Тильда продолжала регулярно посещать занятия, но ничего не говорила о своем женихе и вообще о предстоящей свадьбе, поэтому Тереза временами тешила себя надеждой на то, что обручение отменено. Однако, когда в одно из следующих воскресений ее вновь пригласили к обеду у Вольшайнов, на котором присутствовала и сестра хозяина дома, разговор за столом шел почти исключительно о приготовлениях к свадьбе, об уроках голландского языка, которые Тильда начала брать в последнее время и о которых Тереза только тут узнала, о приданом, о вилле господина Веркаде у пляжей Зандворта, о ферме на Яве, принадлежащей одному из его братьев. И господин Вольшайн на этот раз отнюдь не был рассеян или задумчив, он прямо-таки сиял от удовольствия, словно этот брак был вполне ему по сердцу и словно на свете не было ничего естественнее, чем в один прекрасный день отпустить с совершенно чужим человеком свою собственную дочь, с которой многие годы был так душевно и духовно близок, и тем самым потерять ее навеки.
Раньше, чем предполагалось, уже в самом начале июля, в ратуше состоялась свадьба. Тереза узнала об этом на следующий день из типографским способом отпечатанного извещения, отправленного ей по почте. Держа его в руке, она подумала, что предчувствовала что-то в этом роде. Ей уже казалось, что Тильда, уходя с последнего занятия, как-то многозначительно пожала ей руку. Вспомнился и особенный взгляд, который бросила на нее Тильда, обернувшись уже в дверях, — взгляд, в котором читались и некоторое сожаление, и легкая насмешка, как во взгляде ребенка, когда ему удалась злая проказа, последствия которой для жертвы он не в состоянии оценить. Несмотря на все это, Тереза надеялась хотя бы в один из следующих дней получить от Тильды весточку, отправленную во время свадебного путешествия. Но ничего похожего не случилось и долго еще не случалось. Ни письма, ни открытки, ни привета.
Прекрасным летним вечером ближе к концу недели Тереза отправилась в Мариахильф с намерением, в котором не признавалась даже самой себе, задним числом поздравить господина Вольшайна с бракосочетанием дочери. Однако, подойдя к его дому, увидела, что все окна наглухо занавешены, и припомнила, что еще несколько недель назад господин Вольшайн объявил о своем намерении после свадьбы дочери отправиться в отпуск. Медленно пустилась она в обратный путь по душным и довольно безлюдным улицам к своему домашнему одинокому очагу. Ибо Франца тоже не было с ней. Прошлым утром она указала ему на дверь за то, что он явился домой поздно ночью в компании приятеля и некой особы женского пола, которых она, правда, не видела, но проснулась от их шепота и смеха за стеной. Франц поначалу пытался отрицать, что в их компании была женщина, но вскоре, презрительно пожав плечами, признал это, собрал свои вещи и, не попрощавшись, ушел из дому.
Когда июль стал близиться к концу и последние ученицы разъехались на каникулы, Тереза осталась в полном одиночестве. По привычке она вставала рано утром и не знала, чем заполнить свой день. С домашними делами она справлялась очень быстро, дневная ходьба по раскаленным от жары улицам утомляла, вечерами она пробовала было читать, но романы, попадавшие ей в руки, либо нагоняли на нее скуку, либо только понапрасну раздражали, живописуя бурный образ жизни и страстные любовные романы выдуманных персонажей.
А вечерние прогулки по Рингу или в парках погружали ее в глубокую печаль. Иногда случалось, что какой-нибудь вышедший на поиски приключений господин увязывался за ней, но она боялась допустить, чтобы с ней заговорили или тем более пытались проводить. Она знала, что все еще производит впечатление моложавой дамы, но сама-то хорошо представляла, как выглядит по утрам: бледное, тонкое, но поблекшее от времени лицо, обрамленное по-прежнему густыми каштановыми волосами с двумя широкими седыми прядями. Когда одиночество, которое она кое-как еще выносила днем, вечером все более тяжким грузом наваливалось на ее плечи, ей иногда приходило в голову пойти навестить семью брата, но она испуганно гнала эту мысль, не зная, какой ей окажут прием и примут ли вообще. А возможность повидаться с матерью нагоняла на нее еще больше страху — именно потому, что в течение последнего года она много раз откладывала визит к ней.
