Ознакомительная версия.
Банкротство фирмы Хоуп и Уондел. Перевод Н. Рахмановой
От мистера Джейбиза Хоупа, Чикаго,
мистеру Пайку Уонделу в Нью-Орлеан,
2 декабря 1877 года
Не стану утруждать Вас, дорогой друг, описанием моей поездки из Нью-Орлеана в этот полярный край. В Чикаго лютый холод, и всякий южанин, который, подобно мне, явится сюда без защитных приспособлений для носа и ушей, поверьте, будет горько сожалеть о том, что, собираясь в путь, столь неосмотрительно сэкономил на снаряжении.
Но к делу. Озеро Мичиган промерзло насквозь. Вообразите, о дитя жаркого климата, ничейные ледяные поля, протяженностью в триста миль, шириной в сорок миль и толщиной в шесть футов! Это похоже на ложь, дорогой Пайки, но Ваш компаньон по фирме «Хоуп и Уондел, Нью-Орлеанская Оптовая Продажа Башмаков и Туфель» еще никогда не врал. Я намерен прибрать этот лед к рукам. Сворачивайте наше дело и безотлагательно шлите мне все деньги. Я воздвигну склад, грандиозный как Капитолий в Вашингтоне, набью его льдом до отказа и стану по Вашему требованию и в соответствии со спросом на южном рынке отгружать лед на судах. Могу посылать лед в виде плит для катков, статуэток для украшения каминных полок, стружек для сиропов, а также в жидком виде для мороженого и вообще для любых надобностей. Вот это вещь!
Вкладываю в письмо ломтик льда в качестве образчика. Видели ли Вы когда-нибудь такой прелестный лед?
От мистера Пайка Уондела, Нью-Орлеан,
мистеру Джейбизу Хоупу в Чикаго,
24 декабря 1877 года
Ваше письмо пришло в таком безобразном виде, до такой степени размокло и расплылось, что оказалось совершенно неудобочитаемо. Должно быть, оно все время шло водой. Однако с помощью химии и фотографии мне удалось его кое-как разобрать. Отчего же Вы не вложили обещанный образчик льда?
Я распродал все (должен сказать, с ужасающим убытком) и прилагаю чек на вырученную сумму. Немедленно начинаю сражаться за подряды. Во всем полагаюсь на Вас, но все-таки позволю себе спросить, а не было ли попыток выращивать лед в наших местах? Ведь у нас есть озеро Пончертрен.
От мистера Джейбиза Хоупа, Чикаго,
мистеру Пайку Уонделу в Нью-Орлеан,
27 февраля 1878 года
Дорогой Уонни, вот бы Вам посмотреть на наш новый склад для льда! Он, правда, дощатый, сколочен на скорую руку, и все-таки это не склад, а просто загляденье и стоит кучу денег (хотя земельную ренту я не плачу). Размерами он почти не уступает Капитолию в Вашингтоне. Как Вы думаете, не увенчать ли нам его шпилем? Он у меня почти заполнен, пятьдесят рабочих рубят лед и набивают склад днем и ночью — ужасно холодная работа! Между прочим, когда я писал Вам в прошлый раз, лед был толщиной в десять футов, сейчас он тоньше. Но пусть Вас это не огорчает: его еще здесь сколько угодно.
Наш склад расположен милях в десяти от города, так что посетители меня не очень беспокоят, что весьма отрадно. А сколько здешняя публика по этому поводу зубоскалила и хихикала!
Как это ни абсурдно и невероятно, Уонни, но знаете, по-моему, с тех пор как потеплело, наш лед стал еще холоднее. Ей-богу, это так. Можете упомянуть об этом в рекламах.
От мистера Пайка Уондела, Нью-Орлеан,
мистеру Джейбизу Хоупу в Чикаго,
7 марта 1878 года
Все идет прекрасно. Я получаю сотни заказов. Наш лед будет нарасхват. Фирму мы назовем «Вечный Лед, Нью-Орлеан — Чикаго». Вы почему-то не сообщили мне, какой он будет, — пресный или соленый. Если пресный, не подойдет для приготовления пищи, а если соленый, то испортит мятный сироп. И где он холоднее — внутри или по наружным срезам?
От мистера Джейбиза Хоупа, Чикаго,
мистеру Пайку Уонделу,
3 апреля 1878 года
На Озерах открылась навигация, пароходы кишмя кишат. Я на плаву, держу курс на Буффало с долговым обязательством «Вечного Льда» в жилетном кармане. Мы обанкротились, мой бедный Пайки, «и славы, счастья не знать нам в мире сем»[14]. Устройте собрание кредиторов, но сами там лучше не показывайтесь.
Вчера ночью шхуна, следовавшая из Милуоки, врезалась в груду досок, сваленную на гигантской глыбе плавучего льда — впервые в этих водах встречен айсберг. Оставшиеся в живых говорят, что айсберг величиной с вашингтонский Капитолий. И половина этого айсберга принадлежит Вам, Пайки!
