Берта приходила на виллу Медичи и усаживалась так, чтобы любоваться звучащими фигурами и мягкой игрой света на фасаде старинного дворца. Студенты с любопытством смотрели на нее: кто эта красавица, что проводит здесь долгие часы, не обращая внимания на чужие взгляды? Она отправлялась на виллу Дориа-Памфили, роскошную и помпезную, какой и подобает быть летней резиденции богатого княжеского рода, среди представителей которого были епископы и кардиналы. Глядя на Палатин с его живописными развалинами, кипарисами и ухоженными дорожками, Берта уносилась мыслями в прошлое, и воображение рисовало ей яркие картины былой славы Рима.
Однако больше всего Берте нравилось место, где зелень бушевала особенно пышно — парк виллы Маттеи, заброшенное царство изобилия. Вилла располагалась довольно далеко, туристы редко туда добирались, и парк был в полном распоряжении Берты. Тишина и уединенность доставляли ей самое изысканное удовольствие. Порой по заросшим травой тропинкам неторопливо шествовала группа семинаристов в алых одеяниях, и яркие пятна их наряда резко контрастировали с темно-зеленым морем дикой растительности.
Затем Берта шла домой, усталая и счастливая; садилась у окна и смотрела на закат. Заходящее солнце освещало купол собора Святого Петра, превращая величественное здание в храм золотого огня. Казалось, будто огромный купол был сделан не из камня, но из сияющего света, венчая собой дворец Гипериона. Когда же сгущалась ночь, безупречные очертания собора четко выступали на фоне великолепного бархатно-черного неба.
После Пасхи мисс Лей предложила потихоньку собираться обратно в Англию. Берту пугала мысль о возвращении, и не только потому, что ей не хотелось покидать Рим, но и потому, что это влекло за собой необходимость объяснений. Зиму она провела под удобным предлогом поправки здоровья, но теперь требовалось найти другой повод, чтобы оправдать необходимость пребывания вдали от мужа. Как ни напрягала Берта измученный рассудок, в голову ничего не приходило, однако она твердо решила ни в коем случае не возвращаться в Корт-Лейз — после шести месяцев счастливой свободы она не вынесла бы заточения духа и тела.
Эдвард счел скверное самочувствие жены убедительным поводом для отъезда и легко отпустил ее. По словам Крэддока, он не имел оснований удерживать Берту, если речь шла о состоянии ее здоровья, тем более что он вполне мог управиться с хозяйством самостоятельно. Супруги регулярно переписывались, но Берта всякий раз буквально заставляла себя отвечать на письма мужа. Она твердила себе, что единственный разумный выход из положения — открыто заявить Эдварду о своих намерениях и оборвать переписку, однако боязнь шума, неприятных хлопот и бесконечных объяснений удерживала ее от этого шага, и Берта попросту старалась писать как можно реже, отделываясь общими фразами. К ее удивлению, раз или два, когда она изрядно задержалась с ответом, приходило второе письмо от Эдварда, в котором тот с тревогой спрашивал, почему она не пишет.
Мисс Лей в разговорах ни словом не упоминала Крэддока, из чего Берта предположила, что тетушка о многом догадывается. Тем не менее мисс Лей воздерживалась от каких-либо высказываний; благословенны те, кто не вмешивается в чужие дела и держит рот на замке! Мисс Лей на самом деле пришла к выводу, что между мужем и женой произошел серьезный разлад, однако верная своей привычке предоставлять людям самим разбираться в жизни, искусно делала вид, что ничего не подозревает. Надо заметить, это было весьма благородно, ведь собственная наблюдательность всегда являлась предметом чрезвычайной гордости мисс Лей.
«Труднее всего для умной женщины притворяться дурочкой», — любила говорить она. Смекнув, в чем затруднение Берты, мисс Лей сочла его легко преодолимым.
— Было бы хорошо, если бы ты не торопилась с возвращением в Корт-Лейз и вместе со мной поехала бы в Лондон, — сказала она. — Ты ведь еще ни разу не проводила сезон в столице? В целом все довольно мило. Опера определенно хороша; кроме того, иногда можно увидеть людей, одетых со вкусом.
Берта ничего не ответила. Видя, что племянница явно хочет ответить согласием, но в то же время колеблется, мисс Лей пригласила Берту к себе в гости на две-три недели, прекрасно зная, что путешествие любой женщины всегда может растянуться на неопределенный срок.
— К сожалению, у меня не найдется места для Эдварда, — с холодной улыбкой промолвила она. — Ты же знаешь, моя квартирка слишком тесная.
