Мама взяла меня на руки, уложила, укрыла и, качая колыбель, в первый раз спела мне колыбельную.
Некоторое время я лежал с открытыми глазами и не мог заснуть. Но качания колыбели и мамина песенка в конце концов убаюкали меня.
III.
Моя первая суббота на земле
В субботу папа проснулся рано. Я лежал в колыбели и смотрел, что он делает. Я проснулся гораздо раньше папы. Удивленно следил я за двумя золотыми солнечными паучками, которые ползли навстречу друг другу. Один по южной стене, другой по восточной. Они ползли, потихоньку приближаясь друг к другу. Над папиной кроватью паучки встретились, поздоровались и — бамс! — упали в папину бороду.
Папа проснулся, тряхнул бородой, и солнечные паучки упали на пол. Мне их игра очень понравилась.
Папа выпрыгнул из кровати и стал одеваться. Раз-два, и он одет. Потом папа омыл руки[26] и стал ходить по комнате взад-вперед. Прошелся он, если я не сбился со счета, раз двести.
В конце концов ему это надоело. Я увидел, что он приближается к моей колыбели, и быстро закрыл глаза.
Папа стоял надо мной и разглядывал меня. Прикидывал, наверное, в кого я удался, в него или в маму. Потом я почувствовал, что он теребит меня.
— Вставай, — сказал он, — хватит дрыхнуть. Пора идти в синагогу.
Я еще сильнее зажмурился, притворился, что сплю. Признаюсь, мне было очень хорошо в маминой колыбели и совсем не хотелось идти с папой в синагогу.
Но папа уперся. Он теребил меня все сильнее и сильнее и почти кричал:
— Сколько можно тебя будить, ты, такой-сякой?!
От его крика проснулась мама. Она сверкнула на папу своими прекрасными глазами и задала ему как следует:
— Чего тебе надо от ребенка, Файвл? Где это слыхано, чтобы грудного ребенка, который только вчера родился, тащили в синагогу? Слышишь, что тебе говорят? Сейчас же оставь ребенка в покое, бестолочь!
Услышав слово «бестолочь», папа даже как будто стал меньше ростом. Против острого язычка мамы он ничего не мог поделать. Папа глуповато улыбнулся и ответил:
— Ну, нет так нет. Если ты говоришь нет, Зелда, значит, нет.
Тут я и узнал, что мою маму зовут Зелда. Имя это мне очень понравилось.
Папа думал, что на этом все закончится. Он сильно ошибался. Мама стала его передразнивать:
— Нет так нет! Вы только поглядите на эту бестолочь! Нет так нет! У самого, что ли, ума не хватает понять, что грудного ребенка не тащат в синагогу? Такую бестолочь, такого злодея, как ты, надо еще поискать.
Папа стоял как пришибленный. К такой порции он готов не был, тем более в субботу, с утра пораньше и на голодный желудок. Схватив свой талес, папа убежал в синагогу. Убежал, как от огня.
Мама вскочила с кровати, накинула халат, склонилась над колыбелью и погладила меня по голове.
— Спи, родненький, спи, мой котенок, сил набирайся.
Я взял мамину руку и стал ее целовать. Я благодарил ее за то, что она спасла меня.
— Большое спасибо тебе, мама, — сказал я, — до ста двадцати лет тебе за то, что ты сказала папе. Ему не понравилось, что я еще сплю, и он стал меня будить.
Я соврал маме. Сатана, да сотрется имя его, подговорил меня. Мне стало страшно. Я захотел было сознаться, но постыдился.
Больше в этот день происшествий не было. Дальше суббота пошла как все субботы. Празднично и нудно. Папа вернулся из синагоги. Поели. Потом папа прикорнул, а мама почитала Тайч-хумеш[27].
Должен заметить, что из всех субботних блюд мне больше всего нравится чолнт[28]. Единственная по-настоящему райская еда.
Папа храпел. Мама бормотала над Тайч-хумешем. Мухи бились в стекло. Глаза у меня стали слипаться. Я задремал и проснулся только к вечеру. В комнате уже было темно. Мама тихо и набожно произносила «Бог Авраама»[29].
От маминой молитвы у меня защемило сердце. Обратно, обратно в рай! Я представил себе исход субботы в раю. Вот аллея Царя Небесного. По ней гуляют юные ангелицы, строя глазки проходящим мимо юным ангелам. Да будет вам известно, что в субботу в раю не летают, а ходят пешком.
Мама сидит в углу и шепчет «Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова», а я тем временем вижу наших святых праотцев, вижу, как они гуляют в раю. Праотец Авраам ходит заложив руки за спину. Праотец Исаак носит темные очки: у него все еще проблемы со зрением. Праотец Иаков все время вынимает табакерку, нюхает табак и чихает так, что слышно на весь рай.
Все в раю очень завидуют нашим праотцам. У каждого из них красивая вилла с садом и в придачу большой надел земли, которую обрабатывают ангелы-бедняки.
