Они обменялись взглядами благовоспитанного неодобрения по поводу трех американских детей, принявшихся вынимать из чемодана брюки и свитера в неистовых поисках чего-то забытого по рассеянности (стопка комиксов, которой теперь завладела, вместе с использованными полотенцами, быстрая гостиничная горничная). Один из двух взрослых, перехватив холодный взгляд Арманды, взглянул в ответ с благодушной беспомощностью. Вошел кондуктор и стал проверять билеты.
Хью обрадовался, подглядев сбоку, что не ошибся: то действительно была книга «Силуэты в золотом окне».
— Одна из наших, — сказал Хью, указав на нее кивком.
Она посмотрела на книгу, лежавшую на коленях, пытаясь найти объяснение его словам. Ее юбка казалась очень короткой.
— Я хочу сказать, что работаю в этом издательстве. Американском издательстве, сначала выпускаем в твердой, потом в мягкой обложке. Вам она нравится?
Она ответила на беглом, но книжном английском, что терпеть не может сюрреалистических романов поэтического толка. Она предпочитала суровую реалистическую манеру, под стать нашему времени. Ей нравились книги о насилии и восточной философии.
— Дальше будет интересней?
— Да, там весьма драматическая сцена на вилле «Ривьера», где маленькая девочка, дочь рассказчика…
— Джун?
— Да. Джун поджигает свой новый кукольный домик — и вся вилла сгорает дотла; но, боюсь, насилия там нет; все очень символично, на высокий лад, и к тому же трогательно-нежно, как сказано в аннотации или, во всяком случае, было сказано в нашем первом издании. Обложка сделана знаменитым Полом Пламом.
Она дочитает ее, разумеется, до конца, как бы ни было скучно, поскольку всякое дело в жизни должно быть закончено, как строительство той дороги над Виттом, где у них дом — шале со всеми удобствами, прежде приходилось тащиться до фуникулера в Драконите, пока дорога не была построена. «Полыхающее окно», или как там оно называется, было подарено ей только вчера, на ее двадцатитрехлетие, падчерицей автора, о которой, возможно… — Джулия.
Да, они с Джулией обе преподавали минувшей зимой в гимназии для юных иностранок в Тессине. Отчим Джулии только что развелся с ее матерью, — обрпащался он с ней чудовищно. Что они преподавали? А… сценические позы, ритмику, всё в таком роде.
Наш Хью и новый неотразимый персонаж теперь перешли на французский, на котором он говорил еще лучше, чем она по-английски. На ее предложение угадать, кто она, он ответил: голландка или датчанка. Нет, ее отец из Бельгии, архитектор, погибший прошлым летом, руководя работами по сносу знаменитой гостиницы на забытом курорте; ее мать родилась в России, в аристократической семье, но, разумеется, полностью разоренной революцией. Любит ли он свою работу? Не будет ли он возражать, если она чуть-чуть опустит эту черную шторку? Похороны заходящего солнца. Это поговорка? — спросила она. Нет, он придумал это сейчас.
В дневнике, который Хью вел время от времени, он тем же вечером в Версе записал:
«Познакомился с девушкой в поезде. Восхитительные голые загорелые ноги и золотистые сандалии. Неистовое юношеское желание и любовный порыв такой силы, какой никогда прежде не знал. Арманда Шамар. La particule aurait juré avec la dernière syllabe de mon prénom[6]. Кажется, y Байрона слово chamar употреблено в значении „павлиний веер“ при описании пышного восточного двора. Очаровательно-изысканна и при этом божественно наивна. Шале над Виттом построено отцом. Если будете в наших широтах… Интересовалась, люблю ли я свою работу. Мою работу! „Спроси меня, красавица, — чуть не сказал я, — что я могу делать, а не что я делаю. Нестерпимая красота погребения закатного солнца сквозь полупрозрачную черную шторку. Я могу выучить наизусть целую страницу справочника за две минуты, но не способен запомнить свой телефонный номер. Могу сочинить стихотворную строфу, такую же странную и неожиданную, как ты, такую, какими будут стихи лет через триста, так и не опубликовав ни одной строчки, кроме юношеского вздора, написанного в университете. На теннисных кортах в отцовской школе я научился беспроигрышно отражать сокрушительную подачу — особым образом подрезать мяч, но меня не хватает и на одну игру. С помощью туши и акварели я могу нарисовать озеро головокружительной прозрачности со всеми райскими горами, отраженными в нем, но не могу изобразить лодку, мост или человеческую панику в объятых пламенем окнах виллы, на манер Плама. Преподавал французский в американских школах, но так и не избавился от канадского акцента своей матери, хотя и отчетливо его слышу, произнося французские слова. Ouvre ta robe, Déjanire[7], чтобы мог я взойти на костер. Могу на фут оторваться от земли и продержаться так десять секунд, но не умею забраться на яблоню. Доктор философии, я не говорю по-немецки. Влюбился в тебя, но не пошевелю и пальцем. Короче говоря, я стопроцентный гений“. По совпадению, достойному того, другого, гения, с которым предстоит мне встреча, его падчерица подарила ей ту книгу, что читала сама. Джулия Мур, возможно, забыла, что переспала со мной несколько лет назад. Мать и дочь, заядлые путешественницы, побывавшие и на Кубе, и в Китае, и в других унылых, примитивных краях, отзываются критически, но нежно о многочисленных диковинных, но обворожительных людях, с которыми подружились там. Parlez-moi de son[8] отчиме. Он не très fasciste?[9] Не могла понять, почему я назвал левацкие убеждения мистера R. расхожей буржуазной модой. Mais au contraire[10], и мать, и дочь души не чают в радикалах! Вообще-то, сказал я, мистеру R. безразлична политика. Моя радость считает, что в этом его беда. Шоколадно-кремовая шея с золотым крестиком и grain de beauté[11]. Стройная, спортивная, разящая наповал!»
