Приходит электрик к себе домой, а у него гости: теща его с дочерью и Назаров.
– Здравствуйте, – вежливо сказал электрик. – Ну что, Назаров, тебя можно поздравить?
– Можно поздравить, – сказал Назаров. – Можно понздравить.
– Поздравляю, – сказал электрик.
– Кто же на сухую поздравляет!– удивился Назаров.
И теща тоже удивилась:
– Ты что это, Пахомов, завязал, что ли?
Электрик ничего не сказал на это.
– Завязал, что ли?– еще раз спросила теща. – А?
– Нет, почему завязал, – молвил электрик после неконторого молчания. – Наоборот, я сейчас кружку пива выпил. А больше нет настроения.
– Что значит "нет настроения"? У людей такое собынтие… – это вступила жена электрика. – Сядьте и выпейте.
– Ну и что же, что у людей событие? А у меня нет настронения. Если желаете, могу сыграть в шахматы с кем-нибудь. Давай, Назаров?
– Ерунда какая-то получается, – возмутился Назаров. – К нему пришли как к человеку, а он – в шахматы. Фишер наншелся. Ты что, смеешься над нами?
– Никто над вами не смеется, а пить не буду. Я уже выпил сегодня кружку пива, хватит.
– Но так же тоже нельзя, – обиделась и жена Назарова, Назариха. – Зачем же нас в смешном виде-то выставлять?
– Никто вас в смешном виде не выставляет, – спокойно, с достоинством сказал электрик. – Наоборот, будьте как донма… Предлагаю в шахматы.
– Да при чем тут шахматы?! – закричал Назаров. – Я – ученый человек теперь, я столько трудов положил, а ты не сонизволишь даже за столом со мной посидеть! У меня сейчас кринзис после такого напряжения, а ты мне шахматы в нос суешь. Бессовестный ты после этого! У тебя никакого уважения ненту к ученым. Как был электрик, так электрик и есть.
– Я ученых уважаю, – парировал эту бестактную выходнку электрик, – но я не уважаю тех ученых, которые начинанют сразу зазнаваться. Вот таких ученых я не уважаю, это ты точно заметил, Назаров! Смотри, Назаров, ох, смотри… занзнайство до добра не доводит. Смотри, Назаров.
– Нахал!– закричал опять Назаров. – А еще родственник! Ну давай хоть шампанского выпьем?
– Нет, – стоял электрик. – Ни шампанского, ни сухого – ничего.
– Пахом, – обратилась к электрику жена его, – людей нандо уважать. Ну чего ты? Садись за стол… у меня всего полно: водки всякой, даже твоя любимая перцовка есть. Нельзя же так, в самом деле.
– Как? – спросил ее электрик.
– Да вот так-то вот: люди тебя упрашивают, а ты не хончешь свою гордость побороть. Может, тебя обидел кто?
– Никто меня не обидел. Но только я пить не буду. Ясно? Пусть я электрик, но по принуждению пить не буду.
– Но, Пахом…
– Что "Пахом"? Что "Пахом"? Я пятьдесят лет Пахом. Я сказал – нет. Все.
– Но почему? Почему-у?!
– Не буду, и все. И хватит на эту тему. Давайте лучше в шахматы.
– Да пошел ты к чертовой матери со своими шахматанми! – вышел из себя Назаров. – Чего ты привязался со своими шахматами. Я тебя последний раз спрашиваю: будешь пить?
– Нет.
Все некоторое время смотрели на упрямого электрика.
– Знаешь, кто ты после этого?– спросил Назаров.
– Не знаю, ну-ка?
– Верблюд. Те тоже подолгу не пьют в пустыне. Вот тебя тоже надо в пустыню…
– Куда, куда? – спросил электрик. – Куда меня надо?
– В пустыню, к верблюдам…
Электрик встал и дал Назарову шахматами в лоб. Фигурки разлетелись по полу… Электрик пополз их собирать.
– Извини, Назаров, – сказал он. – Я не хотел… Черт его знает, затемнение какое-то… Может, все же сыграем в шахнматы? Или ты сильно обиделся?
– Обиделся? – спросил нервный электрика.
– Обиделся, – вздохнул электрик.
– Вот они все так. Ну до того обидчивые, до того обидчинвые – спасу нет!
– Что же ему, спасибо говорить – в лоб засветили?.. – подал голос мрачный.
– Он же извинился.
– Я же извинился.
– Не могу! – взревел вдруг урка. – Не могу!.. Счас буду метелить обоих – за вранье. Да хоть бы врали, пала, как люнди, а то врут, как… – урка сел в кровати и смотрел злыми глазами на электрика и нервного, которые сидели рядышнком. – Христосики! Фишера! До того культурные, пала, до того вежливые – аж зубы ломит. Шмакодявки… шкуру спансать кинулись. Никакой гордости у людей!
– Ты! – крикнул электрик Пахомов. – Ну-ка, закрой сифон! Смелый… Смелый? Ну-ка расскажи, как ты здесь очутился? Ну-ка?
– А чего мне скрывать-то? Напугал, пала. Я те все без науки скажу: взял часы у одного… Выпить не хватило, я выншел на улицу и попросил у какой-то пьяной шляпы часы в долг.
