Ознакомительная версия.
Этьеннет поблагодарила и поклонилась.
– A кстати, – спросила итальянка, – вы будете завтра на «Валькирии»?
Этьеннет отвечала:
– О, нет, мадам, я не могу иметь места на премьеры.
– О! да, вам и не надо брать места, вы, такая артистка и не будете, сага, и такая красавица… Che peccato… – засуетилась итальянка, схватив девушку за руки, как старую знакомую. – Приходите в мою ложу… бенуар 15… будет мадемуазель Амбр, граф Рустоли… Кто еще? Может быть, господин Люк Летранж, хороший знакомый Рувр.
В это время лакей в белых перчатках впустил без доклада через двери большой залы очень изящного господина лет тридцати пяти, белокурого, с красивым, но помятым лицом. Он подошел, улыбаясь.
– Я услышал мое имя. Что тут говорили обо мне?
Он поцеловал протянутые ему руки. Учелли воскликнула:
– A! Синьор Лучча! Вот интересно, мы только что говорили о вас, а вы тут как тут явились, точно привидение.
Этьеннет простилась и ушла. Когда Мод проводила подругу и вернулась к гостям, все устроились около камина.
Камин был из белого мрамора новогреческого стиля; единственным украшением на нем была статуэтка Танагра, изображавшая весталку с курильницей в руках, и две высокие вазы с орхидеями. В очаге медленным огнем горело полено, почти совсем уже обуглившееся.
Вскоре дверь снова открылась, и вошла новая посетительница, пожилая дама с двумя молодыми девушками, одинаково одетыми, довольно красивыми, но анемичными. Их звали Мартой и Мадлен. Мадлен была живее, веселее, Марта была молчалива, немного рассеянна, глаза ее блуждали, румянец быстро появлялся. Вместе с тем, сестры были похожи между собою. Мод представила им:
– Мистер Люк Летранж, директор кабинета министра внутренних дел; мадам де Реверсье, мадемуазель де Реверсье… Впрочем, вы, кажется, знакомы?
– Разве в Париже существует хотя бы одна девица, которую бы не знал господин Летранж? – сказала, смеясь мадам Учелли.
– Нет, – ответил тот вполголоса. – Я знаком только с некоторыми специалистками.
– Как здоровье вашей милой маман? – спросила, усаживаясь, мадам Реверсье.
– Она не совсем здорова… Раньше пяти часов, вероятно, не выйдет.
– А Жакелин?
– Она на своих литературных курсах. Но теперь уже половина пятого, она сейчас придет. Вы ее увидите.
Мадам Учелли, разговаривая с Летранжом, перебила:
– Что это за курсы, Мод? Это на улице Сен-Оноре, где молодой человек тридцати лет преподает девушкам нравственность?
– И мужчинам также, – поправила Мод, – эти курсы для обоего пола.
– Вместе с мужчинами?
– Вместе. Это курс смешанный.
– Вот это интересно! – сказал Летранж, – надо мне тоже взять там несколько уроков нравственности.
– Вас не примут туда, вы пользуетесь слишком дурной репутацией в семейных домах, компрометируете девиц.
– Да нет же, напротив, это они меня компрометируют.
Мод переменила разговор:
– Кто едет завтра на «Валькирии»?
– У меня есть местечко, – сказал Летранж.
Мадам Реверсье объявила:
– Нам предложили места, но мне кажется, что моим дочерям неприлично слушать «Валькирии».
Все заспорили, мадам де Реверсье находила второй акт крайне неприличным, мадам Учелли громко протестовала именем искусства. Мадлен и Марта также приняли участие в споре, высказав каждая свое мнение.
– Но – возразил Летранж, обратившись к Мадлен, – как видно, вы прекрасно знаете либретто, так почему же вы находите неприличным видеть ее на сцене? В чем же неприличие?
– Неприличие в том, что это будет публично, милый мой, и другие «увидят, что мы ее слушаем». Ведь, не посмеете вы сказать громко тот вздор, какой говорите отдельно каждой из нас, мне, сестре, Жакелин? Отвечайте, правда? Что вы так смотрите на меня?
– Я смотрю на ваши губки – ответил Летранж, – и думаю о гораздо больших глупостях, чем те, которые я вам говорил.
Мадлен усмехнулась:
– Ну, так подождите немножко говорить о них, пока еще мало собралось. Мама слушает; вы знаете, она не особенно доверяет вам.
– О! ваша маман очень рассудительна. Однако, вот и гости.
– Нет, это пока только чай.