Он-таки пошевелил пальцем, несмотря на весь этот сентиментальный самоанализ. Он отправил ей записку из внушительного Версе-паласа, куда был приглашен на коктейль, за несколько минут до встречи с нашим замечательным автором, чья лучшая книга Вам не приглянулась. Позвольте мне навестить Вас, скажем, в среду, четвертого числа. Ибо к тому времени я поселюсь в гостинице «Аскот» у Вас в Витте, где, как мне сказали, можно кататься на лыжах даже летом. Между тем смысл его пребывания здесь состоит в выяснении того, когда же наконец старая лиса закончит свою новую книгу. Странно вспоминать, как еще позавчера он предвкушал долгожданное свидание с выдающимся человеком.
И все это было вмиг заслонено дорожным впечатлением. Наблюдая из окна гостиничного холла, как тот выбирается из автомобиля, — никакого трубного гласа, никаких фанфар, сопровождающих славу, — наш Персон теперь целиком был порабощен воспоминанием о голоногой девушке в вагоне, пронизанном солнечными лучами. И все же как величественно выглядел R. с его молодцеватым шофером, помогавшим тучному старику с одной стороны, с его чернобородым секретарем — с другой и двумя гостиничными швейцарами, застывшими в пантомиме воображаемой подмоги на ступенях при входе. Газетный репортер, сидевший в Персоне, обратил внимание на то, что мистер R. носил ботинки цвета кофе с молоком, лимонную рубашку с лиловым шейным платком и мятый серый костюм, ничего не говорящий, по крайней мере, простому американцу. Здравствуйте, Персон! Они уселись в фойе, в баре.
Иллюзорность происходящего усугублялась обликом и речью двух новоявленных персонажей. Монументальный господин с осыпающимся гримом и фальшивой улыбкой и мистер Тамворт с разбойничьей бородой, казалось, разыгрывали, в угоду невидимой аудитории, ходульную сцену, от которой Персон, как кукла, отворачивался, словно его вместе с креслом двигала притаившаяся квартирная хозяйка Шерлока Холмса, какую бы позу Хью ни принимал и куда бы ни смотрел в продолжение их краткого, но хмельного совещания. И правда, все это выглядело как кривлянье и паноптикум с восковыми персонами — по контрасту с реальностью Арманды, чей образ стоял перед его внутренним взором и просвечивал сквозь ярмарочное представление в разных ракурсах, иногда вверх ногами, иногда на самой кромке поля зрения, но уже не покидая его, неизменно правдивый и притягательный. Банальности, которыми он с ней обменивался, сияли подлинностью по сравнению с наигранным весельем в театрализованном баре.
— Вы в отличной форме! — солгал Хью с преувеличенной живостью, после того как заказали выпивку.
У барона R. были грубые черты, желтушный цвет лица, тяжелый нос с расширенными порами, мохнатые воинственные брови, пристальный взгляд и бульдожий рот, полный плохих зубов. Склонность к вычурной изобретательности, столь заметной в его писаниях, проявлялась также в его речевых заготовках, когда, например, он говорил, как сейчас, что отнюдь не «в форме», а чувствует, наоборот, все более навязчивое сходство с киноактером Рубенсоном, некогда игравшим старых гангстеров в фильмах о Флориде; но такого киноактера не существовало.
