— Нет, — ответил тот, — меня зовут Иеремия.
— Ну, это не важно, — сказал К., — я буду вас обоих называть Артур. Если я посылаю куда-нибудь Артура, вы идете оба, если я даю Артуру какую-то работу, вы оба делаете ее; правда, для меня это большое неудобство, что я не смогу использовать вас для разных работ, но зато и преимущество, поскольку за все, что я вам ни поручу, вы несете безраздельно общую ответственность. Как вы будете делить работу между собой, мне все равно, но после не вздумайте сваливать друг на друга: вы для меня один-единственный человек.
Они подумали и сказали:
— Так нам было бы очень неприятно.
— Еще бы, — подтвердил К., — разумеется, это должно быть вам неприятно, но так это и будет.
Уже некоторое время К. наблюдал за крестьянином, который все крутился возле их стола; наконец крестьянин решился, подошел к одному из помощников и теперь собирался что-то шепнуть ему на ухо.
— Прошу прощения, — сказал К., ударил ладонью по столу и встал, — это мои помощники, мы сейчас кое-что обсуждаем, и никто не имеет права нам мешать.
— О, пожалуйста, пожалуйста, — испуганно проговорил крестьянин и, пятясь, вернулся к своей компании.
— Это вам следует запомнить прежде всего, — продолжил К., снова усевшись. — Без моего разрешения вы не имеете права ни с кем разговаривать. Я здесь чужой, и если вы — мои старые помощники, то и вы — чужие. Мы, трое чужаков, должны поэтому держаться вместе, в знак этого дайте мне ваши руки.
Чересчур охотно протянули они их К.
— Уберите лапы, — сказал он, — а мой приказ выполнять. Я сейчас иду спать и вам советую сделать то же. Сегодня мы один рабочий день потеряли, завтра работа должна быть начата очень рано. Вам надо будет достать сани для поездки в Замок и в шесть часов утра быть с ними здесь, перед домом, наготове.
— Хорошо, — сказал один. Но второй вмешался:
— Ты говоришь «хорошо», хотя отлично знаешь, что это невозможно.
— Тихо, — прикрикнул К., — вы, кажется, начинаете отличаться друг от друга.
Но тут уже заговорил и первый:
— Он прав, это невозможно, без разрешения никому из чужих нельзя в Замок.
— У кого нужно запрашивать разрешение?
— Я не знаю, наверное, у кастеляна.
— Тогда мы запросим его по телефону, быстро звоните кастеляну — оба!
Они побежали к аппарату, попросили соединить (как они там толкались — внешне они были смехотворно послушны) и спросили, можно ли К. прийти с ними завтра в Замок. Ответное «нет!» было слышно и у стола К. Но ответ был более обстоятельным, он звучал: «Ни завтра, ни когда-либо еще».
— Я сам позвоню, — сказал К. и встал.
Если до этого на К. и его помощников мало обращали внимания — не считая мелкого происшествия с крестьянином, то последнее его замечание возбудило всеобщее любопытство. Все встали вместе с К. и, хотя хозяин и пытался сдержать их, столпились возле аппарата, окружив К. тесным полукольцом. Среди них преобладало мнение, что К. вообще отвечать не станут. К. вынужден был попросить их замолчать: их мнение его не интересует.
Из трубки послышалось гудение, какого К. еще никогда в телефонах не слышал, впечатление было такое, словно из гудения бесчисленных детских голосов… — хотя и гудения-то не было, а было пение очень далеких, бесконечно далеких голосов, — словно из этого гудения каким-то попросту невозможным способом образовался один-единственный тонкий, но сильный голос, который сверлил перепонки так, словно намеревался, минуя жалкий слух, проникнуть глубже. К. вслушивался и ничего не говорил; левой рукой он оперся на аппарат и так слушал.
Он не знал, сколько это длилось, — это длилось до тех пор, пока хозяин не потянул его за рукав: к нему пришел посыльный. «Прочь!» — закричал, не сдержавшись, К., наверное, прямо в телефонную трубку, потому что теперь там кто-то ответил. Произошел следующий разговор.
— Освальд слушает, кто говорит? — прокричал строгий, высокомерный голос с небольшой, как показалось К., картавостью, которую голос изо всех сил старался скомпенсировать еще большей строгостью.
К. медлил назвать себя, против телефона он был беззащитен, тот, на другом конце, мог его изругать, мог бросить трубку — и один, быть может, немаловажный канал будет для К. закрыт. Молчание К. вызвало на том конце нетерпение.
— Кто говорит? — повторил голос и добавил: — Я был бы очень доволен, если бы от вас не так много звонили, только минуту назад был звонок.
К. не стал ничего по этому поводу объяснять и с внезапной решимостью доложил:
— Говорит помощник господина землемера.
— Какой помощник? Какого господина? Какого землемера?
К. вспомнился вчерашний разговор.
