было обещание соблюдать внешние приличия, никогда ничего не просить у моего отца и не показываться публично в обществе недостойной соперницы его жены. Но три четверти его жизни проходили в доме, меблированном и содержимом на мои деньги, и весь Париж знал об этой постыдной связи. Я не думаю, что он действительно любил эту женщину. Тщеславие его упивалось той роскошью, которую он ей доставлял, и той обстановкой, которой она окружила его. Она была одна из модных куртизанок и умела принимать, как мне сказывали. Ремонвиль развертывался у нее во всю свою ширь и находил более или менее искренних поклонников. Он умел удерживать обычных посетителей этого дома позора, выставляя им напоказ свою щедрость и расточая обещания, основанные на его мнимом влиянии у министров. Влиятельности его не совсем верили, но в богатстве его никто не сомневался.
Что касается Ады, то потому ли, что она угадывала истину и хотела ее скрыть от нас, потому ли, что она действительно ничего не подозревала, только она не жаловалась. Напротив, она выказывала желание проводить зимы в Париже, вместе со своим мужем. Я опасалась его влияния на нее, и мне удалось удержать ее до января. Потом я последовала за ней вместе с отцом, и таким образом предупредила растрату ее состояния. Весной мы привезли ее опять в Мальгрету, беременной во второй раз, и к осени она родила довольно благополучно мальчика, которому дали в честь моего отца имя Генри.
Ада не была вялой от природы, ее просто заедала праздность. Она не умела бороться. Больная, она покорно скучала; выздоровев, она искала удовольствий, но отдавалась им без радости и без увлечения. Можно сказать, что у нее никогда не хватало силы ни на то, чтобы страдать, ни на то, чтобы перестать страдать. Большая перемена готовилась в ней, но я так же мало предчувствовала ее, как и ту, которая готовилась во мне.
Однажды я отправилась гулять к Дамам Мааса, вдвоем с моей маленькой племянницей Сарой. В этом пустынном ущелье жил старик-садовник, который существовал обработкой своего клочка земли в полгектара, помещавшегося у подножия скалы. В этом укромном уголке, защищенном от ветра, с теплой и влажной почвой старик с любовью и знанием дела выращивал великолепные овощи и плоды. Он посылал их в Париж по железной дороге; но когда я поселилась в Мальгрету, я доставила ему хороший сбыт для его урожая, и однажды он пригласил меня прийти и самой рвать виноград в его саду, где он поспевал раньше, чем в моем. Около полудня я отправилась с моей маленькой Сарой, и полчаса спустя наш лодочник Жирон высадил нас на песчаный берег.
Дедушка Морине (так звали садовника) принял нас с большим почетом и взял Сару на руки, чтобы она сама могла достать лучшие кисти на лозах, грациозно обвивавших стены его хижины. Я бы смертельно обидела его, — потому что он был очень горд, — если бы отказалась принять в подарок для моей сестры целую корзину великолепных фруктов, которую он передал моему лодочнику.
Сара еще не хотела возвращаться домой. Она в первый раз видела Дам Мааса. Не думаю, чтобы ее пониманию была доступна величавая красота местности, но ее часто отказывались брать сюда с собой, потому что «это очень далеко», и полчаса езды в лодке казались ей целым путешествием. Она гордилась такой дальней поездкой и собиралась рассказать маме, что была у поворота большой горы.
После четверти часа ходьбы, боясь утомить ее, я села на траву и хотела усадить ее рядом с собой, но она не имела ни малейшего желания отдыхать и порывалась бежать вперед одна. Чтобы заставить ее сидеть смирно на месте, был только один способ: спеть ей что-нибудь. Она очень легко запоминала песни и повторяла их сама с удивительной верностью. Весь мой репертуар песен, доступных ей, был уже давно истощен, и я принялась сама сочинять для нее новые. Произведения эти, как ты легко можешь себе представить, были самого незатейливого характера. Я старалась приспособить и музыку, и слова к успехам ее умственного и музыкального развития. Но развитие ее шло быстро, и она задавала мне немалую работу.
На этот раз я спела песенку, которую сочинила накануне, ложась спать, и которая начиналась так:
Милая стрекозка
Погоди немножко,
Я на твоих крылышках
Вижу огонек.
Мелодия, такая же детская, как и слова, понравились девочке, и она заставила меня повторить ее несколько раз.
Вдруг мы услышали, что в нескольких шагах от нас великолепная скрипка повторяет тот же мотив. В первую минуту Сара пришла в восторг от этого таинственного эхо. Ей вообразилось, что это речка или горы поют. Но увидев на моем лице выражение изумления и некоторого беспокойства, она испугалась и со слезами бросилась ко мне.
Тотчас же из ближайшей кущи деревьев показался таинственный музыкант и подошел к нам. То был молодой человек в одежде туриста, и наружность его была так приятна, что Сара тут же стала улыбаться ему сквозь слезы. Однако она все еще не совсем понимала, в чем дело, и чтобы отучить ее от страха перед незнакомыми предметами, я стала уговаривать ее вглядеться хорошенько в скрипку и в музыканта, который, чтобы успокоить ее, снова принялся, смеясь, наигрывать на скрипке тот же мотив.
Когда он кончил, Сара решилась подойти к нему и протянуть свою маленькую ручку, которую он поцеловал с таким искренним умилением, что не было возможности на него за это рассердиться.
Я уже собиралась удалиться, кивнув ему головой и не сказав ни слова, но он заговорил со мной. Он извинялся, что ввел в слезы мою девочку. Он обвинял себя в нескромности, что подслушал и повторил мою песенку; но, по его словам, это была просто прелесть, мастерское произведение. Далее он объяснил, что сам страстный музыкант и артист по ремеслу. Он путешествовал по этой очаровательной местности пешком, с котомкой за плечами и со своей неразлучной кормилицей-скрипкой. Он не мог устоять против желания повторить для самого себя то, что слышал. Но он не поддался бы желанию узнать имя композитора и не вышел бы из чащи, если бы ребенок не перепугался. Тогда он счел необходимым показаться, чтобы успокоить девочку. Все это он проговорил с живостью и бойкостью, которые удивили меня, не произведя никакого другого впечатления. Я видела в нем просто какого-нибудь странствующего артиста, который желал блеснуть светскостью обращения и городил самые нелепые и преувеличенные похвалы
