Однако обхождение учителя со мной оставалось таким же дружелюбным, как и в момент первого нашего знакомства, и ни в чём особенно не изменялось. Учитель всегда оставался спокойным. Иногда он был слишком спокоен, так что казался даже скучным. Я с самого начала решил, что у него есть какая-то странность, препятствующая сближению с людьми. И во мне сильно возросло стремление во что бы то ни стало подойти к нему как можно поближе. Возможно, что среди всех прочих людей я один лишь питал к нему такие чувства. Но в виду того, что это моё внутреннее чувство впоследствии подтвердилось фактами, я сейчас с радостью, с восторгом вспоминаю об этом своём ощущении, как бы ни говорили про меня: „Молод ещё!“, как бы ни смеялись надо мною, называя меня глупцом. Человек, который своею любовью привлекал к себе людей; человек, который не мог существовать не любя, и человек, который не был в силах заключить в свои раскрытые объятия того, кого он хотел привлечь к себе на грудь, — таков был мой учитель.
Как я только что сказал, учитель всегда был спокоен. Был невозмутим. Однако по временам на его лицо ложилась какая-то странная тень, словно чёрная тень пролетающей мимо окна птицы. Блеснёт — и исчезнет. Впервые я подметил эту тень на лице учителя в тот день, когда встретил его на кладбище в Дзосигая и внезапно окликнул его. В тот момент во мне на мгновенье замолк сердечный поток, который так радостно струился в моём существе. Но это было не более чем на короткий миг. Не прошло и пяти минут, как ко мне вернулась прежняя подвижность. И я забыл об этой мрачной тени. И вспомнил о ней неожиданно для себя однажды вечером, когда уже близок был конец последних тёплых осенних дней.
Разговаривая с учителем, я вдруг вспомнил про то дерево на кладбище, на которое тогда учитель так неожиданно обратил своё внимание. Рассчитав в уме, я сообразил, что тот день, когда учитель имеет обыкновение ходить на кладбище, наступит как раз послезавтра. В этот день мои лекции заканчивались до полудня, и я был после этого свободен. Обратившись к учителю, я сказал ему:
— Вероятно, то дерево на кладбище уже пожелтело?..
— Ну ещё, вероятно, не совсем.
Отвечая так, учитель взглянул на меня. И некоторое время не отводил глаз. Я сейчас же проговорил:
— Когда вы теперь пойдёте на кладбище, можно мне будет пойти вместе с вами? Мне очень хочется погулять с вами.
— Я хожу на кладбище вовсе не затем, чтобы гулять.
— Но ведь хорошо будет заодно и прогуляться. Не правда ли?
Учитель ничего не ответил. И лишь некоторое время спустя сказал:
— Я хожу только затем, чтобы побывать на могиле. — Он, казалось, хотел во что бы то ни стало отделить своё хождение на кладбище от представления о нём, как о прогулке. Мне тогда показалось, что он просто ищет предлога, не желая итти вместе со мной, и это представлялось мне как-то странно ребяческим для учителя. Мне захотелось пойти дальше.
— Пусть так, всё же возьмите меня с собою. И я побываю на могиле.
Реально я совершенно не представлял себе разницы между обыкновенной прогулкой и посещением могил. И вот брови учителя немножко нахмурились. В глазах мелькнул особый огонёк. Это было как бы лёгкое неспокойствие, не то замешательство, не то неприятное чувство, не то опасение. И я моментально вспомнил о том, как я тогда в Дзосигая вдруг окликнул его: „Учитель!“ Выражение лица его тогда и теперь было совершенно одно и то же.
— Видите ли, я... заговорил учитель — Видите ли, по некоторым причинам, о которых я не могу говорить, я не хочу, чтобы со мной кто-нибудь ходил на кладбище.
VII
Мне это показалось странным. Но я не ходил к учителю с целью его изучать. Поэтому я и пропустил это так. Когда я теперь обо всём этом думаю, мне кажется, что тогдашнее моё поведение было наиболее достойным поступком во всей моей жизни. Именно потому и мои отношения с учителем были такими человечными, такими тёплыми. Если бы в моих отношениях к нему хоть немного проглядывало любопытство или стремление изучать его, те нити дружбы, что связывали нас, несомненно сейчас же порвались бы без всякой жалости. По молодости лет я не сознавал своего поведения. Может быть, поэтому-то оно и оказалось благородным. Если бы я ошибся и свернул на другую сторону, результат этого сейчас сказался бы между нами двоими. Я вздрагиваю только от одной мысли об этом. Учитель всегда так боялся такого изучения холодными посторонними взорами.
