— Он меня смутил, — повторил Гейст.
Она уловила тревогу в его голосе и слегка повернула голову, чтобы взглянуть на него через стол.
— Надо было что-нибудь серьезное, чтобы вас смутить, вас, — проговорила она.
Сквозь ее полуоткрытые губы, напоминавшие спелый гранат, сверкали белые, ровные зубы.
— О, дело было только в одном слове… и в кое-каких жестах. Он наделал немало шума. Я удивляюсь, как мы вас не разбудили. Какой у вас детский сон! Скажите, вы лучше себя чувствуете?
— Я отлично отдохнула, — сказала она, снова улыбаясь ясной улыбкой. — Я не слыхала никакого шума и очень этому рада. Его манера говорить и глухой голос пугают меня. Мне не нравятся все эти иноземные люди.
— Он сделал это перед самым уходом… перед бегством следовало бы сказать. Он кивал головой и показывал на портьеру вашей комнаты. Разумеется, он знал, что вы там. Казалось, он считал… он имел такой вид, словно старался дать мне понять, что… ну, что вам угрожает особая опасность. Вы знаете, как он говорит.
Она ничего не сказала, не сделала никакого движения, но легкий румянец ее щек исчез.
— Да, — начал снова Гейст. — Казалось, он хотел предостеречь меня. Очевидно, это так и было. Неужели он вообразил, что я позабыл о вашем существовании? Единственное слово, которое он проговорил, было «два», — по крайней мере, мне так послышалось. Да, «два»… Он сказал, что этого он не любит.
— Что это означает? — прошептала она.
— Мы знаем, что означает слово «два», не правда ли, Лена? Нас двое. И никогда не было на свете более уединенной четы, моя дорогая. Быть может, он хотел напомнить мне, что у него тоже есть жена, которую ему нужно охранять. Почему вы так бледны, Лена?
— Разве я бледна? — небрежно спросила она.
— Да, вы бледны.
Он был не на шутку встревожен.
— Во всяком случае, не от страха, — искренне воскликнула она.
На самом деле она испытывала своего рода отвращение, которое, не лишая ее самообладания, было, быть может, тем более тягостным, но зато не парализовало ее мужества.
Гейст, в свою очередь, улыбнулся.
— Я не знаю, чтобы у вас был повод для страха.
— Я хочу сказать, что не боюсь за себя.
— Я думаю, что вы очень храбры, — сказал он.
Она слегка порозовела.
— Я так непокорен внешним впечатлениям, — продолжал Гейст, — что не могу сказать того же о себе. Я недостаточно быстро реагирую.
Он продолжал другим тоном:
— Вы знаете, что я первым долгом пошел повидать этих людей сегодня утром?
— Знаю. Берегитесь! — прошептала она.
— Беречься? Как? — я спрашиваю себя об этом. У меня был длинный разговор с… Но вы их, кажется, не видали. Один из них невероятно длинное и тощее существо, которое имеет вид больного; меня не удивит, если он и на самом деле окажется больным. Он напирает на свое нездоровье довольно таинственным образом. Я думаю, что он страдал тропической лихорадкой, но не так сильно, как уверяет. Он то, что принято называть джентльменом. Казалось, он готов был рассказать мне обо всех своих приключениях — я его об этом не просил, — но заявил, что это слишком длинная история; в другой раз, когда-нибудь. «Я думаю, вы хотели бы узнать, кто я?» — спросил он меня. Я ответил, что это его дело, таким тоном, который между двумя порядочными людьми не оставляет места никаким сомнениям. Он приподнялся на локте — он лежал на походной кровати — и сказал мне: «Я — тот, который…»
Казалось, Лена не слушала, но, когда Гейст остановился, она быстро повернула голову. Он принял это движение за вопрос, но ошибся. Впечатления молодой женщины были смутны и неопределенны; вся энергия ее была направлена на борьбу, которую она собиралась вести сама, с тою великой экзальтацией любви и самопожертвования, которая является дивным даром женщины; она хотела вести ее целиком, в мельчайших подробностях, по возможности не дав Гейсту даже узнать, что она сделала. Ей хотелось бы найти какой-нибудь предлог, чтобы запереть его на замок. Если бы она знала средство усыпить его на несколько дней, она без всякого страха применила бы снадобья и заклинания. Он представлялся ей слишком возвышенным и слишком плохо вооруженным для таких столкновений. Это последнее чувство не было основано на материальном исчезновении револьвера. Для нее было почти невозможно понять полное значение этой подробности.
