью, вызывалась у него видом честной женщины. Разве не могло случиться, чтобы ее достойная особа внушила г-ну де Шомюзи сокрушение в развратной жизни, которую он вел, и в грязных привычках, выработанных у него этой жизнью? У самых закоренелых грешников бывают такие минуты просветления и раскаяния, и ими нужно пользоваться для попыток возвращения их на путь истины. Г-жа Де Морамбер иногда и прибегала к ним, делая представления г-ну де Шомюзи по поводу образа жизни, которого он упорно держался, и скандальность которого увеличивалась с возрастом, к которому он приближался, и который не был больше возрастом мальчишеских похождений. Конечно, до сих пор г-ну де Шомюзи благоприятствовало изумительное здоровье, но если слишком напрягать тетиву и чрезмерно сгибать лук, то может случиться, что он сломается… Пусть г-н де Шомюзи не почувствовал еще приближения опасности, слава Богу, но опасность от этого все же не стала меньшей, и она может оказаться гибельной благодаря своей силе и стремительности! Существует множество примеров таких внезапных крушений, которые вызываются злоупотреблением наслаждениями скорее, нежели какими-либо другими обстоятельствами, и во время которых видишь, как развратник тыкается носом в тарелку или вдруг тяжело валится наземь, сраженный мстительным апоплексическим ударом. В самом деле, не пришел ли час образумиться? Разве г-н де Шомюзи не достиг уже возраста воспоминаний, долженствующего прийти на смену поре экспериментов? Разве он сделал их недостаточно? Не следует переполнять чашу, иначе она прольется через край!
Г-н де Шомюзи слушал эти увещания с улыбкой. Если бы все женщины были похожи на его достойную невестку, он охотно воздержался бы от сношения с ними, но, пока она говорила, прелестные образы проносились перед глазами г-на де Шомюзи. Смеющиеся и свежие лица дразнили его нежными и лукавыми взорами, коварные голоса обращались приветливыми словами… Они вставали из времен его юности, поры зрелости, из всех периодов его жизни. И дело не ограничивалось лицами, голосами, взглядами. Другие прелести возбуждали его. Женские тела вставали перед ним, вытягивались, сладострастно извивались. Г-н де Шомюзи чувствовал себя окруженным ими, чувствовал их прикосновение, ласки, и все это сообщало изрядную пикантность его мысли, что вот сейчас, прослушав нравоучение г-жи де Морамбер, он отправится в какой-нибудь кабачок развлечься за бутылочкой хорошего вина и помечтать над любовными воспоминаниями, если только не представится случай перейти от воспоминаний к действию.
Г-н де Шомюзи чувствовал себя способным на это, так что если бы г-жа де Морамбер была более внимательна к внешним проявлениям такого рода желаний, она отлично могла бы заметить, что слова ее произвели совсем не такое действие, как ей хотелось бы.
Эти неудачи не препятствовали г-же де Морамбер возобновлять свои попытки. Они распространялись также на грязную среду, в которой вращался г-н де Шомюзи. Если некоторые приключения ввели его в довольно высокие общественные круги, то он вскоре стал искать обстановки более подходившей к его вкусам, отличавшихся буржуазным характером, чтобы не сказать вульгарностью. Вследствие этого он очень любил бывать в обществе публичных женщин. Многие из них вышли из средних сословий, а то и просто из народа, откуда они легко выбиваются в свет, хотя под наружным лоском, быстро приобретаемым ими, достаточно ясно видно их происхождение, низменность которого очень дает себя чувствовать. От него у них остается прямота и непосредственность, которые бывают не лишены прелести, и г-н де Шомюзи был в достаточной степени чувствителен к этому безыскусственному и крепкому аромату. Он ощущал в себе большую склонность к самым простым и вульгарным связям. Эта склонность все увеличивалась у него с возрастом, и ничего не давало г-ну де Шомюзи более полного удовлетворения, чем свежая, здоровая и бойкая на язык девушка из народа. Поэтому он с увлечением разыскивал их. Часто можно было видеть, как он расхаживает по улицам и рыночным площадям, заходит в лавочки и запросто болтает там у конторки, поджидая окончания работ в магазинах и мастерских и подхватывая понравившуюся ему продавщицу или работницу.