– Вона – часы в долг! – вконец обозлился электрик. – А костюм в долг не попросил? Часы он в долг попросил. Это и есть твоя гордость? Это об этом ты шумишь?
– Это называется – ограбил, а не попросил, – поддернжал электрика нервный, тоже оскорбленный выкриками урнки. – Интеллигент нашелся.
– Нет, это называется – по-про-сил, – настаивал урнка. – Ты мне чужую статью не шей. Поал? Не шей. Я подоншел и по-про-сил: "Гражданин, одолжи мне свои бока". Я не сказал: "отдай", я сказал: "о-дол-жи". Поал?
– Как? – спросил вдруг очкарик. – Как?
– Чего "как"?
– Как вы сказали: "бока"?
– Ну, бока – часы… Некоторые называют часы – бока. Еще называют – бочата. Если часы золотые, тогда – рыжие.
Очкарик встал и подошел к социологу.
– У вас какие очки? – спросил он. – Я не в том смысле, рыжие или нет, – с какой диоптрией?
– Минус четыре.
– Разрешите? – попросил очкарик.
Социолог снял очки и подал очкарику. Тот надел их… огнляделся… Сказал:
– Неплохо.
Затем он подошел к урке и внимательно всмотрелся в него.
– Да, – сказал он. – Совершенно точно! Встать!
– Ша… – заговорил было урка.
– Встать! – опять скомандовал очкарик довольно властно.
– Ша, – сказал урка, поднимаясь. – В щем дело?
Очкарик развернулся и влепил ему такую же звонкую, танкую же отчетливую пощечину, как и давеча. Урка кинулся было на очкарика, но тот умело уклонился и правой в ченлюсть свалил урку на кровать.
– Это был я, – сказал очкарик спокойно. – Я вспомнил это идиотское "бока".
Урка хотел опять вскочить и вскочил, но очкарик спонкойно стоял и ждал, так профессионально стоял и ждал, что урка… остался стоять.
– Та пьяная шляпа – это был я, – пояснил очкарик. – Я вспомнил слово "бока"… и узнал вас. Что вы отняли чансы – это я готов понять: с такой рожей дарить, например, часы – нелепо. Но за что вы меня еще и ударили?
– Да що ты ко мне пришился?! – заорал урка истеричнно. – Какие щасы?
Открылась дверь, и вошел старшина. Он заглянул в бунмажку с трудом прочитал:
– Гриши… Гриша-ков и Ковалев, к дежурному. В проснтынях прямо, там переоденетесь.
Урка и очкарик пошли на выход.
– Товарищ… – сказал социолог. – Очки-то.
– О! – спохватился очкарик. – Извините. Спасибо.
– Пожалуйста. Вы еще вернетесь?
Очкарик пожал плечами:
– Не знаю.
Старшина и двое в простынях вышли.
– Надавал он ему, – с восхищением сказал сухонький.
– Хилый-хилый, а двинул хорошо, правда, – Соколов нервно потер руки. – В челюсть красивый был удар.
– Сейчас вас, наверно, будут вызывать, – заговорил сонциолог. – Я бы хотел, чтобы еще кто-нибудь… Может быть, вы? – обратился он к сухонькому.
– Нет, – твердо сказал сухонький. – Я не буду.
– Почему?
– Не буду… Все, – у сухонького отчеканилась на лице непреклонность. Он пояснил: – Пусть наука занимается своим делом, а не бегает по вытрезвителям. Нашли тоже… Делать, что ли, больше нечего?
– Да почему вы так?
– Да потому! До сих пор на луну не высадились, а по вынтрезвителям бегаете. На луну лететь надо, вот что! – сухоньнкий чего-то осмелел и стал кричать на социолога. – Взяли моду – рису-уют, высмеивают… А на луну кто полетит?! Пушкин? Чем рисованием-то заниматься, на луну бы летенли. А то на луну вас не загонишь, а по вытрезвителям бенгать – это вы рады без ума. Чего тут хорошего? – бегаете… Чего тут интересного? Ничего тут интересного нет – хворанют люди, и все. Тяжело людям, а вы бегаете с вопросами. На луну надо лететь!
Социолог очень изумился… Он пооглядывался кругом, – полагая, что и все тоже изумились, – все внимательно слушали сухонького, и он тоже стал слушать. Сухонький враз как-то устал, лег на кровать и закрылся простыней.
– Последние силы растратишь тут, – сказал он. – У мення никаких историй не было, – еще сказал он, помолчав. – Я ручной. Причин никаких нету… Тоски тоже. И грусти нет. Я сам по себе… Независимый.
Социолог пожал плечами, посидел, уткнувшись в блокннотик, что-то записал. Потом повернулся к Ивану-трактонристу.
– Я тоже, – сразу отрубил Иван.
– Что "тоже"? – не понял социолог.
– У меня тоже тоски нет.
– А при чем здесь тоска?
– Ну, вы же причину ищите.
– Да…
– Вот. Я ее не знаю. Но тоски никакой не было. Ехал в баню… Наоборот, хорошо на душе было.
– Нет, они этого не понимают! – вскричал вдруг сухоньнкий и сел в кровати. – Ты им дай тоску какую-то – печаль! А так просто не может человек выпить! Просто – взял и…
