— Пусть будет воскресенье, — тоном просьбы сказала она, назвав самый далекий день, и поспешно ушла.
Ее верный поклонник с любовью смотрел ей вслед, а она испытывала величайшее отвращение. Подумать только... подумать, чем все окончилось! Она не воспользовалась бланком для телеграммы, совсем забыла о нем. Ее приводило в отчаяние не то, что она вступила на путь явного обмана, а ее будущее: очевидно, она не может найти лучшего исхода, не может, или, вернее, у нее не хватает мужества отказаться от него.
Почему бы ей не заинтересоваться кем-нибудь другим, непохожим на Бартона? Почему она должна вернуться к нему? Почему не подождать, по-прежнему не видясь с Бартоном, быть может, она встретит кого-нибудь другого? Но нет, нет; теперь ничто не имеет значения — и никто, в конце концов, Бартон не хуже других, и, по крайней мере, она сделает его счастливым, а заодно разрешит стоящую перед ней задачу.
Она вышла на перрон и села в поезд. После того как публика с обычной толкотней и давкой заняла свои места, поезд медленно тронулся, увозя Шерли в Лэтонию — пригород, где она жила. В дороге девушка не переставала размышлять. Что я только что сделала? Что я делаю? — беспрестанно спрашивала она себя, меж тем как стук колес сливался в какой-то ритмичный танец, а темные дома сурового, бесконечного города один за другим оставались позади.
— Окончательно отказаться от прошлого... от счастливого прошлого... А вдруг после того, как я выйду замуж, Артур вернется ко мне... вдруг! Вдруг!
Вот поезд миновал площадь, где несколько торговцев овощами складывали не проданные за день товары, — отвратительная, скучная жизнь, подумала она. Вот Роджерс-авеню с вереницей красных автобусов, экипажей, с встречным течением автомобилей — как часто она торопливо проходила здесь утром и вечером и как часто ей еще придется проходить, если только она не выйдет замуж! А вот река, спокойно текущая в своих берегах, вдоль набережных, текущая далеко, далеко к большому глубокому морю; сколько наслаждений доставила она ей и Артуру. О, очутиться в маленькой лодке и плыть вперед, вперед к безграничному, не знающему покоя, пустынному океану! Почему-то вид этой воды сегодня вечером, как и каждый вечер, напоминал ей о часах, проведенных с Артуром в Спэрроуз-Пойнт, о толпе танцующих в Эквертс-павильоне, об Этолбийском лесе, о парке... она подавила рыдание.
Однажды в точно такой же вечер Артур ехал с нею по этой дороге и жал ей руку, говоря, как она прелестна. О, Артур, Артур! А теперь Бартону предстоит снова занять прежнее место — без сомнения навсегда. Она больше не может глупо играть своей и его жизнью. Да и к чему?
Да, так должно быть... теперь навсегда, говорила она себе. Она должна выйти замуж. Годы промчатся, и она станет слишком стара. Замужество — ее единственное будущее. Она всегда считала, что это единственное будущее: свой дом, дети, любовь какого-нибудь мужчины, которого она любила бы, как Артура. Ах, каким счастливым был бы для нее этот дом! А теперь, теперь...
И все же нельзя отступать. Другого пути нет. Если Артур когда-нибудь вернется... Но он не вернется, этого нечего бояться. Она рискнула столь многим и потеряла... потеряла его. Ее маленькая удача в настоящей любви окончилась таким поражением.
До того, как появился Артур, все казалось ей достаточно хорошим. Бартон, сильный, простой, честный и прямой, сулил до известной степени удовлетворительное (теперь она с трудом понимала, как могла тогда так думать) будущее. Но теперь, теперь! Она знала, что у него достаточно денег на покупку домика для них двоих. Он так говорил ей. Он всегда будет изо всех сил стараться, чтобы она была счастлива, в этом Шерли не сомневалась. Они смогли бы жить примерно в таких же условиях, как ее родители — или немного, очень немного лучше — и никогда не терпели бы нужды. Без сомнения, появились бы дети. Бартон страстно желал иметь нескольких ребят — и они отняли бы все ее время, целые годы — печальные, тусклые годы! И тогда Артур, детей которого она с восторгом вынашивала бы, станет не больше чем простым воспоминанием — подумать только! — а Бартон, скучный, банальный, осуществит свои самые заветные мечты — и почему?
Потому, что ее роман так неудачно окончился и в ее жизнь больше не пойдет настоящая любовь. Она никогда никого не будет любить так, как Артура. Он был слишком обворожительный, слишком чудесный. Всегда, всегда, где бы она ни очутилась, за кого бы ни вышла замуж, его образ будет неотступно преследовать ее, его она будет любить, ему будут предназначены все поцелуи. Шерли приложила к глазам маленький носовой платок, прижалась лицом к окну и стала пристально всматриваться. Когда показались первые дома Лэтонии, она подумала (так сильна была в ней романтика): «А что, если Артур вернется когда-нибудь — или сейчас»! Вдруг, случайно или намеренно, он сейчас здесь, на станции, встретит ее и успокоит ее измученное сердце. Он прежде встречал ее там. Как она кинется к нему, положит голову ему на плечо, навсегда забудет о существовании Бартона, о том, что они расставались хотя бы на час! О, Артур, Артур!