— Спросите Фрица, — сказал он коротко.
К его собственному удивлению, это помогло. Но еще больше, чем то, что это помогло, удивило его единство тамошних служб. Ответ был:
— Да-да. Я уже знаю. Этот вечный землемер. Что дальше? Какой помощник?
— Йозеф, — сказал К.
Ему немного мешало бормотание крестьян за его спиной; по-видимому, они были несогласны с тем, что он не представился правильно. Но у К. не было времени разбираться с ними, так как разговор требовал от него очень большого внимания.
— Йозеф? — спросили в трубке. — Помощников зовут… — небольшая пауза, очевидно, он запрашивал у кого-то имена, — Артур и Иеремия.
— Это новые помощники, — сказал К.
— Нет, это старые.
— Это новые, а я — старый, который только сегодня догнал господина землемера.
— Нет! — уже заорала трубка.
— Кто же я тогда? — по-прежнему спокойно спросил К.
И после паузы тот же самый голос, с той же самой картавостью — и в то же время как будто другой, более глубокий, более достойный голос сказал:
— Ты — старый помощник.
К. вслушивался в звучание голоса и чуть было не прослушал вопрос:
— Чего ты хочешь?
Охотнее всего он теперь повесил бы трубку. От этого разговора он ничего больше не ждал. Только по необходимости, скороговоркой он задал еще вопрос:
— Когда мой господин может прийти в Замок?
— Никогда, — был ответ.
— Хорошо, — сказал К. и повесил трубку.
Крестьяне за его спиной придвинулись уже почти совсем вплотную. Помощники, все время косясь на него, усиленно старались сдерживать крестьян. Но похоже было, что они только притворяются, да и крестьяне, удовлетворенные результатом разговора, понемногу отступали. В этот момент их группу быстрым шагом прорезал какой-то человек; он поклонился К. и вручил ему письмо. Держа в руке письмо, К. рассматривал человека, который в данный момент казался ему важнее письма. Было очень большое сходство между ним и этими помощниками, он был такой же гибкий, как они, точно так же в обтяжку одет и такой же подвижный и юркий, — но все же совсем другой. К. уж лучше согласился бы иметь помощником его! Чем-то он напоминал К. ту женщину с младенцем, которую К. видел в доме кожевника. Одет он был во что-то почти белое, одежда была, очевидно, не из шелка, это была зимняя одежда, как у всех прочих, но у нее была легкость и праздничность шелковой одежды. Лицо его было ясным и открытым, глаза огромными. У него была необыкновенно светлая улыбка; он провел рукой по лицу, как будто хотел прогнать эту улыбку, но ему это не удалось.
— Кто ты? — спросил К.
— Барнабас мое имя, — сказал он. — Посыльный я.
Мужественно и в то же время мягко шевелились его губы, когда он говорил.
— Как тебе это нравится? — спросил К. и показал на крестьян с их прямо-таки страдальческими лицами (казалось, будто какие-то удары приплюснули сверху их черепа и боль от побоев сформировала черты этих лиц); К. все еще не потерял к ним интереса, так как они, раскрыв свои толстогубые рты, следили за ним, но в то же время как будто и не следили, ибо взгляды их глаз частенько убегали в сторону и, прежде чем возвратиться, надолго прилипали к совсем посторонним предметам; потом показал К. и на помощников, которые стояли в обнимку, щека к щеке, и усмехались, то ли приниженно, то ли насмешливо — нельзя было понять, — он показал ему всех, будто представляя некую, особыми обстоятельствами навязанную ему свиту и ожидая (в этом была доверительность, на которую К. рассчитывал), что Барнабас всегда будет отличать его от них. Но Барнабас — правда, без всякого умысла, это было видно — совершенно не понял вопроса, пропустил его мимо ушей, как хорошо вышколенный слуга пропускает слова господина, лишь по видимости обращенные к нему, поглядел только, как того требовал вопрос, по сторонам, помахал рукой знакомым из крестьян и перебросился парой слов с помощниками, все это — свободно, естественно, не смешиваясь с остальными. Отвергнутый, но не смущенный, К. вернулся к письму, которое держал в руке, и вскрыл его. Там было написано следующее: «Глубокоуважаемый господин! Вы приняты, как Вы знаете, на графскую службу. Ваш непосредственный начальник — староста общины, он же сообщит Вам все, что нужно, о Вашей работе и условиях оплаты, ему же Вы будете отчитываться. Однако и я постараюсь не выпускать Вас из поля зрения. Барнабас, который принесет Вам это письмо, будет время от времени расспрашивать Вас с тем, чтобы узнавать Ваши желания и сообщать мне. Вы всегда можете рассчитывать на мою готовность по мере возможности быть Вам полезным. Я придаю значение тому, чтобы мои работники были довольны». Подпись была неразборчива, но рядом было подпечатано: «Управляющий X канцелярией».