Вспоминается мне один исход субботы в раю. Праотцы, как обычно, прогуливались по аллее Царя Небесного и о чем-то возбужденно говорили между собой. Мне было очень любопытно, о чем они говорят. Быть может, они говорят о святой Торе, подумал я, это, наверное, стоит послушать.
Я сказал моему другу Писунчику, который шел рядом:
— Знаешь что, Писунчик? Давай подслушаем, о чем говорят святые праотцы.
Писунчик сразу же загорелся. Его умные черные глаза заблестели:
— Пойдем, Шмуэл-Аба, подслушаем!
Мы взялись за руки и потихоньку пошли за святыми праотцами. Они были так поглощены своим разговором, что нас не заметили.
— Послушай меня, — говорил праотец Исаак праотцу Иакову, — разведись ты с обеими наложницами, и будет у тебя мир в семье. Ты же видишь, Рохл и Лея не могут с ними ужиться. Ведь эта бабья война — просто стыд и позор на весь рай.
Праотец Авраам, шедший справа от праотца Иакова, кивал головой в знак того, что праотец Исаак прав.
— Не годится так, Янкев. Слышишь, что тебе говорят? Возьми и выгони наложниц.
— Дедушка, — возмущался праотец Иаков, — не могу я этого сделать. Прожить с ними жизнь на земле, с трудом добиться того, чтобы их пустили в рай, и все для того, чтобы теперь выгнать их из дома. Где же справедливость, дедушка?
— Справедливость-шмаведливость, — махнул рукой праотец Авраам, — ты делай то, что тебе отец и дед говорят. Они тебе добра желают.
— Повторить историю с Агарью?.. — разозлился праотец Иаков. — Не хочу я этого делать и не буду. Пусть бабы хоть глаза друг дружке выцарапают.
Услышав, что праотец Иаков сказал про служанку Агарь, праотец Авраам, похоже, рассердился. Он побагровел как свекла и заорал:
— Да как ты разговариваешь с дедом, наглец?! — и отвесил праотцу Иакову звонкую оплеуху.
Я очень испугался, схватил Писунчика за руку и попросил:
— Писунчик, давай убежим. Ненавижу, когда дерутся. Я думал услышать слово Торы, а тут на тебе! Еще и оплеуха.
Писунчик улыбнулся:
— Как скажешь, Шмуэл-Аба, так и сделаем. Я ради тебя готов на все.
— Тогда давай пойдем к райскому дереву и послушаем канареек.
— Хорошо, пошли!
По дороге к канарейкам я спросил моего друга:
— А праотец Иаков прогонит их?
— Кто знает, — подмигнул Писунчик, — праотцы ужасные упрямцы. Поживем — увидим…
Мама зажгла лампу и сказала:
— Доброй недели![30]
Я был так погружен в свои мысли, что даже не услышал маминых слов. Мама подошла ко мне и посмотрела мне в глаза:
— О чем ты думаешь, котенок?
— Ни о чем, мама, просто задумался немного.
Я чувствовал, что не могу рассказать ей об этой неприятной сцене из жизни рая. Она ведь набожная, моя мама, и на нее это произведет тяжелое впечатление.
Но мама не отставала от меня, она хотела знать, о чем я все-таки думаю.
Я был в страшном затруднении. К счастью, мне припомнилась еще одна история, случившаяся со мной в раю. Я сказал маме:
— Мне вспомнилось, как праотец Иаков однажды ущипнул меня за щечку.
— Расскажи, котенок!
— Что тут рассказывать, мама? Праотец Иаков шел как-то вечером молиться в праотцовский клойз. Его шейный платок развязался и упал. Я поднял платок и протянул его праотцу Иакову со словами:
— Реб Янкев, вы потеряли платок, вот он.
Праотец Иаков взял у меня платок и спросил:
— Какая нынче неделя?
— Вайхи, — ответил я, и он ущипнул меня за щечку.
— Отлично, молодой человек! — сказал он и пошел дальше[31].
— Где, за какую щечку он тебя ущипнул? — спросила мама, и ее глаза просияли.
— Вот здесь, за левую щеку, вот за это место, — показал я пальцем.
Мама поцеловала это место, наверное, тысячу раз. Это не были ее обычные поцелуи. В каждом был набожный трепет. Великое дело! К щечке ее сына прикасались два пальца самого праотца Иакова!
Мама была доброй и набожной. Я всем сердцем позавидовал ее радости.
Папа вернулся из синагоги и приступил к гавдоле. Я с интересом следил за церемонией. Когда папа закончил, я поинтересовался:
— Папа, ты пригласил всех, кого я просил?
— Они должны прийти с минуты на минуту, — ответил папа, — только будь с ними повежливее. Это не мелочь, лучшие люди города. Раввин реб Ешае, даян реб Цодек и настоящий богач реб Мэхл Гурвиц.
