— Пора бы ей вернуться, — заметил лорд Тримингем, поглядывая на часы.
— Дождь еще не кончился, — сказала миссис Модели. — Пожалуй, стоит послать за ней коляску. Как мы об этом раньше не подумали?
Она позвонила в звонок и дала распоряжение.
— А когда Мариан выходила, дождь уже начался? — спросил кто-то. Но вопрос повис в воздухе — никто не видел, как Мариан уходила.
Торт съели, в середине блюда остался лишь один кусок, он сиротливо лежал на боку, а вокруг него догорали свечи.
Мы услышали, как за окнами проехал экипаж.
— Через десять минут она будет здесь, — сказал лорд Тримингем.
— Да, но ей еще надо переодеться, — уточнил Маркус.
— Ш-ш, — прошипел Дэнис. — Это секрет, очень большой секрет.
— Какой секрет? — спросила миссис Модсли. — Какой секрет, Дэнис?
— Что Мариан надо переодеться.
— Но если это секрет, зачем его выдавать?
Дэнис пристыженно умолк, хотя проболтался не он, а Маркус.
— Может, она не стала ждать коляску, — предположил кто-то, — и сейчас идет прямо под дождем. Бедняжка, она промокнет до нитки, хочешь не хочешь, придется переодеваться.
— Какое доброе сердце у вашей дочери, миссис Модсли, — сказал другой гость. — Не каждая девушка так внимательна к своей старой няне.
— Мариан всегда очень любила ее, — сообщила миссис Модсли. — А теперь, Лео, задуй свечи, пока дело не дошло до пожара, и зажги свою. У тебя осталось место для кусочка твоего личного торта?
Я послушно поднялся, и вскоре комната наполнилась пшикающими звуками. Свечи, хотя и были хрупкими, гаснуть не желали, и вскоре у меня перехватило дыхание. Но на помощь пришли чужие легкие, полные воздуха и сил.
— Пальцами их, пальцами! Только сначала лизнуть!
Наконец дымящиеся фитильки окончательно погасли. Я зажег мою единственную свечку и отрезал кусочек маленького торта, но проглотить его был уже не в силах.
— Он предпочитает есть его глазами, — пошутил кто-то.
Возникла пауза; я заметил, что последние несколько минут пауза следовала за каждым движением и почти за каждой фразой.
— Через минуту-другую она будет здесь, — заверил всех лорд Тримингем. Никто и не думал в этом сомневаться.
— Давайте-ка устроим небольшой салют, — предложил мистер Модсли. — Лео, бери хлопушку, будешь тянуть вместе со мной.
Все разбились на пары: кто-то объединился с соседом по коридору, кто-то с сидящим напротив. Некоторые дамы сморщились и отвели головы назад. Те, кто посмелее, ухватились за полоску картона.
— Ну-ка, раз, два!
В комнате загремели великолепные взрывы-хлопки. Они слились с подоспевшим раскатом грома, и получился мощнейший залп! И, наверное, только мои уши уловили шуршание колес — мимо окон проехала коляска.
У всех появились головные уборы: шутовские колпаки, шапочки с козырьками, римские шлемы, короны, пронзительно засвистели жестяные свистки, несколько голосов принялось томно распевать какие-то сентиментальные куплеты.
— Повторить! Повторить!
Все стали искать среди ворохов бумаги нестреляные хлопушки. Наконец мы снова вооружились и с горящими, озорными лицами стали друг перед другом. Теперь моей партнершей оказалась миссис Модсли. Она чуть наклонила голову и сжала губы.
— Оставьте одну для Мариан! — воскликнул кто-то.
И снова взрывы, раздираемая в клочья бумага, дым, едкий запах. Когда воздух очистился, а шум уступил место смеху, я увидел, что у локтя миссис Модсли стоит дворецкий.
— Извините, госпожа, — доложил он, — экипаж вернулся, но мисс Мариан в нем нет. Мисс Робсон сказала, что сегодня Мариан к ней вообще не заходила.
Эта новость испугала меня, будто я не ждал ничего подобного. Впрочем, может, и правда не ждал — убедил себя, что Мариан окажется там. Именинный чай снова стал мне немил. Взрослые в шапках всегда выглядят старше, чем на самом деле, и в горящих глазах, в лицах, которые я видел перед собой, темно-красных при свете ламп, было что-то дикое, потустороннее. Мне вспомнились картины, висевшие в курительной комнате — люди, позабывшие обо всем на свете.
— Где она может быть? — спросил кто-то словно между делом.
— Правда, где она может быть?
— Она должна переодеться. Может, она сейчас и переодевается. Может, она у себя, наверху, переодевается, — предположил Дэнис.
— Что ж, нам остается только ждать, — спокойно заключил мистер Модсли.
