– О нет! Все мои сожаления и страдания остались далеко в прошлом, как только я увидела, как ты переживаешь за обоих. Я знаю, ты хочешь каждому воздать по заслугам, и поэтому с каждой минутой я становлюсь все спокойней и безразличней. Твоя добродетель вселяет в меня уверенность, и если я стану грустить об ушедшем навсегда, то от тоски вскоре сделаюсь легкой, как перышко.
– Бедный Уикем. В лице его столько доброты! Такие открытые и утонченные манеры!
– Несомненно, в воспитании обоих джентльменов была допущена какая-то досадная недоработка. Одному досталась вся доброта, а другому – вся ее видимость.
– Я никогда не полагала, что мистер Дарси испытывает такую нехватку этой видимости, как оно следует из твоих слов.
– А я считала себя такой рассудительной и упорствовала в его восприятии с позиций отвращения безо всяких на то причин. Можно быть нестерпимо оскорбительной, отказывая кому-нибудь в справедливом суждении; но нельзя постоянно насмехаться над человеком, не натыкаясь то и дело на что-нибудь замысловатое.
– Лиззи, когда ты впервые прочла письмо, я уверена, ты ко всему отнеслась совсем иначе, чем сейчас.
– Конечно, да. Мне сделалось очень неловко. Я бы даже сказала, что почувствовала себя несчастной. И это при том, что рядом со мной не было никого, с кем бы я могла поделиться печалью; со мной не было моей Джейн, которая подтвердила бы мои мысли о том, что прежнее мое поведение диктовалось слабостью, глупостью и тщеславием. О, как мне тебя не хватало!
– Как жаль, что ты говорила столь ужасные вещи мистеру Дарси, когда речь зашла об Уикеме, ведь теперь твои обвинения оказались совершенно незаслуженными.
– Разумеется. Но речь моя, проникнутая горечью, является естественным следствием предубежденности. Есть у меня одна мысль, о которой я хотела бы с тобой посоветоваться. Мне надо узнать, следует ли рассказывать остальным нашим знакомым об истинном характере мистера Уикема.
Мисс Беннет немного помолчала, потом задумчиво проговорила:
– Боюсь, у нас нет причин поступить с ним так ужасно. А сама ты, что об этом думаешь?
– Мне кажется, не стоит пытаться этого делать. Мистер Дарси не дал мне полномочий придавать эту историю публичной огласке. Напротив, каждое слово, относящееся к его сестре, он просил меня хранить в молчании; а если я попытаюсь раскрыть людям глаза, не упоминая самого главного, кто поверит моим утверждениям? В обществе так сильно предубеждение против мистера Дарси, что половина языков в Меритоне скорее умрет, чем согласится признать достоинства этого джентльмена. В такой затее определенно нет ни капли разума. Уикем скоро уедет, и едва ли о нем станут долго вспоминать, а потому нет нужды ворошить прошлое, если сам исполнитель злодеяний для всей ветреной публики уже как бы мертв. Когда-нибудь весь этот ужас раскроется, и тогда мы сможем посмеяться над слепцами, не видевшими раньше очевидного. Но сейчас нам лучше об этом молчать.
– Ты совершенно права. Выставить его грехи на суд общества – значит разрушить всякие его надежды на будущее. Кто знает, быть может, сейчас он уже раскаялся и желает измениться. Нам нельзя ввергать его в отчаяние.
Страсти, бушевавшие в душе Элизабет, когда она завела разговор, теперь поутихли. Она избавилась от двух тайн, тяжким грузом давивших ее душу в течение двух долгих недель, а в лице Джейн она нашла благодарного исповедальника, готового вернуться к любому из этих волнений при первой же необходимости. Но оставалось еще кое-что, не дававшее ей покоя; однако раскрытию третей тайны препятствовали любовь, стыд и благоразумие. Она не посмела ни рассказать о второй половине письма, ни поведать сестре о том, как сильно и страстно была она еще совсем недавно любима. Судьба уготовила Лиззи жить с этим камнем на сердце; но она прекрасно понимала, что ничего, кроме предельной ясности между обоими влюбленными, не сможет снять с нее эту тяжесть. «В любом случае, – думала она про себя, – я просто рассказала бы ей то, что мог бы рассказать сам Бингли куда лучше меня. Но я вынуждена держать рот на замке, покуда страсти не улягутся за давностью времени».
Теперь, когда Элизабет вернулась домой, ей ничто не мешало на досуге понаблюдать за настроением Джейн: та была несчастлива и до сих пор в душе своей лелеяла любовь к Бингли. Не считая себя прежде влюбленной, она была предана тому всем своим нежным сердцем, да и ее возраст упреждал легкомыслие в чувствах; и она так ревностно хранила о нем память, так явно предпочитала его другим мужчинам, что все свои мысли, все свои чувства к друзьям Джейн сверяла с печалью непознанной любви, терзая сердце потерянным навсегда счастьем.
