ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
Полицейский адвокат Карльсберг, совершив самоубийство, тем самым исключил себя из процесса о Скорпионе. Такой же такт проявил и другой полицейский адвокат и один полицейский надзиратель, добровольно исчезнув из жизни. Этот полицейский адвокат принял хорошую дозу снотворного, а полицейский надзиратель застрелился в одном из фешенебельных туалетов «Ярда». Их похоронили с почестями, которые были приняты в этом учреждении. Желая выразить признательность покойникам, Окцитанус распорядился послать им венки с лентой национальных цветов. «Честность и верность» — этот старый полицейский лозунг золотыми буквами был написан на шелковых лентах. Полицейские, те, что были еще на свободе, вынесли белые гробы, а не подвергшиеся взысканиям служащие «отделения по борьбе со спекуляцией» и сыщики, сохранившие пока свои гражданские права, стояли в часовне в почетном карауле. Хор полицейских, который в связи с последними событиями не мог присутствовать в полном составе, пел над гробом:
Научи меня, лес, умирать,
Беспечально, как ты, увядать!
Однако не все сумели этому научиться. Не все проявили столько такта и выдержки, когда очередь дошла до них. Например, инспектор полиции Херлуф Силле. Он не научился ни у леса, ни у своих полицейских коллег. Он не увял беспечально. Он вообще не хотел увядать.
Однажды полицейский адвокат Бромбель, который, сидя в своем кабинете, имел возможность подробно изучить все материалы, связанные со Скорпионом, обронил мимоходом несколько слов, а инспектор полиции Хорс по-товарищески шепнул кое-что на ухо инспектору полиции Силле. Но Силле не хотел «увядать». Его похоронили бы с венками от Ботуса и Окцитануса, со всеми почестями и знаменами, но он не хотел, чтобы его хоронили.
Существует старое поверье, будто скорпион, видя, что он окружен огненным кольцом и нигде нет для него выхода, вонзает жало в собственное тело и гибнет. Но Херлуф Силле день за днем упрямо продолжал жить, несмотря на то, что все вокруг него горело. Он являлся в «Ярд», усаживался поудобнее за письменный стол, выпивал свою утреннюю порцию пива и курил сигару, как будто все обстояло по-старому. Как будто не был арестован его друг Ульмус. Как будто и его друг Лэвквист не сознался во многом и не будет сознаваться дальше. Как будто у свидетелей не развязались языки, так что невозможно их остановить. Как будто груды бумаг в кабинете Бромбеля с каждым днем не росли. Как будто газеты ежедневно не писали назойливых статей о «Ярде». Здоровый, толстенький и румяный инспектор полиции Силле продолжал жить. Окцитанус удивлялся этому, Ботус проявлял нетерпение.
Подруга Херлуфа Силле, которую друзья попросту называли Врунья Элли, находилась под арестом за позеленевшими решетками и жаловалась на рыбные котлеты и на деревянные ножи и вилки. Она слыхала, что другие арестанты находятся в лучших условиях. Это была та самая матерински добрая пухленькая Врунья Элли, которая принимала участие во многих веселых прогулках на суше и на море, в полицейских автомобилях и в скоростных моторных лодках торговца коврами. Та самая Врунья Элли, на мягкой груди которой выплакивался граф Бодо, когда им овладевала грусть. Это ей на колени положил свою усталую голову инспектор полиции Силле в тот веселый вечер, когда граф вышел на улицу сквозь витрину в магазине торговца коврами. Она рассказала все, о чем ее просили рассказать, и даже более того. Она не преминула назвать своего друга Херлуфа Силле и вспомнить их общие приключения в то веселое время. Она была человеком покладистым и надеялась, что это будет оценено и ее скоро выпустят. Она стремилась вернуться домой к своему любимому занятию. Клиника массажа в старой части города могла заглохнуть без ее наблюдения: важных клиентов ей приходилось обслуживать самолично, их нельзя оставлять на молодых девушек.
Инспектор полиции Силле неукоснительно исполнял свои обязанности, хотя в любой день мог ожидать ареста и снятия с работы, поскольку события продолжали развиваться. Однако он не проводил время в тупом ожидании. В своей застланной коврами конторе он занимался кое-какими делами, которые его вовсе не касались. Ему удалось обнаружить такие вещи, что он надеялся удержаться на поверхности. Он собирал сведения, которые, как он думал, могли спасти его. И он дал понять, что если его арестуют, то он не будет молчать.
