Этих двух мать держала в ежовых рукавицах. И вышколила их, чтоб знали себе цену. Обе всегда были хорошо одеты, в одинаковых шляпках, как положено, если вас две сестры и вы немки. Мать любила, чтоб они были одеты в красное. Самые лучшие из платьев у них были красные, из добротной плотной ткани, щедро отделанные блестящей черной тесьмой. А к платьям по жесткой красной фетровой шляпке с черной бархатной лентой на тулье и с птичкой. Мамаша одевалась как матрона, в капоре и в черном, садилась всегда промежду больших своих дочек, вся такая суровая, сдержанная и властная.
Единственная слабость, недостойная этой славной немецкой женщины, — это как она баловала сына, а тот был врунишка, и с ним хлопот полон рот.
Отец семейства был добропорядочный, тихий, толстый немецкий мужчина, и он не совался. Он старался вывести из мальчишки дурь и чтоб врать перестал, но едва отец за него брался, мать обязательно вмешивалась, не могла удержаться, и мальчик получал неправильное воспитание.
Дочки миссис Хейдон только-только стали барышни, так что выдать племянницу, Лену, замуж было поэтому для миссис Хейдон главной заботой.
Четыре года назад миссис Хейдон поехала в Германию навестить родителей и взяла с собой девочек. Миссис Хейдон этот визит удался как нельзя лучше, хотя обеим дочкам не очень-то понравилось.
Миссис Хейдон была достойная щедрая женщина, и она от всей души заботилась и о родителях, и о разных там двоюродных, которых понаехало со всей округи. Старики миссис Хейдон были фермеры средней руки. Они были не то чтобы простые крестьяне, и где они жили было вроде как город, но родившимся в Америке дочкам миссис Хейдон все кругом отдавало нищетой и вонью.
А миссис Хейдон нравилось. Ей там все было знакомо, и потом она была такая богатая и важная. Она слушала родственников и решала за них всякие проблемы, и советовала, как лучше поступить. Она устраивала их настоящее и будущее и доказывала им, насколько в прошлом они были не правы, куда ни кинь.
И все было бы хорошо у миссис Хейдон, если б не две ее дочери, которых она никак не могла заставить почитать дедушку с бабушкой. Обе девочки вообще нехорошо себя вели со всеми здешними родственниками. Мать едва могла их заставить поцеловать дедушку с бабушкой и каждый день устраивала им головомойку. Но у миссис Хейдон столько было всяких разных других дел и времени на то, чтоб окоротить упрямых дочек, просто не хватало.
Трудолюбивая, с шершавыми от земли и работы руками, немецкая родня казалась рожденным в Америке девочкам уродливой и грязной и много ниже их самих, вроде как рабочие-итальянцы или негры, и девочкам казалось странным, как это мама дотрагивалась до них и ее не выворачивало, и женщины были так смешно одеты, и от работы все грубые и вообще другие.
Обе девочки глядели на них свысока и всегда говорили промеж собой по-английски, как они их всех терпеть не могут и как они хотели бы, чтобы мама не связывалась. Девочки умели немного по-немецки, но даже и пробовать не желали.
Семья старшего брата интересовала миссис Хейдон прежде прочих. Там было восемь человек детей, и пять из них из восьмерых были девочки.
Миссис Хейдон подумывала, что было бы неплохо взять одну из этих девочек с собой домой в Бриджпойнт и дать ей шанс. Всем это нравилось, и все хотели, чтоб поехала Лена.
Лена была вторая по счету девочка в этой большой семье. Ей тогда было всего семнадцать лет. Лена была в семье не самая-самая. Она всегда была вроде как в полудреме и не здесь. Работница она была хорошая и безотказная, но даже и доброй работой разбудить ее не было никакой возможности.
Возраст у Лены был как раз такой, как хотелось миссис Хейдон. Лена могла бы сперва пойти куда-нибудь в прислуги и научиться по хозяйству, а погодя, когда войдет в возраст, миссис Хейдон нашла бы ей хорошего мужа. И потом, Лена была такая тихая и скромная, что никогда не станет делать на свой лад. И потом еще, миссис Хейдон при всей своей суровости была мудрая, и она чувствовала, что в Лене что-то есть.
Лена хотела уехать с миссис Хейдон. Лене в Германии не очень нравилось. И дело было не в тяжелой работе, а в грубости. В здешних людях не было обхождения, и мужчины, развеселясь, делались буйные и тогда принимались лапать ее и отпускать грубые шуточки. Они были славные люди, но все это было как-то неприятно и нерадостно.
По правде говоря, Лена и сама не очень понимала, что ей в Германии не нравится. И не очень понимала, почему она все время как в полудреме и не здесь. Она не знала, будет ли там, в Бриджпойнте, как-то иначе. Миссис Хейдон взяла ее и накупила всяких платьев, а потом взяла на пароход. Лена не очень понимала, что с ней такое происходит.