И тем не менее ясным летним утром Тереза вдруг отправилась к матери, словно это решение пришло к ней во сне. Туда погнала ее не тоска, не ощущение давно забытого дочернего долга, а тот простой факт, что она не знала больше никого, кто бы мог дать ей взаймы денег на несколько недель отдыха за городом. Ибо желание уехать из города хотя бы ненадолго, сбежать на природу настолько сильно овладело ею, словно от его исполнения зависело ее здоровье и даже жизнь. Сельская местность, покой, отдых с некоторых пор представлялись ей как подписи под одной и той же картинкой — тем лугом в Энцбахе, где она много-много лет назад играла с маленьким мальчиком, который тогда был ее ребенком.
Мать жила в уродливом пятиэтажном доходном доме на главной улице венского района Хернальс, снимая убогую комнатку с одним окном у вдовы чиновника. Терезе было неизвестно, потеряла ли мать на неудачной спекуляции деньги, в большом количестве заработанные ею в течение нескольких лет, или же по глупости раздарила их кому попало, а возможно, вела столь жалкую жизнь просто из-за болезненной скупости. И все же как ни мала была в связи с этим вероятность получения у нее ссуды, но — может, из-за одержимости Терезы своим желанием отдохнуть, может, из-за радости, испытанной матерью по поводу ее неожиданного визита, а может, всего лишь из-за почти суеверной твердости, с какой Тереза изложила свою просьбу, — но мать почти без колебаний объявила о готовности дать Терезе сто пятьдесят гульденов, правда, под долговое обязательство вернуть эту сумму не позднее первого ноября и выплачивать по два процента от нее ежемесячно в случае несоблюдения срока. Впрочем, она даже не спросила дочь, для чего той понадобилась такая сумма, вообще не спросила ничего, что касалось Терезы, только беспрерывно болтала о повседневных хозяйственных делах, с них перешла на пустейшие сплетни о соседях, потом вдруг стала показывать дочери рукопись своего нового романа — сотни густо исписанных страниц, хранившихся в ящике кухонного стола, рассеянно и туманно ответила на вопрос Терезы о семействе брата, поздоровалась через открытое окно с какой-то соседкой в доме напротив, поливавшей цветы на своем подоконнике, и позволила дочери уйти, не сделав попытки удержать ее хотя бы ненадолго и не предложив приезжать еще.
87
Уже на следующее утро Тереза поехала в Энцбах. Прошло шесть лет с ее последнего визита туда. После смерти старого Лейтнера его вдова вышла замуж и перебралась в соседнюю деревню. Тереза сначала думала остановиться в одном из крестьянских домов, но, опасаясь более близкого общения с местными жителями, знакомыми с ней по прежним временам, предпочла поселиться в чрезвычайно скромной гостинице.
Во время небольшой прогулки по хорошо известной ей местности, по ее лугам и полям, направляясь к близкому лесочку, она повстречала нескольких знакомых ей с давних пор жителей деревни, но никто из них, по-видимому, ее не узнал. Она была совершенно одна, как ей того и хотелось, но чувство благодати, которое она надеялась ощутить, никак не появлялось. Сильно устав, она вернулась в свою гостиничку. Хозяин узнал ее, когда она сидела за обедом, и даже спросил ее о Франце. До такой степени спокойно, что сама втайне содрогнулась, она поведала ему, что ее сын нашел в Вене хорошую работу.
Во второй половине дня Тереза не выходила из своей комнаты, снаружи дрожал и переливался горячий летний воздух, и сквозь жалюзи солнце рисовало на стене комнаты ослепительные узкие полосы. В полудреме она лежала на жесткой неудобной кровати, в комнате жужжали мухи, снаружи доносились близкие и далекие голоса, разные шумы то ли с улицы, то ли с далеких полей врывались в ее сон. Только в сумерках Тереза поднялась и вновь вышла на воздух. Она прошла мимо дома, в котором Франц жил ребенком и который теперь перешел к другим владельцам. Он был ей чужой, точно никогда ничего для нее не значил. По лугу перед домом стлался легкий туман, словно предвещая близкую осень. Неизменная и неподвижная, как всегда обрамленная венком из сухих цветов, сквозь стекло с той же самой трещинкой смотрела на нее Дева Мария из-под кроны старого клена. С холма она спустилась к шоссе, вдоль которого ютились скромные дачи. Там и тут на верандах при свете висячих ламп сидели дачники — супружеские пары с детьми, точно так же, как сидели всегда. Другие родители, другие дети — и все-таки для нее те же самые, поскольку их лица скрывала полутьма. Наверху, по насыпи железной дороги, только что промчался экспресс, с непостижимой быстротой его грохот и гул умолк где-то вдали, и Тереза, идущая в темноте, почувствовала тяжкую печаль.
