Глубокое отличие бальзаковского повествования от поверхностной занимательности романов Э. Сю или А. Дюма проявляется в том, что Бальзак мало дорожит эффектами неожиданности и не стремится, подобно названным авторам, поразить читателя абсолютно непредвиденными поворотами действия. События у Бальзака настолько серьезно обоснованы, что он свободно предсказывает их развитие. Так, недолговечность торжества Люсьена в литературном и артистическом мире предсказана в тексте в момент, когда он еще находится в зените своих светских успехов и полон самоуверенности. Таким же образом приоткрыто заранее и будущее его друга, его сестры. Но это не может подорвать читательский интерес к сложному сплетению причин и следствий, к логике развития событий и страстей.
Мир журналистики в «Утраченных иллюзиях» остается одним из примеров глубины, полноты охвата, разносторонности, а вместе и драматической остроты и волнующей силы, какие присущи бальзаковскому художественному исследованию. Этот мир показан в восприятии потрясенного новичка — Люсьена, вовлеченного в «омерзительные стычки», в «ремесло наемного убийцы идей и репутаций». Еще сохраняющий новизну процесс превращения духа в продажный товар, враждебность капиталистического производства «известным отраслям духовного производства, например искусству и поэзии»[5], представлены в романе и резко оттенены в процессе катастрофически быстрого развращения Люсьена — «раба обстоятельств». Журналист Лусто просвещает Люсьена: «То, что мы оплачиваем нашей жизнью, — наши сюжеты, иссушающие мозг, созданные в бессонные ночи, наши блуждания в области мысли, наш памятник, воздвигнутый на нашей крови, — все это для издателей только выгодное или убыточное дело… чем книга лучше, тем менее шансов ее продать». Галерея различного типа издателей и книготорговцев, писателей и газетчиков в должности от главного редактора до вышибалы, бесчестные союзы и бесчестная борьба в среде журналистов, учетчики векселей в книготорговле — все это образует картину, которая порой приобретает, благодаря «сгущению», «характер угрюмой и мрачной фантастики». Раскрываются связь журналистики с духом буржуазного общества в целом, механизм крупных спекуляций в литературе, механизм взаимоотношений газеты с издателями, политиками, театрами. «Слава — это двенадцать тысяч франков за статьи и тысяча экю на обеды». Показана изнанка поведения журналистов — политических флюгеров, механика шантажа, «техника» писания статей одновременно «за» и «против» за разными подписями. «Все то, что Люсьен слышал… сводилось к деньгам. В театре, как и в книжной лавке, как и в редакции газеты, настоящего искусства и настоящей славы не было и в помине. Удары пресса для чеканки монет неумолимо обрушивались на его голову и сердце, повергая его в трепет».
Бальзак утверждал не раз, что, за очень редкими исключениями, пишет не портреты определенных лиц, а обобщенные образы. Обобщение — одна из главных заповедей его эстетики; он определял литературный тип как «персонаж, сочетающий в себе характерные черты всех тех, кто с ним более или менее схожи, образец рода». Прообразами героев его романа называли то одних, то других его современников, их круг в новейших исследованиях все расширяется. Так, например, только в связи с Натаном из «Утраченных иллюзий», писателем талантливым, но униженным и подобострастным с рецензентами, было названо двенадцать и более возможных «прототипов». Сходство всегда частичное: реальные лица служили лишь материалом для творческого воображения художника, но не рабски копируемыми моделями.
Чаще других указывают на Жюля Жанена как на прототип образа Лусто и ряда других журналистов. Этот писатель и «король критиков» сотрудничал в ультрароялистской газете «Драпо блан» и выступал против Реставрации в «Фигаро»; кадил то павшей династии, то Июльской монархии; печатал критические статьи в «Котидьен» и сам отвечал на них в «Конститюсьонель»; как театральный критик взимал дань с авторов пьес и актеров. «Кого только он не продавал! Кого не предавал!» — говорится в современном памфлете об этом «образце ренегатов».
Закулисные стороны прессы раскрываются во второй части романа в ходе действия и в откровенных саморазоблачениях журналистов, в их диалогах. «Тяжеловесный» Бальзак (в тяжеловесности его упрекали за основательные, обстоятельные описания и оснащенность повествования всякого рода сведениями) — мастер искрометного диалога, острой шутки, язвительного и блестящего парадокса. Французское остроумие — «самое ядовитое из всех ядовитых веществ», — говорит в «Утраченных иллюзиях» писатель Натан. В диалогах Бальзака играет «острый галльский смысл», развиваются традиции Вольтера и Дидро. В импровизированных речах и молниеносных репликах персонажей столько горьких истин об их современности и журналистике облечено в такую блестящую форму, что нельзя не отнести к самому автору слова эпизодического действующего лица романа, подытоживающие одну из таких пикировок: «Господа, вы моты, которые не в силах промотать свои сокровища».