Миссис Хейдон, и девочки, и Лена ехали на пароходе вторым классом. Дочкам миссис Хейдон было как против шерсти, что мама взяла с собой Лену. Им не хотелось, чтоб у них была двоюродная сестра, которая ничем не лучше ниггера, и чтобы все на пароходе обращали на нее внимание. Дочки миссис Хейдон даже высказали кое-что матери, но той было некогда их слушать, а у девочек не хватило смелости прямо сказать, что у них на уме. Вот им только и оставалось, что ненавидеть Лену обеим, разом. Помешать ей вернуться с ними вместе в Бриджпойнт они все равно не могли.
Лене в пути было очень плохо. Она думала: всё, еще и не доедут, а она умрет. Ей было так плохо, что даже не было сил жалеть, что поехала. Есть она не могла, стонать не могла, а только была вся белая и напуганная до смерти и думала, вот-вот она умрет. Она ни совладать с собой не могла, ни сама за собой ухаживать. Просто лежала, где положили, бледная и напуганная, и слабая, и больная, и уверенная, что вот-вот она умрет.
У Матильды с Бертой в дороге хлопот из-за того, что Лена им двоюродная сестра, до самого последнего дня на пароходе не было, к тому времени они уже обзавелись друзьями и могли все объяснить.
Миссис Хейдон каждый день спускалась к Лене, давала ей всякие разности, чтоб не так было плохо, придерживала голову, когда было нужно, и вообще о ней заботилась и делала все, что положено.
У бедной Лены не было столько сил, чтобы терпеть и быть сильной. Она не умела ни отдаться напасти, ни перебороть ее. Она совсем потерялась в своих страданиях. Ей было очень страшно, и к тому же в Лене, в терпеливой, мягкой, тихой Лене, совершенно не было ни самообладания, ни храбрости.
Бедняжка Лена была такая напуганная и слабая и каждую минуту ждала, что вот-вот умрет.
Вскоре после того, как Лена опять оказалась на твердой земле, она забыла про все свои страдания. Миссис Хейдон нашла ей место с приятной и не очень строгой хозяйкой и с детишками, и Лена стала немножко понимать по-английски, и очень скоро ей стало хорошо и просто.
Каждое свое выходное воскресенье Лена проводила в доме миссис Хейдон. Лене бы, конечно, больше было по душе проводить воскресенья с девушками, с которыми она сидела в парке, которые приставали к ней с вопросами и шутили над ней, отчего немного свербело внутри, но не было такого в по-немецки безыскусной и необидчивой натуре Лены, чтобы делать не то, чего от тебя все ждут, только потому, что тебе так больше нравится. Миссис Хейдон сказала, чтобы Лена каждое второе воскресенье приезжала к ней домой, вот Лена всегда и приезжала.
Из всей семьи одна миссис Хейдон проявляла к Лене интерес. Мистер Хейдон был о ней невысокого мнения. Она была племянница жены, и он был к ней добр, но ему она казалась глупой, и немного простоватой, и очень скучной, и он не сомневался, что в один прекрасный день ей потребуется помощь, потому что она попадет в какую-нибудь историю. Всякая привезенная из Германии в Бриджпойнт родня, помоложе и победнее, в скором времени попадала в какую-нибудь историю, и требовалась помощь.
Маленький мальчишка Хейдон вел себя с ней безобразно. Он был трудный мальчик, и с ним бы кто угодно нахлебался, а мать его только портила. Дочки миссис Хейдон выросли, но лучше относиться к Лене не стали. А до Лены так никогда и не дошло, что и она их тоже не любит. Она и знать не знала, что бывает счастлива только с теми девушками, с которыми она всегда сидела в парке, которые были пошустрее, чем она, и смеялись, и всегда над ней шутили.
Матильде Хейдон, глупой, толстой, белесой старшей дочери, очень не нравилось, когда приходилось говорить, это, мол, моя кузина Лена, про Лену, которая была для нее разве что чуть лучше ниггера. Матильда была медлительная, вялая, белесая, неумная, жирная и только-только превратилась в женщину, и говорила не разбери-поймешь, и нудная была, и тупая, и очень ревновала всю свою семью и всех подружек, и гордилась, что у нее всего полно: и красивых платьев, и новых шляпок, и музыке она учится, и двоюродная сестра, которая в простых служанках, была ей как кость в горле. А еще Матильда очень хорошо запомнила, из какой грязной дыры они взяли Лену, и как Матильда там на всех глядела свысока, и как она злилась на мать за то, что та ее ругала, а тамошний неотесанный люд, от которого воняет коровой, матери нравится.