Вошел лакей, неся на подносе чайник, чашки, пирожки. За ним шла Жакелин Рувр: ее все радостно приветствовали. Дамы целовали; она пожала руку Летранжу. Это была совсем миниатюрная девушка, рыженькая и полноватая, совершенная противоположность Мод, и портрет матери, но деликатнее, развязнее, более парижанка, чем та; кожа у нее была атласная, глаза серо-зеленые, всегда наполовину прикрытые веками, подернутыми как бы сладкой истомой; формы весьма развитые, при этом напускные ребяческие манеры, болтовня и короткое платье как у девочки, каждую минуту обнаруживающее икры: одним словом, существо эксцентричное и беспокойное, созданное для возбуждения преступных мыслей в мужчинах.
Когда она уселась между Летранжем и мадемуазель де Реверсье, последняя сказала ей смеясь:
– Тут говорили о ваших курсах нравственности, Жакелин. О каком предмете рассказывал сегодня ваш молодой профессор?
Жакелин опустила глазки и отвечала, разыгрывая невинность:
– О любви в супружестве, мадам.
– Вот прекрасная тема; что же он говорил о ней?
– Хотите, я передам его речь слово в слово?
Она встала со своего места, вскочила на стул с легкостью птички и начала, делая серьезное лицо и подражая мужскому голосу:
– Супружеская любовь, дамы и господа, состоит из двух элементов, так тесно связанных между собою, как кислород и водород в воде… Элементы эти – нежность и (для большего эффекта он делает здесь паузу)… чувственность. Вы все знаете, что такое нежность. Родительский очаг, когда матери ваши укачивали вас на своих руках (и т. д., большая тирада, пропускаю ее). Остается чувственность.
– Жакелин, – перебила ее Мод, – ты опять несешь глупости!
– Вовсе нет! Меня посылают на курсы, и я извлекаю из них пользу. Итак, продолжаю: «Чувственность – самый трудный для определения предмет, дамы и господа, особенно при подобной аудитории. Ограничимся объяснением, что она заключает в себе влечение к красоте, к форме». На этом кто-то прервал его: «А как же слепые?» Молодой профессор сделал вид, что не слышит. Жюльетта Аврезак, моя соседка, шепнула мне на ухо: «У них очень развито осязание».
Все рассмеялись, не исключая молодых Реверсье и их матери, которая, по-видимому, забыла строгие принципы, только что проповеданные ею. Мадам Учелли не могла удержаться, чтоб не поцеловать Жакелин:
– Е un fiore… pèro un fiore!
Мод сделалась опять серьезна:
– Довольно глупостей, Жакелин. Лучше разливай чай, Мадлен и Марта помогут тебе.
Три молодые девушки принялись за дело. Обе шатенки и рыженькая Жакелин грациозно нагнули свои головки над столом, приготовляя чай отдельно, в каждой чашке с фарфоровым ситечком, по новой в Париже моде. Все были в восторге.
– Это вы, Мод, изобрели такой способ заварки чая?
– Нет… наш друг Аарон привез мне этот сервиз из Лондона. Он постоянно делает нам подарки.
– Счастливая вы, – сказала наивно мадам Реверсье. – А вот флирт моих дочерей не дает нам ничего.
– А! – воскликнула весело Мод, – вот они оба… Это очень мило…
Радостно встреченные гости оказались двумя мужчинами, один молодой, другой с сединами. Мадам Учелли, подавая им руки, повторила:
– Сразу оба! в день заседания в сенате!.. A! Мистер Поль Тессье, ко мне вы не так часто заходите… Peccatol всему виновница эта очаровательница Мод!
– Мы надеялись, chere madame, встретить вас здесь, – возразил Поль, – Я, впрочем, совершенно случайно освободился. Наш коллега Бриар умер этой ночью; так как правительство не было готово к моей интерпелляции, то заседание отменили.
Он говорил сильным, ровным голосом, спокойно глядя на свою собеседницу. От всей его сильной фигуры, немного полной, от свежего лица, широкой белокурой бороды с просвечивающей сединой, от спокойных светло-голубых глаз веяло беспечностью и довольством.
Брат его походил на него, несмотря на отсутствие бороды, густые жесткие волосы, на то, что он был тоньше и подвижнее, но такой же широкоплечий, только легче, благодаря постоянным упражнениям в спорте и деятельной жизни. Еще в темных глазах его было что-то насмешливое скептическое.
– А Гектор, – сказала мадам Реверсье, – постоянный посетитель вторников у Рувров.
– Да, – подхватила Жакелина. – Он любит молодых девушек и знает, что здесь можно найти не глупых.
– Есть одна, даже слишком умная, – возразил Гектор вполголоса, подходя к Жакелин.
Летранж завел в дальний угол сестер Реверсье, и они хохотали несколько нервным смехом над тем, что он им нашептывал. Мадам Учелли поднялась.
– Положительно, cara, я уже не надеюсь увидать мадам Рувр.
– Подождите, chere madame, – сказала Мод. – Она сейчас выйдет, она была бы очень недовольна.
Но итальянке еще предстояли визиты. Мод, отчасти довольная, что она уезжает раньше появления Шантелей, не стала удерживать ее.
Ознакомительная версия.