– Ну, Лиззи, – сказала однажды миссис Беннет, – каковы теперь твои мысли о печальном происшествии с Джейн? Со своей стороны я намерена никогда и ни с кем более это не обсуждать. Я так и сказала об этом сестре Филипс третьего дня. Кстати, мне все-таки не удалось выяснить у Джейн, виделась ли она с Бингли в Лондоне или нет. Ах, какой он недостойный, гадкий молодой человек! Мне кажется, теперь у Джейн не осталось ни малейшего шанса его добиться. В Меритоне ходят слухи, будто он не вернется в поместье даже летом. Я успела расспросить об этом всех, кто может быть в курсе событий.
– Я уверена, что он никогда более не поселится в Незерфилде.
– Отлично! Об этом пусть думает он сам. Никто из наших соседей и не желает его возвращения. Я не склонна менять свое мнение о том, что он совсем непорядочно обошелся с моей дочерью. На ее месте лично я не стала бы сидеть просто так, сложа руки. Единственное, что меня утешает, – это то, что Джейн непременно умрет от несчастной любви и тогда уже он пожалеет о своем злодеянии.
Элизабет не разделяла утешения матери, но сочла за благо промолчать.
– Ну, Лиззи, – продолжала та, не дожидаясь ответа, – значит, Коллинзы живут вполне прилично? Так, так, надеюсь, это у них надолго. И каков у них стол? Шарлотта, говорят, превосходная экономка. Если она даже вполовину столь сметлива, как ее мать, то должна изрядно экономить. Уверена, в их хозяйстве нет ничего необычного.
– Конечно, нет.
– Да уж, кто бы в том сомневался. Они-то из бюджета не выйдут. Они никогда не узнают, что такое нужда. Ну, да лишь бы им во благо! И, наверняка, как я полагаю, они частенько поговаривают о том, как бы половчее прибрать к рукам Лонгбурн после смерти твоего отца. Уверена, что они говорят об этом доме как о своем собственном.
– На эту тему при нас они не разговаривали.
– Конечно, нет! Было бы странно, если б они решили обсудить это при тебе. Но я ни секунды не сомневаюсь в том, что между собой они только об этом и говорят. Что ж, если им легче оттого, что они приберут к рукам то, что им не принадлежит по праву, тем лучше. Мне лично было бы стыдно владеть тем, что было просто кем-то завещано.
Уже прошла неделя, с тех пор как они вернулись, и началась другая, в конце которой полк должен был покинуть Меритон. К этому времени все молодые леди в округе казались уже совершенно убитыми горем. Вид каждой из них выражал вселенскую скорбь и призывал к состраданию. Пожалуй, только старшие мисс Беннет все еще сохранили способность есть, пить и спать, да и вообще продолжали заниматься своими обычными делами. Зато сколько раз им приходилось выслушивать упреки в бездушии со стороны Китти и Лидии, которые ни в чем не находили утешения и которые никак не могли взять в толк, откуда на этом свете берутся такие черствые, бессердечные люди.
– Боже милостивый! Что с нами станет? Что же теперь нам делать? – воздев руки к небесам, восклицали они в минуты крайнего отчаяния и тотчас же набрасывались на какую-нибудь из сестер: – Как ты вообще можешь улыбаться, Лиззи?
Впрочем, находились и те, кто действительно понимал, чем вызвана такая печаль, и сочувствовал им. Их любящая мать, например. Она с радостью готова была разделить горе своих дочерей, поскольку еще хорошо помнила, как сама терзалась в подобных случаях. Лет этак двадцать пять назад.
– Между прочим, – говорила она, – я тоже рыдала несколько дней, когда из наших мест уезжал отряд полковника Миллара. Я даже думала, что никогда не оправлюсь от такого удара.
– Ох, мама, мне тоже кажется, что мое сердце этого долго не выдержит, – жаловалась Лидия.
– Если бы только кто-нибудь смог поехать в Брайтон! – заметила вдруг миссис Беннет.
– Точно! Если бы только кто-нибудь смог поехать в Брайтон! Но папа на это ни за что не согласится…
– Купание в море очень хорошо восстанавливает силы.
– Да. Тетя Филипс утверждает, что мне это особенно пойдет на пользу, – добавила Китти, и вся семья вновь принялась оплакивать свою судьбу.
Жизнь в Лонгбурне на время приостановилась; и хотя Элизабет старалась не обращать внимания на страдания сестер, она все же понимала, что наслаждаться повседневными радостями в такой обстановке просто невозможно. Иногда, находясь в хорошем настроении, она даже начинала чувствовать угрызения совести, и потому лишний раз соглашалась с горькими упреками мистера Дарси. Собственно, именно сейчас она окончательно стала склоняться к тому, что должна простить ему столь беспардонное вмешательство в интересы своего друга.