Удивительно ли, что по выходе в свет второй части «Утраченных иллюзий» автор подвергся жестокой травле газет. Огонь открыл редактор газеты «Фигаро», которая не могла не узнать себя в романе. Жюль Жанен (газеты тогда же разглядели его черты в образе Лусто) выступил в «Ревю де Пари», то впадая в тон оскорбленной невинности, то меча отравленные стрелы. Один-два одиноких голоса, раздавшиеся в защиту Бальзака, потонули в хоре вражеских голосов. «Господин Бальзак мертв. Эта часть книги настолько гнусна, что заниматься ею значило бы оказать ей слишком большую честь», — писала «Фигаро». Журнал «Ревю де Пари» изощрялся на тему о «последних омерзительных писаниях Бальзака»; все соглашались на том, что Бальзак пал, что он теперь ниже Поль де Кока, и без устали высмеивали его личность, его «претензии», его стиль. Вторая часть романа появилась в июне 1839 года. Второго ноября того же года Бальзак писал Ганской: «Провинциальная знаменитость в Париже», — не только книга, но прежде всего мужественный поступок. Пресса еще не перестала рычать».
С тех пор исследователи не раз с пристрастием проверяли общую правдивость картины, нарисованной в романе, сличая ее с реальной историей французской периодической прессы в двадцатых годах XIX века, и подтвердили правоту Бальзака.
При всем том вторая часть романа рисует не только растленность прессы, но и ее огромное могущество. Пресса способна «низвергать монархии», убивать на расстоянии, «как талисман в арабских сказках». Негодуя на продажную журналистику, Бальзак распознает в прессе новую и развивающуюся силу с огромными возможностями, и восхищение этими возможностями не раз проглядывает в романе. Широта взгляда на предмет проявляется в решительном протесте Бальзака против гонений на печать. Пресса — не корень зла, она — порождение более общего зла, лежащего в основе буржуазных отношений. В предисловии к третьей части «Утраченных иллюзий» автор обрушивается всей тяжестью своей иронии на буржуазных законодателей и на их претензии ограничить свободу печати. Он саркастически напоминает, что сами эти законодатели не существовали бы, если бы не революционные сочинения Руссо, «которые были сожжены рукой палача по приговору парламента города Парижа».
Бальзак так глубоко входит в своих героев, с таким пониманием показывает «изнутри» все их искушения и логику нравственного падения, что его нередко обвиняли в равнодушии к морали. «Одно из несчастий, которым подвержены люди большого ума, — писал он, — это способность невольно понимать все, как пороки, так и добродетели». В высшей объективности, этом ценнейшем качестве художника, иные критики усматривали безнравственность. Но Бальзак видел «великое добро», творимое писателем, в том, чтобы, заинтересовав читателя, заставить его размышлять над нравственной задачей, которую он обязан решать сам. Ведь перед Люсьеном открывались и другие возможности, чем избранный им путь легкого успеха и сделок с совестью!
В романах Бальзака нередко встречаются страницы такого взволнованного и поэтического звучания, что они схожи с небольшими поэмами в прозе; к таким поэмам по чувству и выражению приближаются страницы, рассказывающие о содружестве молодых людей, с которыми ненадолго соприкоснулся Люсьен. Кружок д’Артеза состоит из мыслящих и преданных своему призванию юношей, работающих в бедности и безвестности. Бальзак находит особые слова и интонации рассказа, ведущегося как бы «из будущего», которые укрепляют иллюзию подлинного существования этих людей — одних уже в прошлом, других и в настоящем, — и выражают их духовную близость автору.
«… многие из них погибли слишком рано. Среди тех, кто жив… был Орас Бьяншон, в ту пору студент-медик, практикант при больнице Милосердия, в будущем одно из светил парижской Медицинской школы и слишком известный сейчас, чтобы надо было описывать его наружность, характер, склад ума». «Искусство было представлено Жозефом Бридо, одним из лучших живописцев молодой школы… Жозеф, впрочем, не сказавший еще последнего слова, мог бы стать преемником великих итальянских мастеров…» «К… двум избранникам смерти, теперь забытым, несмотря на огромную широту их дарования и знаний, надобно причислить Мишеля Кретьена, республиканца большого размаха, мечтавшего об европейской федерации и в 1830 году игравшего большую роль в движении сенсимонистов. Политический деятель, по силе равный Сен-Жюсту и Дантону… Этот веселый представитель ученой богемы, этот великий государственный человек, который мог бы преобразить облик общества, пал у стен монастыря Сен-Мерри, как простой солдат. Пуля какого-то лавочника сразила одно из благороднейших созданий, когда-либо существовавших на французской земле».