Раза два, а то и три в месяц я обязательно являлся к нему. Как-то раз, когда мои посещения уж очень участились, он вдруг обратился ко мне с вопросом:
— Зачем вы, собственно, ко мне так часто ходите?..
— Зачем? Никаких особенных целей у меня нет. А что? Я вам мешаю?
— Я не говорю, что мешаете.
И в самом деле, по нему никогда не было видно, что я ему в чём-нибудь досаждаю. Круг его знакомств был очень ограничен. Из его сверстников по школе в то время в Токио находилось не более двух-трёх человек. Иногда в его гостиной я сталкивался со студентами, его земляками, но ни один из них не казался столь проникнутым дружбой к учителю, как я.
— Я — скучный человек, — заметил учитель. — Поэтому я и рад, что вы приходите ко мне. Поэтому я и спросил, почему вы ко мне так часто ходите.
— Нет, всё же почему вы так спрашиваете?
Я вновь повторил свой вопрос, и учитель ничего не ответил. Он только взглянул на меня и сказал:
— А сколько вам лет?
Весь этот разговор был мне совершенно непонятен, но в тот день я, не стараясь проникнуть вглубь, так и вернулся к себе. Но не прошло ещё и четырёх дней, а я уж снова был у него. Не успел он ещё выйти ко мне, как уже рассмеялся:
— Опять явился! — сказал он.
— Да, явился, — ответил я и сам рассмеялся. Скажи это кто-нибудь другой, мне было бы неприятно. Но когда это говорил учитель, наоборот, не только не было никакого неприятного чувства, но даже ощущалось удовольствие.
— Я скучный человек! — учитель вновь повторил свои прежние слова. — Я скучный человек, а может быть, и вы тоже, а? Но, будучи скучным, я могу, и в состоянии жить, не двигаясь; мне уже много лет. А для молодого так не годится. Вы должны стремиться к движению, поскольку это вам доступно. Действовать, иметь столкновения... не так ли?
— Мне вовсе не скучно...
— Скука никогда не чувствуется сильнее, чем в дни молодости. И если так, то всё-таки, зачем вы ко мне так часто ходите?
И вновь из уст учителя прозвучали всё те же прежние слова:
— Когда вы бываете со мною — всё равно: у вас в глубине сидит эта скука. А у меня нет сил эту скуку вырвать с корнем из вас. Вы должны обратиться в другую сторону и туда простереть ваши руки. Вы должны перестать обращаться в сторону моего дома.
И говоря так, учитель уныло смеялся.
VIII
К счастью, предсказания учителя не оправдались. А я по своей молодости и неопытности не мог понять даже того ясного смысла, что крылся в его словах. Я попрежнему являлся к нему. И как-то раз мне пришлось остаться у него обедать. Естественно, пришлось при этом разговориться и с его женой. Будучи самым обыкновенным человеком, я вовсе не был холоден к женщинам. Однако по молодости или неопытности, но только до сих пор в моей жизни не было ни одного знакомства с женщиной, сколько-нибудь заслуживающего это название. По этой ли причине или ещё почему-либо, — не знаю, но только у меня просыпался интерес лишь к тем совершенно незнакомым женщинам, которых я встречал на улице. Когда я первый раз встретился в передней с женою учителя, у меня осталось от неё впечатление как от очень красивой женщины. И каждый раз как я сталкивался с нею, у меня всегда создавалось то же впечатление. Но ничего, кроме этого, ничего иного, что я мог бы сказать о ней, у меня не было.
И это не потому, что в ней не было ничего замечательного, вернее у неё просто не было случая себя проявить. Но я переносил и на неё часть того чувства, которое вызывал во мне учитель. И она дружелюбно обращалась со мною, как с молодым студентом, ходившим к её мужу. Но если бы исключить учителя, стоявшего между нами, мы сразу же разошлись бы с нею в разные стороны. Поэтому у меня ничего другого и не было по отношению к ней, кроме того впечатления красивой женщины, которое осталось у меня с момента первой с нею встречи.
Как-то раз учитель стал угощать меня водкой.
В этот день к нам вышла его жена и наливала нам чашечки. Учитель был веселее, чем обыкновенно.
— Выпей и ты немножко! — обратился он к жене и протянул ей осушенную им самим чашечку.
— Я?.. Пить? — стала было отказываться жена, но всё-таки со смущением взяла чашечку. Сдвинув свои красивые брови, она поднесла к кончикам губ наполненную мною до половины чашечку. И между нею и учителем произошёл такой разговор.
— Вот, удивительно! Так редко случается, чтобы вы уговаривали меня пить?
— Потому что ты не любишь вина. Но иногда выпить не плохо. Приходишь в хорошее настроение.
