Директор школы как раз и вышел нам навстречу, едва мы ступили под широкую сень парка, вернее сказать, тех деревьев, которые некогда были парком, а теперь просто росли, не образовывая уже ни аллей, ни полян, ни живописных групп.
Школа размещалась сначала в самом дворце, но несколько лет назад случился пожар. Его потушили, но все же временно ни жить, ни заниматься во дворце стало нельзя. Тем временем окрестные жители начали пользоваться тут чем можно. Сейчас от дворца осталась одна только коробка без крыши, без полов. Все это случилось в последние несколько лет. Володя Десятников в свой прошлый приезд видел дворец целым и невредимым.
Для школы-интерната построили новое здание – длинный одноэтажный дом из серого силикатного кирпича.
– Ну, и как вы думаете, что теперь делать с бывшим дворцом? – спросили мы директора школы.
С металлическим эзучанием голоса и как бы уже привыкнув отстаивать свое мнение, директор изрек:
– Сносить, и только сносить. Чтобы и следа не осталось.
Директора можно понять: постоянная угроза происшествия. Снести остатки дворца – и будет спокойнее жить. Действительно, когда-то находившийся на чердаке, а теперь просто висящий в воздухе и неизвестно на чем держащийся, торчит над скелетом дворца огромный многотонный железный бак для воды. Конечно, если он рухнет (а он непременно рухнет) и если под ним окажутся дети… Так что же, некому его заблаговременно снять? Некому в целом районе? В целой области?
А между тем основное все еще цело, крепко, устойчиво и даже красиво: фундамент, стены, проемы окон, этажные перекрытия. Приложить руки, вложить определенные средства – и будет опять прекрасный дворец. Дешевле же, чем построить такой же новый. Да и кто сейчас построит такой новый дворец. И разве хуже было бы нашей земле, если бы на ней стоял такой дворец…
Мы обошли вокруг обширную коробку дворца. Не слышно звуков рояля, не слышно отрывков из бессмертного романа. Кое-где грудами лежала зеленая обливная черепица – остатки кровли. Кусты сирени, бузины и шиповника, беспорядочно разрастаясь со всех сторон, штурмовали заброшенные руины. Бельведер, отделявший некогда дворец со стороны фасада от остального парка, утрачен, кирпич крошится от времени и дождей. От каменных лестниц, ведущих в парк, не осталось и следа. Мы вышли на край парка, на край холма, и перед нами раскинулась внизу обширнейшая долина с рекой и озером, с дальними деревеньками за этой долиной, на других холмах. Каким прекрасным было и могло бы быть это место!
Прощаясь с нами, директор школы, желая заполучить нас в потенциальные союзники по сносу дворца, говорил:
– Мои ребята, они вполне хорошие ребята. Они только самую малость… того совсем чуть-чуть…
– Да дай им бог здоровья, ребятам! Но почему в зависимость от них надо ставить судьбу дворца и целого места, судьбу драгоценного создания рук человеческих, историческую и культурную ценность, которая существовала за столетия до них и до всех нас?
…Сама Оптина пустынь тоже прошла по этой схеме. Началось все домом отдыха, потом был совхоз, а теперь СПТУ, в расшифровке (если не напутаю) сельское производственно-техническое училище. Между этими точками были еще какие-то стадии, но какие – никто в точности рассказать не мог. Как-то вылетело у всех из памяти. А ведь именно при прохождении через эти безымянные стадии комплекс монастыря утратил весь свой архитектурный облик22.
Борис Петрович и Тамара Петровна Розановы – мои друзья – жили около Оптиной в начале тридцатых годов. Каждый рассказывает о своем. Борис Петрович ходил в Березичи играть в бильярд. Он был тогда молодым человеком, парнем. В Жиздре ловили стерлядь и огромных жирных лещей. Рыбу били острогой, и был еще способ ловли, оставшийся от монахов. Называлось ловить «на сежу». Очень сложный способ с перегораживанием реки еловым лапником, но рассказано мне в подробности.