— Не спрашивайте меня, что он хотел сказать, Лена; я не знаю и не хочу знать. Этот джентльмен представляется мне любителем таинственности, как я вам это уже говорил. Я ему ничего не ответил, и он снова опустил голову на скатанное одеяло, которое служит ему подушкой. Он притворился страшно слабым, но я подозреваю, что он способен отлично вскочить на ноги, если захочет. Он дает понять, что был изгнан из своего общественного круга за то, что отказывался подчиняться некоторым условностям, и теперь по всему свету бродит, как мятежник. Так как я не имел никакого желания выслушивать все его сказки, то сказал ему, что подобную историю я уже слышал. У него была зловещая улыбка. Он признался, что я оказался совершенно другим человеком, чем он ожидал. Потом он прибавил: «Что касается меня, то я не хуже того джентльмена, на которого вы намекаете, и обладаю ни большей, ни меньшей решимостью, чем он».
Гейст посмотрел на Лену. Опершись на локти и положив голову на руки, она кивнула ему через стол, словно хотела сказать, что понимает.
— Ничего не может быть яснее, а? — сказал Гейст саркастическим тоном. — Если только это не шутка с его стороны, потому что он закончил фразу бесконечным приступом смеха. Я не последовал его примеру.
— Это очень жаль, — вздохнула она.
— Я совсем не смеялся. Мне это и в голову не приходило. Я не очень тонкий дипломат. Без сомнения, это было бы благоразумно, так как я в самом деле думаю, что он сказал больше, чем хотел, и пытался обмануть меня искусственной веселостью. Но, подумав хорошенько, пускать в ход дипломатию, не опирающуюся на силу, равносильно тому, чтобы опираться на гнилой тростник. И я не знаю, смог ли бы я рассмеяться, если бы даже постарался. Нет, не знаю, это было бы очень тяжело для меня. Удалось бы это мне или нет? Я слишком долго жил, замкнув шись в самом себе, обратив взоры только на призраки жизни. Обмануть человека, чтобы прийти к решению, которого можно было бы достигнуть скорее, уничтожив его, — будучи безоружным, беспомощным, лишенным даже возможности бегства… Нет! Это представляется мне унизительным. А между тем здесь у меня вы, я отвечаю за вашу жизнь! Что вы думаете, Лена? Считаете ли вы меня способным бросить вас диким зверям, чтобы сохранить свое достоинство?
Она поднялась, быстро обошла вокруг стола, легко опустилась на колени к Гейсту, обвила его шею руками и прошептала ему на ухо:
— Сделайте это, если хотите. Это единственный способ, которым я, быть может, соглашусь расстаться с вами. Из-за такой причины, которая не больше вашего мизинца.
Она слегка поцеловала его в губы и выскользнула, прежде чем он успел удержать ее. Она вернулась на свое место и снова оперлась на стол локтями. Можно было с трудом поверить, что она вставала с места. Мимолетные ощущения тяжести ее тела на коленях Гейста, обвитых вокруг его шеи рук, ее шепота у его уха, ее поцелуя на его губах — все это были, быть может, нематериальные ощущения сна, который заслонил действительную жизнь, своего рода восхитительный мираж в бесплодной сухости его мыслей. Гейст колебался нарушить молчание, как вдруг она спросила вполне положительным тоном:
— Так. А дальше?
Гейст вздрогнул.
— Ах, да… Я не последовал его примеру. Я предоставил ему смеяться в одиночестве. Его тело сотрясалось, как веселый скелет, под простыней, которой он был покрыт, не столько ради тепла, как я думаю, сколько для того, чтобы скрыть револьвер, который он держал в правой руке. Я его не видел, но отчетливо чувствовал, что он зажат у него в кулаке. Он не смотрел на меня, его глаза в течение некоторого времени не отрывались от угла. Я посмотрел туда же и увидел позади себя сидевшее на корточках дикое, мохнатое существо, которое играет у них роль слуги. Его там не было, когда я вошел. Мысль о том, что это чудовище подстерегает меня за спиной, совсем мне не улыбалась. Если бы я не был так всецело в их власти, я бы, несомненно, переменил место. Но при данном положении вещей всякое движение было бы слабостью. Я остался на своем месте. Тогда этот джентльмен стал уверять меня, что его присутствие на этом острове в моральном отношении нисколько не предосудительнее моего.
— Мы преследуем одни и те же цели, — заявил он, — но, быть может, я преследую их с большей откровенностью, чем вы, а также с большей простотой.
— Вот его подлинные слова, — продолжал Гейст, взглянув иопросительно на Лену. — Я спросил его, знал ли он заранее о моем присутствии здесь? Он ответил мне только своим зловещим оскалом. Я не настаивал на том, чтобы получить ответ, Лена. Я подумал, что так будет лучше.
