— Я не говорю глупостей, это все он. Но посмотреть-то я могу? — И в доказательство того, что он может посмотреть, он взглянул через мое плечо. — Ну-у, по-моему, это вовсе не похоже.
— По-моему, тоже. — Я встал, разорвал рисунок на четыре части и огляделся в поисках корзины для бумаг.
Лили страшно разъярилась, но не на меня, а на Альфреда. Однако не взорвалась — она была не из тех, кто взрывается, — а подошла к нему и процедила сквозь зубы:
— Смотри, что ты наделал, дерьмо собачье. Пошел вон и чтоб духу твоего здесь не было.
— Ну что ты, Лили, — запротестовал он. — Я же ничего плохого не хотел сказать. Да в конце концов кто он такой? Какой-то молодой нахал…
— Я что сказала? Пошел вон и не смей показываться мне на глаза.
Я стал укладывать рисовальные принадлежности. Она подошла ближе и молча смотрела, пока я не закончил. Потом тихо сказала:
— Он иногда меня до бешенства доводит, хамская рожа. Но он купается в деньгах и тратит их не глядя. Он вам может быть полезен так же, как и мне. Не надо было рвать этот рисунок, Дик. У вас плохой характер, дружок.
— Нет, Лили. — Я усмехнулся. — Если говорить правду, этот набросок все равно никуда не годился. Иначе я не порвал бы его даже ради дюжины Альфредов.
— Вы попробуете еще раз? Хотите, я скажу, чтобы нам принесли чаю? Я всегда пью чай в это время.
При официанте, явившемся на звонок с чаем, сандвичами и сладким пирогом, она говорила о нашем номере, который смотрела из ложи, расхваливала дядю Ника и задавала мне разные нейтральные вопросы о нем. Но как только мы остались одни, она взглянула на меня с полуулыбкой, не вязавшейся с ее голосом примерной тихони, и сказала:
— Вы слышали, как назвал вас Альфред — молодым нахалом. Вы и вправду такой, Дик?
— Не совсем. Но я понимаю, что он хотел сказать.
— Я хочу, чтобы вы мне кое-что рассказали, — проговорила она тихо. — Я хочу, чтобы вы подробно, во всех подробностях рассказали мне, что у вас было с этой актрисой… как ее… Джули Блейн. — Глаза ее стали зелеными и светились нетерпением, рот приоткрылся, а кончик длинного носа чуть-чуть задрожал (хотя, может быть, это мне показалось), и вид был как у помешанной. — Расскажи мне все. Ну?
Наверное, я побагровел. Я затряс головой и пробормотал, что не могу и не хочу ей рассказывать. Не забудьте, что, хоть она и изображала из себя маленькую девочку, она была почти на восемь лет старше меня, знаменитая звезда, которая пела такие популярные песни, что их распевали в сотнях баров перед закрытием. Мне было неловко и немного противно, но я не решался резко оборвать ее.
Она наклонилась вперед и приложила холодную руку к моей щеке.
— Наверное, я поторопилась, дорогой, да? Ну, тогда позже, когда мы будем настоящими друзьями. Ты, должно быть, думаешь, что у меня уйма друзей, но на самом деле ничего похожего. А у тебя?
— У меня тоже. И в этот раз их едва ли прибавится. Нынешняя поездка наводит на меня тоску. У нас неважная компания.
— Ты мне не сказал ничего нового, дорогой. Я очень разборчива, — продолжала она с фальшивой светскостью, которая напомнила мне Сисси, когда та хотела выглядеть настоящей леди, — очень разборчива, правда. Я держусь приветливо, не задираю носа — мол, я звезда и всякое такое, — но чтобы я хоть раз была в настоящей дружбе с теми, кто выступает со мной вместе, — спроси Отто Мергена. Он тебе скажет, как я требовательна.
— А каков сам Мерген? Мне очень любопытно узнать.
— Не одному тебе, дорогой. Отто таинственный человек. Мы с ним уже пять лет, и все еще я знаю о нем очень мало. Когда мы встретились, он выступал в музыкальном номере вместе с одной немкой, которая весила, наверное, больше ста килограммов. И вот однажды вечером, когда они играли в Айлингтоне в театре «Коллинз», она упала и умерла, — если собираешься умирать, то сцена такое же подходящее место, как и всякое другое, — и тогда он уговорил меня взять его к себе. Ты его слышал. Он может убедить кого угодно, в чем угодно… он образованный человек… и потом у него такой приятный голос, ты не находишь?
— Нет. По-моему, он слишком тихий и елейный.
— Это потому, что ты с севера. А кроме того, ты, наверное, ревнуешь. Но я не сплю с ним.
— Я так и не думал, Лили.
— Многие так думают. Прямо не говорят, но у них на лице написано. В том числе и у твоей подружки Сисси или как ее там, правда, сразу видно, что она не большого ума. Я тебе скажу одну вещь про Отто Мергена. И советую не пропускать мимо ушей. Что бы ты ни делал, не порти с ним отношений.