Колпаки и шлемы мудро закивали, снова засвистели свистки, какой-то мужчина начал загадывать загадку, голос его тонул в общем шуме, и он старался всех перекричать, как вдруг миссис Модсли поднялась, оттолкнула свой стул. Локти ее торчали в стороны, наклоненный торс дрожал, а лицо изменилось до неузнаваемости.
— Нет, — заявила она. — Мы не будем ждать. Я пойду ее искать. Лео, ты знаешь, где она. Идем, ты покажешь мне дорогу.
Не успел я понять, что происходит, как очутился за пределами комнаты, подгоняемый ее властным голосом и рукой, кажется лежавшей на моем плече.
— Мадлен! — раздался вслед голос ее мужа; впервые я услышал, как он назвал ее по имени.
Проходя через залу, я приметил зеленый велосипед, и увиденное намертво врезалось в память. Он был прислонен к перилам лестницы и почему-то напомнил мне о маленькой горной овечке с изогнутыми рогами, наклонившей голову в знак извинения или для защиты. Повернутый ко мне руль сгорбился, а седло было поднято для Мариан как можно выше, под ним виднелась блестящая стальная трубка дюймов шести длиной.
Это видение не покидало меня, пробуждая мучительные мысли о чем-то изуродованном и примененном не по назначению, когда я бежал под дождем рядом с миссис Модсли. Я думал, она вообще не способна бегать, но она бежала так быстро, что я едва поспевал за ней. Ее лиловый бумажный капор вскоре насквозь промок; поначалу он зловеще хлопал, потом облепил ее голову, темный и прозрачный, а с тесемок капала вода. Сквозь мой бумажный колпак тоже сочился дождь, он холодил голову и пробирался за шиворот.
Впрочем, дождь значительно утих, гром доносился откуда-то издалека, а молния уже не метала иссиня-ледяные стрелы из черных облаков, теперь она извивающейся оранжевой струйкой медленно стекала с лимонного неба. Я был ужасно напуган и не обращал внимания на разгулявшуюся стихию, хотя она ухудшала мое и без того плачевное состояние. Более всего — помимо собственных страданий — я ощущал неуловимый запах дождя, наполнявший воздух.
Миссис Модсли, не произнося ни слова, бежала широкими и неуклюжими шагами, юбка с тремя рядами лент волочилась по песку и шелестела через лужи, и вскоре я понял: это она ведет меня, она знает, куда идти. Когда мы оказались на посыпанной шлаком дорожке между рододендронами, я попробовал вернуть ее и закричал:
— Не сюда, миссис Модсли!
Но она словно меня не слышала и слепо рвалась вперед; наконец мы добежали до сарая, где недавно росла красавка. Косматый обрубок все еще валялся на дорожке, поникший и заляпанный грязью. Миссис Модсли остановилась и заглянула внутрь — там лежала груда листьев, влажных, но уже увядающих.
— В этом нет, — пробормотала она, — но, значит, в том или в том. Ты сам говорил, здесь бывают правонарушители.
Из заброшенных хибарок не доносилось ни звука, только слышно было, как по просевшим крышам барабанит дождь. Я сжался, заплакал — участвовать в этих поисках было противно моему существу.
— Нет, ты пойдешь! — крикнула она, хватая меня за руку, и в эту минуту мы увидели их, Деву и Водолея, они лежали на земле рядом, два тела слились в одно. Наверное, в первую секунду я не ужаснулся, скорее был заинтригован; испугался я чуть позже, когда заголосила миссис Модсли, а тень на стене, будто зонтик, раскрылась и снова закрылась.
Больше я почти ничего не помню, но еще в Брэндем-Холле мне каким-то образом стало известно, что, вернувшись на ферму, Тед Берджес застрелился.
Я отложил ручку с надеждой, что теперь отхлынут и воспоминания. Я дал им дни, недели, месяцы, но они не улеглись, и потому пришлось написать этот эпилог.
Я тяжело заболел и себя во время болезни могу сравнить с поездом, на пути которого то и дело возникают тоннели: иногда вокруг тебя дневной свет и вдруг — сплошная тьма, иногда знаешь, кто ты и где находишься, а иногда — нет. Мало-помалу промежутки дневного света стали увеличиваться, и вот с тьмой покончено, поезд мчится по открытой местности. К середине сентября мне разрешили вернуться в школу.
Я, однако, так никогда и не вспомнил, что произошло в Брэндем-Холле после случившегося в сарае. Эти события, как и возвращение домой, начисто стерлись из памяти. Я их не помнил и не желал вспоминать. Доктор уверял, что лучше снять груз с души, не раз пыталась разговорить меня и мама, но я все равно ничего бы ей не сказал, даже если бы что-то знал. Когда она хотела поделиться тем, что известно ей, я начинал кричать на нее, просил умолкнуть. Я так никогда и не узнал, что все-таки ей было известно. «Но тебе нечего стыдиться, сынок, — повторяла она, — абсолютно нечего. Да и все уже позади».