Теперь не считалось таким несмываемым позором посидеть некоторое время в тюрьме. Это можно пережить. Отбывшим наказание гражданам уже не приходилось эмигрировать в Америку. Буржуазные круги проявляли свободомыслие в отношении уголовных преступлений. Либеральное общество выше предрассудков. На улицах, застроенных виллами, все двери были раскрыты для богатого вора. Либерализм уничтожил многие межи, буржуазия и преступники сблизились и, возможно, скоро станут одним классом. Это называется демократическим сглаживанием противоречий.
Вполне естественным показался случай, когда один из крупных столичных предпринимателей, который дал интервью в день своего семидесятилетия, похвалялся перед прессой тем, что за свою долгую жизнь не один раз подвергался наказаниям. Он относился к ним, как спортсмен к временным поражениям. Освобождение из тюрьмы праздновалось в буржуазных кругах словно какой-нибудь юбилей. Изменники родины и спекулянты времен оккупации, пополнившие тюрьму, заметно улучшили социальный состав заключенных. Многие нечистые на руку офицеры внесли в тюремную жизнь строгий стиль и военные привычки. Директора и оптовые торговцы смотрели на пребывание в тюрьме, как на отдых в санатории. Если человек мог отбывать свое наказание с улыбкой, то это доказывало, что он — джентльмен.
Однажды днем был арестован инспектор полиции Херлуф Силле. Он только что собрался прочитать «Специальный листок» и выпить свою послеобеденную порцию пива. Лишение свободы он воспринял спокойно. Его коллега, инспектор полиции Хорс, лично взялся арестовать своего приятеля. Херлуфу Силле были предъявлены обвинения в подкупе, воровстве и укрывательстве краденого — обычные преступления служащих полиции. Оба инспектора направились отсюда в отделение Хорса; кругленький, краснолицый Силле, в очках, блестя голым черепом, шагал рядом с тощим и бледным Хорсом, у которого были черные волосы и очень странные черные глаза.
В кабинете инспектора полиции Хорса лежал толстый ковер, заглушавший все звуки, — точно такой же, как и в комнате инспектора полиции Силле. Арестованный был допрошен с соблюдением параграфа 807 закона о судопроизводстве. Кроме Хорса и Силле, в комнате никого не было. Секретарь и две дамы, которые работали в смежной комнате, очень испугались, когда за закрытой дверью кабинета внезапно раздался выстрел. Они побледнели и несколько минут стояли неподвижно, глядя друг на друга. Наконец секретарь решил действовать, вынул свой револьвер и подошел к двери, а дамам крикнул:
— Бегите кто-нибудь за помощью! Или вызовите по телефону!
Держа револьвер наготове, он осторожно открыл дверь. Инспектор полиции Силле ничком лежал на ковре. Падая, он опрокинул стул. Инспектор полиции Хорс стоял, склонившись над своим окровавленным коллегой.
— Он умер, — сказал он секретарю. — Застрелился. Вытащил вдруг свой служебный револьвер и застрелился. Вот!
Подняв револьвер с полу, Хорс осторожно положил его на письменный стол. — Я не успел помешать ему. Это очень печально!
— Да… очень… печально, — запинаясь, произнес секретарь. У него стучали зубы. Он думал, что произошел необычный случай — арестованному разрешили оставить у себя заряженный револьвер.
Настала пора, когда можно собирать в лесу первые анемоны, и лектор Карелиус снова, во второй раз, встретился с доктором Морицем. Вторая встреча с этим странным человеком продолжалась около четверти часа и была их последней встречей.
Со дворов и улиц, расположенных вокруг старой Городской тюрьмы, доносился свист дроздов, а в воздухе чувствовалась какая-то удивительная сладость, которая навевала на арестанта грусть. Дни стали длиннее, и в самом свете дня было что-то особенное и тоже грустное. Весна в этом году слишком затянулась.
Главный врач полиции залпом выложил все вопросы. Ненавидел ли лектор Карелиус своего отца? Нравилось ли ему смотреть на огонь и испытывал ли он удовольствие, когда видел жестокое обращение с животными? Играл ли он в детстве в индейцев и мучил ли когда-либо лягушек? Случалось ли ему давить черных лесных улиток? Читал ли он иллюстрированные порнографические журналы? Часто ли имел сношения с женой? Нормально ли они происходили или как-нибудь иначе? Собирал ли он почтовые марки? Проявлял ли он интерес к экскрементам? Почему он предпочитает ездить на дамском велосипеде? Что он ощущает при этом? Снятся ли ему по ночам непристойные сны? А что он видит во сне? Послушаем!