— Почему? А иначе что будет?
— Не знаю. Не знаю, каким образом. Но всегда случается что-нибудь скверное. Это святая правда, Дик. Я уж сколько раз своими глазами видала. Так что лучше не говори и не делай ничего такого, что бы его задело. Он очень обидчивый. Будь осторожен, дорогой, вот и все. Если можешь, подружись с ним.
Я чуть было не брякнул, что скорее подружусь с крокодилом. Но удержался и сказал только, что мне пора идти. Я уже подхватил ящик с рисовальными принадлежностями, как вдруг она подошла ко мне вплотную, поглядела на меня пристально и сказала своим тоненьким голоском:
— По-моему, ты нравишься Отто. И он знает, что ты нравишься мне. В следующий раз, когда придешь меня рисовать, мы запрем дверь, и никакой Альфред сюда не ввалится. Постой, не двигайся.
Я только успел заметить, что глаза у нее снова позеленели, а кончик носа, кажется, задрожал, хотя за это не поручусь, — и она слегка сжала мое лицо в ладонях. Я думал, она хочет поцеловать меня, но она просунула язык мне в рот, а руки ее скользнули вниз по моим бедрам. Я не ожидал и не хотел ничего такого, но мои руки сами собой потянулись обнять ее, и тогда она отскочила прочь.
— Ах ты, распутный мальчишка! — Она это не просто сказала, а как-то сердито выкрикнула, и вид у нее был и в самом деле безумный. И раньше, чем я успел захлопнуть за собой дверь, я услышал вслед несколько слов, весьма неожиданных в устах популярной исполнительницы английских сентиментальных песенок. Благополучно выбравшись в коридор и с облегчением убедившись, что я не забыл второпях свой ящик, я некоторое время вытирал лицо и убеждал себя, что все это мне не померещилось.
Но это был еще не конец. В ту неделю я гримировался и одевался вместе с Хейесами и Барни в довольно большой уборной. После второго представления они переоделись раньше меня, — у них была назначена встреча в баре, — а я замечтался и остался там один, как вдруг раздался резкий стук в дверь, и на пороге появился Альфред, весь красный, с мутными глазами, которые к тому же слезились.
— Здорово… как тебя… Хернстабл…
— Я — Хернкасл. Там на дверях написано.
— Ладно, ладно, не сердись, старина. Посмотри-ка, что я тебе принес. — Он извлек три бутылки виски из бумажного пакета. — Все тебе, хотя и я глотну, если ты предложишь. Стаканы есть? — Он с отвращением огляделся. — Мало радости одеваться в такой дыре. Ты бы посмотрел, какая у Лили уборная!
— Она звезда, а я всего-навсего один из индийцев.
— А лихо у вас получается. Нипочем не сообразишь. Ну, давай же чистый стакан, старина.
Я устало поднялся и отыскал наш единственный чистый стакан.
— Пожалуйста. А я не хочу. Я не пью не закусывая. Но спасибо за три бутылки, Альфред, если они в самом деле мне.
— Конечно. Я же сказал. Все тебе, кроме этой капли, которую я выпью. Будь здоров! Давай посидим немножко, поговорим о том о сем, Джек… нет, не так… Дик. Вот теперь правильно — Дик? Хорошо!
Он не был пьян, но уже хлебнул спиртного и теперь пытался небрежно раскинуться на одном из наших жестких маленьких стульев; в конце концов это ему удалось после того, как он облокотился на полочку с гримом под большим освещенным зеркалом. Я еще не кончил переодеваться и потому вернулся к прерванному занятию, слушая, что он говорит.
— Пришел извиниться. Дик, — начал он торжественно. — Собственно, это ее идея. Она мне сказала: «Альфред, ты должен извиниться перед этим мальчиком». Вот ее точные слова, Дик, старина. Принимаешь мои извинения? Давай сначала покончим с этим. Принимаешь извинения? — Он с беспокойством смотрел на меня, широко раскрыв рот.
— Принимаю, Альфред. Забудь об этом. Еще раз спасибо за виски. Ты пей. — Я завязывал галстук.
— Присядь на секунду, Дик, старина. Мне надо сказать кое-что очень серьезное, и я не могу этого сказать, пока ты не сядешь. Вот так лучше. — Он выпил еще виски и снова взглянул на меня беспокойно, немного кося.
— Ладно, Альфред. — Я начинал терять терпение. — В чем дело?
— Ну, не стану ходить вокруг да около, Дик, старина. Буду говорить прямо. — Тон у него был решительный. — Я люблю Лили Фэррис, и плевать мне, видно это или нет. Я полюбил Лили Фэррис с первого взгляда — она тогда пела «Тропинку через луг» и «Жимолость». Изумительно! Какой номер — с ума сойти, а ведь это только начало, только начало. Ты ведь по-настоящему не знаешь Лили?