Как это ни печально, но дело в том, что я выстроил склад на неподходящем месте, в миле от берега (на льду, как вы понимаете), и когда началось таяние... Бог мой, Уонни, я ничего печальнее не видывал! Представляю себе, как Вы рады, что меня в то время на складе не было.
Какие нелепые вопросы Вы мне все время задаете. Бедный мой компаньон, ничего-то Вы не понимаете в торговле льдом!
Сальто мистера Свиддлера. Перевод Н. Дарузес
Джерома Боулза (как рассказывал джентльмен по имени Свиддлер) собирались повесить в пятницу девятого ноября, в пять часов вечера. Это должно было произойти в городе Флетброке, где он сидел в тюрьме. Джером был моим другом, и я, естественно, расходился во мнениях о степени его виновности с присяжными, осудившими его на основании установленного следствием факта, что он застрелил индейца без всякой особенной надобности. После суда я неоднократно пытался добиться от губернатора штата помилования Джерома; но общественное мнение было против меня, что я приписывал отчасти свойственной людям тупости, отчасти же распространению школ и церквей, под влиянием которых Крайний Запад утратил прежнюю простоту нравов. Однако все то время, что Джером сидел в тюрьме, ожидая смерти, я, всеми правдами и неправдами, добивался помилования, не жалея сил и не зная отдыха; и утром, в тот самый день, когда была назначена казнь, губернатор послал за мной и, сказав, «что не желает, чтобы я надоедал ему всю зиму», вручил мне ту самую бумагу, в которой отказывал столько раз.
Вооружившись этим драгоценным документом, я бросился на телеграф, чтобы отправить депешу во Флетброк на имя шерифа. Я застал телеграфиста в тот момент, когда он запирал двери и ставни конторы. Все мои просьбы были напрасны: он ответил, что идет смотреть на казнь и у него нет времени отправить мою депешу. Следует пояснить, что до Флетброка было пятнадцать миль, а я находился в Суон-Крике, столице штата.
Телеграфист был неумолим, и я побежал на станцию железной дороги узнать, скоро ли будет поезд на Флетброк. Начальник станции с невозмутимым и любезным злорадством сообщил мне, что все служащие дороги отпущены на казнь Джерома Боулза и уже уехали с ранним поездом, а другого поезда не будет до завтра.
Я пришел в ярость, но начальник станции преспокойно выпроводил меня и запер двери.
Бросившись в ближайшую конюшню, я потребовал лошадь. Стоит ли продолжать историю моих злоключений? Во всем городе не нашлось ни одной лошади — все они были заблаговременно наняты теми, кто собирался ехать на место казни. Так, по крайней мере, мне тогда говорили; я же знаю теперь, что это был подлый заговор против акта милосердия, ибо о помиловании стало уже известно.
Было десять часов утра. У меня оставалось всего семь часов на то, чтобы пройти пятнадцать миль пешком, но я превосходный ходок, к тому же силы мои удесятеряла ярость; можно было не сомневаться, что я одолею это расстояние и еще час останется у меня в запасе. Лучше всего было идти по линии железной дороги: она шла, прямая как струна, пересекая ровную безлесную равнину, тогда как шоссе делало большой крюк, проходя через другой город.
Я зашагал по полотну с решимостью индейца, ступившего на военную тропу. Не успел я сделать и полумили, как меня нагнал «Ну-и-Джим» — известный под этим именем в Суон-Крике неисправимый шутник, которого все любили, но старались избегать.
Поравнявшись со мною, он спросил, уж не иду ли я «смотреть эту потеху». Сочтя за лучшее притвориться, я ответил утвердительно, но ничего не сказал о своем намерении положить этой потехе конец; я решил проучить «Ну-и-Джима» и заставить его прогуляться за пятнадцать миль попусту — было ясно, что он направляется туда же. Однако я бы предпочел, чтобы он или отстал, или обогнал меня. Первого он не хотел, а второе было ему не по силам, поэтому нам приходилось шагать рядом.
День был пасмурный и очень душный для этого времени года. Рельсы уходили вдаль между двумя рядами телеграфных столбов, словно застывших в своем унылом однообразии, и стягивались в одну точку на горизонте. Справа и слева сплошной полосой тянулось удручающее однообразие прерий.
Но я почти не думал обо всем этом, так как, будучи крайне возбужден, не чувствовал гнетущего влияния пейзажа. Я собирался спасти жизнь другу и возвратить обществу искусного стрелка. О своем спутнике, чьи каблуки хрустели по гравию чуть позади меня, я вспоминал только тогда, когда он обращался ко мне с лаконическим и, казалось, насмешливым вопросом: «Устал?» Разумеется, я устал, но скорее умер бы, чем признался в этом.
Ознакомительная версия.