Но, нет, нет; вот и Лэтония, вот виадук, длинные улицы, автобусы с надписями «Центр» и «Лэнгдон-авеню», убегавшие назад в большой город. А за несколько кварталов, на тенистой Битьюн-стрит, еще более чем всегда мрачной и однообразной, — домик ее родителей.
Она чувствовала, что вся рутина этой старой жизни — предобеденная косьба лужаек, сплошь одинаковые подъезды — завладела ею теперь еще сильнее, чем когда-либо прежде. Скоро наступит время, когда Бартон будет уходить на службу и возвращаться вечером, как сейчас уходят и возвращаются ее отец и она сама, когда она будет вести хозяйство, стряпать, стирать, гладить и шить для Бартона, как теперь это делает ее мать для ее отца и для нее. А той любви, какой ей хотелось, не будет. О, ужасно! От этой жизни ей не уйти, хотя теперь она еще с большим трудом переносит ее, едва выдерживает каждый час. И все же она должна, должна ради... ради... Она закрыла глаза и задумалась.
Пройдя по обсаженной деревьями улице, мимо домов и лужаек, как две капли воды похожих на их дом и лужайку, Шерли подошла к веранде, где читал вечернюю газету ее отец. Увидя эту картину, она вздохнула.
— Уже вернулась, дочка? — ласково крикнул отец.
— Да.
— Мать не знает, что тебе приготовить к обеду: мясо ломтиками или печенку. Пойди, скажи ей.
— О, это не важно.
Она быстро прошла в свою спальню, скинула шляпу и бросилась на кровать. С невыносимой тяжестью на душе она молча лежала. Только подумать, чем все окончилось!.. Никогда больше не увидеть его!.. Видеть только Бартона, выйти за него замуж, жить на такой же улице, иметь пятерых детей, забыть все развлечения молодости — и все для того, чтобы ни ее родители и никто другой ничего не заподозрили.
Почему так должно быть? И будет ли так? Рыдания подступили ей к горлу. Немного погодя ее мать, худощавая, практичная, нежная, опутанная условностями, услышав, что она вернулась, подошла к двери.
— Что случилось, душечка? Тебе нездоровится сегодня? Голова болит? Дай я пощупаю лоб.
Тонкими, холодными пальцами она провела по ее вискам и волосам. Предложила что-нибудь поесть или принять порошок от головной боли.
— Со мной ничего, мама. Мне только немного не по себе. Не беспокойся. Я скоро встану. Пожалуйста, не беспокойся.
— Что тебе, дорогая, лучше приготовить — мясо или печенку?
— О, что-нибудь... ничего... пожалуйста, не беспокойся... Пусть будет мясо... или что-нибудь... — Если бы только ее оставили в покое!
Мать посмотрела на нее, сочувственно покачала головой, затем, не прибавив больше ни слова, тихо ушла. Лежа на кровати, Шерли думала, думала — вызывала и отгоняла прочь мысли о прекрасном прошлом, о безвыходном будущем — думала до тех пор, пока не почувствовала, что больше не может выдержать. Она встала, подошла к окну и, рассеянно глядя на свой и соседний двор, унеслась мыслями к тому, что ее ожидает.
Как ей быть? Как она поступит? Миссис Кессел в своей кухне, как всегда, готовит обед, как и ее мать готовит сейчас, а мистер Кессел сидит на парадном крыльце и читает вечернюю газету. А дальше мистер Полард косит траву на своем дворе. Вдоль всей Битьюн-стрит тянулись такие же дома, населенные такими же людьми — простыми и бесцветными: клерками, управляющими, преуспевающими ремесленниками, вроде ее отца и Бартона. Все они были хороши в своем роде, но так не походили на Артура, любимого, потерянного. И она силой обстоятельств скоро будет вынуждена стать одной из них, всегда жить, конечно, на такой же улице и... На мгновение рыдания снова подступили к горлу.
Она решила, что не станет одной из них. Нет, нет, нет. Должен быть какой-нибудь другой выход... много выходов. Ей не пришлось бы этого сделать, если бы она действительно этого не хотела... Только... Подойдя к зеркалу, она посмотрелась в него и поправила прическу.
— Но в чем дело? — через некоторое время устало и безнадежно спросила она себя. — К чему плакать? Почему не выйти за Бартона? Во всяком случае, я ничем не связана. Артур не любит меня. Я хотела его, но вынуждена выбрать кого-нибудь другого... или никого... В конце концов, не все ли равно кого? Мои мечты залетели слишком высоко, вот и все. Я хотела Артура, а он не любит меня. Я не хочу Бартона, а он ползает у моих ног. Я потерпела поражение, в этом все дело.