Тамара Петровна говорит, что все тогда в Оптиной было еще цело (то есть здания), только во всех помещениях дома отдыха сильно пахло ладаном. Никак не могли этот запах выветрить. И могилы все около собора были целы. Внутри помещений и в церквах ничего монастырского не оставалось. Было повыброшено. Кое-что разобрано окрестными жителями. Некто Захаров, принимавший участие в изъятии монастырского имущества, навешал у себя дома ковров. А это оказались не ковры, а попоны с монастырской конюшни. Курьез. Сразу после ликвидации монастыря прямо на папертях собора был устроен аукцион по распродаже имущества: мебели, посуды, одежды… Пафнутьев колодец, считавшийся святым и целебным, а на деле бывший глубинным сернистым источником, забили цементом, потому что к нему продолжалось паломничество за водой. Но родник пробился в новом месте и нашел себе выход на самом берегу Жиздры в нескольких метрах от воды, в маленьком овражке в густых кустах…
Этот колодец и этот родник и было первое, что мы увидели в бывшей Оптиной, еще не дойдя до монастырской стены. Колодец представляет сейчас из себя открытый небу квадратный сруб площадью метров шестнадцать, наполненный желтоватой, стоячей, мертвой, я бы сказал, водой с плавающим на ней неподвижно мелким мусором. Значит, эта вода насочилась и накопилась поверх цементного кляпа. Хорошо видно, что некогда излишки воды постоянно вытекали из сруба ручьем в сторону реки. На пути ручейка были устроены углубления, где вода накапливалась и где можно было умыться, а при желании окунуться. Над срубом была раньше часовня.
Постояв над срубом с мертвой водой, мы прошли к живому роднику, пробившему толщу земли в новом месте. Вода под ивовым кустом бурлила, вздымалась бугром, крутя в светлых струях песок какого-то неестественного серого цвета. Мы попробовали воду, но она настолько богата разными минеральными солями, что ее можно вот именно только попробовать, а не пить.
У обширных и все еще светлых бывших монастырских прудов сидела на зеленом бережку пожилая женщина в белом платочке. Мои товарищи – Володя Десятников и Василий Николаевич – пошли вперед, к монастырской стене, а я задержался около женщины и разговорился с ней. Оказалось, что она помнит монастырь до его ликвидации и видела, как его закрывали…
– Интересно? – спросил у меня Володя, когда я их догнал и присоединился к ним.
– Захватывающе. Вернусь в Москву, обязательно пошлю проект, чтобы молоко нам за вредность… хотя бы по четвертинке. А пока дай мне таблеточку валидола.
…Как сказать одним словом про то, что представляет из себя сейчас Оптина пу стынь? Слово такое есть – обломки. Остатки красной кирпичной стены как бы размыты сверху, как бы обтаяли. Точно так же размыты и обтаяли монастырские башни. Про главы Введенского собора, что он «обтаял» сверху, сказать нельзя, это было бы слишком слабо. Он обезглавлен и торчит в небо бескупольными барабанами. Точно так же обезглавлена Казанская церковь к югу от собора. Владимирская церковь (больничная) исчезла совсем. Растаяла. От церкви Марии Египетской остался бесформенный остов, обрастающий кустами неприхотливой бузины.
Совпало, что в этот день приехали в Оптину на экскурсию москвичи. Автобус. Основные экскурсанты из какого-то НИИ и несколько девушек из Госбанка. Москвичей водила по территории монастыря экскурсовод Козельского музея – жена Василия Николаевича Валентина Михайловна, в то время как сам Василий Николаевич ходил с нами. Но около могил, то есть около Введенского собора, мы все сошлись.
Можно ли вообразить, как выглядело это место до разоренья? Можно, потому что приходилось видеть в других местах нетронутые монастырские кладбища. Наверное, и здесь лежали надмогильные плиты с надписями, стояли памятники, росли цветы. Трудно вообразить другое: что это место с жалким штакетником могло выглядеть торжественно, хотя и печально, и, напротив, что торжественно-печальное место может выглядеть так вот жалко. Но и то надо сказать спасибо Василию Николаевичу Сорокину, сдвинувшему дело с мертвой точки и начавшему от нуля.
Когда появилась возможность вот именно собирать камни, ни одной надгробной плиты на месте не оказалось. Все они оказались по какой-то фантастической, не поддающейся здравому смыслу надобности разбросанными по обширной территории монастыря. И ведь не горстка камней, чтобы их разбросать, – тяжелые, мраморные, из полированного гранита.
Василий Николаевич дал мне потом памятную записочку с перечнем тех, кто здесь похоронен. Получилось вроде поминального списка. Ну что ж, помянем.
1. Оптинские старцы – Лев, Макарий, Амвросий, Анатолий, Варсонаврий и Анатолий.
2. Братья Киреевские Иван Васильевич и Петр Васильевич.
3. Жена Ивана Васильевича Киреевского – Наталья Петровна.
4. Александра Ильинична Остен-Сакен, тетя и воспитательница Льва Толстого, умершая в 1841 году.
5. Гартунг Николай Иванович – зять Пушкина, если бы Пушкин был жив к моменту замужества своей дочери. Скончался в 1859 году.