Ирония — это дар богов, самый тонкий из способов словесного выражения мыслей. Это и броня, и оружие; и философия, и постоянное развлечение; пища для голодного ума и напиток, утоляющий жажду веселья. Насколько изысканнее умертвить врага, уколов его шипом иронии, нежели размозжить ему голову топором сарказма или отколотить дубинкой брани. Мастер иронии наслаждается ею только тогда, когда истинный смысл высказывания известен ему одному, и прыскает в рукав, глядя, как окружающие, скованные цепями своего тупоумия, воспринимают его слова абсолютно всерьез. В суровом мире ирония — единственная защита для беспечных. Для писателя же это снаряд, которым он может выстрелить в читателя, дабы опровергнуть гнусную ересь о том, что создает книги не для себя, а для подписчиков библиотеки Мьюди. Не стоит впадать в заблуждение, милый читатель: уважающему себя автору нет до вас никакого дела.
Миновало несколько дней с тех пор, как тетя и племянница устроились в лондонской квартире. Однажды утром, спустившись к завтраку, Берта обнаружила мисс Лей в радостно-возбужденном состоянии, которое та, впрочем, пыталась скрыть. Она вибрировала, точно раскрученная пружина, по-птичьи клевала свой завтрак — тост и вареное яйцо, и означать подобное поведение могло лишь одно: кто-то, на радость тетушке, выставил себя в глупом положении. Берта рассмеялась.
— Святые небеса, — воскликнула она, — что стряслось?
— Случилось ужасное несчастье. — Мисс Лей подавила улыбку, но в ее глазах плясали озорные искорки, как у молоденькой девицы. — Ты, кажется, не знакома с Джеральдом Водри? Знаешь, кто это?
— Полагаю, мой кузен.
Отец Берты, постепенно рассорившийся со всеми родственниками, в лице генерала Водри обрел зятя, наделенного столь же вспыльчивым характером, как у него самого, так что семьи прекратили всякое общение.
— Я только что получила письмо от его матери, в котором она пишет, что Джеральд весьма вольно повел себя по отношению к одной из горничных, и теперь вся родня в отчаянии. Горничную с нервным припадком отослали в деревню, мать и сестры в слезах, а генерал рвет и мечет. Приказал, чтобы ноги мальчишки не было в доме. А ведь негоднику всего девятнадцать! Какой стыд, не правда ли?
— Да, — с улыбкой согласилась Берта. — Никак не пойму, что такого в горничных-француженках, из-за чего подростки непременно волочатся за ними.
— Милочка, посмотрела бы ты на горничную Моей сестры! Ей лет сорок, если не больше, а кожа у нее высохшая и сморщенная. Хуже всего то, что твоя тетя Бетти умоляет взять этого соблазнителя под присмотр. Через месяц ему предстоит отправиться во Флориду, а до этого он останется в Лондоне. Интересно, каким образом я должна удержать беспутного юнца от порока? Разве похоже, что это мое призвание? — Мисс Лей всплеснула руками в притворном ужасе.
— Но ведь это страшно весело! Мы вместе перевоспитаем этого проказника. Наставим на путь, где французские горничные не будут поджидать его за каждым углом.
— Дорогая, ты просто не представляешь, каков он. Джеральд — отъявленный бездельник и хулиган. Его исключили из Регби, родители то и дело нанимали ему репетиторов — хотели, чтобы он поступил в офицерскую школу в Сэндхерсте, но Джеральд провалил все экзамены куда только можно — даже в Милиционную армию. Теперь отец дал ему пятьсот фунтов и велел убираться к дьяволу.
— Как грубо! Но зачем отправлять бедного мальчика во Флориду?
— Это была моя идея. Я знаю там кое-каких людей, владельцев апельсиновой плантации. Смею предположить, что вид цветущих апельсиновых деревьев, ряды которых протянулись на несколько миль, наведут юношу на мысль, что беспорядочный флирт может иметь неприятные последствия.
— Думаю, он мне понравится, — сказала Берта.
— Не сомневаюсь. Этот шалопай весьма недурен собой.
На следующий день, когда Берта сидела в гостиной и читала, в комнату вошел Джеральд Водри. Она поднялась с кушетки, с улыбкой шагнула ему навстречу и приветливо протянула руку, думая, что молодой человек смутится присутствием незнакомки и что он, по-видимому, должен переживать из-за собственного недостойного поведения.
— Вы, наверное, меня не знаете? — спросила она.
— Конечно, знаю, — обаятельно улыбаясь, ответил юноша. — Прислуга сказала, что тетушки Полли нет дома, но зато есть вы.
