Мисс Дартль перестала глядеть в даль и посмотрела на меня с тем же злобно-презрительным, торжествующим видом. Мистер Литтимер откашлялся, благопристойно закрыв рот рукой, оперся на другую ногу и продолжал:
— Наконец, после многих неприятных разговоров и упреков, мистер Джемс в одно прекрасное утро уехал. Мы тогда жили на вилле в окрестностях Неаполя, так как она очень любила море. Ей он обещал вернуться скоро — через день-другой, но мне поручил покончить с этим делом и сказать ей, что, дескать, он для общего блага, — тут Литтимер еще раз откашлялся, — уехал навсегда. Но должен заметить, что мистер Джемс в этом деле повел себя чрезвычайно благородно: он предложил молодой особе выйти замуж за почтенного человека, который готов был совершенно забыть ее прошлое и являлся несомненно хорошей партией для нее, вышедшей из простонародья.
Он переступил с ноги на ногу и смочил языком губы. Для меня лично не было сомнения в том, что этот мерзавец говорил о себе, а взглянув на мисс Дартль, я понял, что и она была того же мнения.
— И это также мне надо было ей сообщить, — добавил Литтимер. — Я готов был на все, лишь бы вывести мистера Джемса из его затруднительного положения и водворить мир между ним и горячо его любящей матушкой, столько перенесшей из-за этого увлечения. Вот почему я и взялся выполнить подобное поручение. Когда я сообщил молодой особе о том, что мистер Джемс совсем уехал, она пришла в неистовство, превзошедшее все наши ожидания: казалось, она совершенно сошла с ума. Пришлось прибегнуть к силе, иначе она покончила бы с собой: или заколола бы себя кинжалом, или бросилась бы в море, или разбила бы себе голову о мраморный пол.
Мисс Дартль с сияющим лицом откинулась на спинку стула. Она, видимо, наслаждалась каждым звуком, вылетавшим из уст этого негодяя.
— Но когда я выполнил вторую часть данного мне поручения, — снова заговорил Литтимер, беспокойно потирая себе руки, — то тут она уж показала себя в истинном свете. Мне кажется, что в таком предложении всякий усмотрел бы только доброе намерение, но куда там! Она разразилась такой бранью, какой я в жизни своей не слыхивал, и вообще вела себя удивительно скверно. Одним словом, она проявила не больше благодарности, чувства терпения и благоразумия, чем какая-нибудь колода или камень. Не прими я некоторых мер, она, пожалуй, еще зарезала бы меня.
— Это делает ей честь! — вырвалось у меня с негодованием.
Литтимер наклонил голову, как бы говоря этим: «В самом деле, сэр? Но вы еще очень молоды», и невозмутимо возобновил свое повествование.
— Короче говоря, нужно было на некоторое время удалить от нее все, чем она могла нанести вред себе и другим, и подержать ее взаперти. И вот, несмотря на все это, она ночью сбежала: выломала жалюзи на окнах, которые я собственноручно забил гвоздями, и спустилась по виноградной лозе, вьющейся вдоль фасада нашей виллы. С тех пор никто не видел ее и не слышал о ней.
— Быть может, ее уже нет в живых, — проговорила мисс Дартль с такой улыбкой, словно она уже попирала ногами труп загубленной девушки.
— Она могла утопиться, мисс, — сказал Литтимер, — это очень вероятно. Но возможно также и то, что ей оказали помощь местные рыбаки, их жены и дети. Она ведь, мисс Дартль, очень любила низкое общество и частенько сиживала с семьями рыбаков на берегу, близ их лодок. Бывало, когда мистер Джемс отлучался, она таким образом проводила целые дни. Помню, мистер Джемс даже очень был недоволен, узнав, что она рассказала здешним детям о том, что она также дочь рыбака и в детстве на родине, подобно им, любила бродить по морскому берегу.
О Эмилия! Несчастная красавица! Какая картина пронеслась тут перед моими глазами! Я видел ее сидящей на далеком морском берегу, окруженной детьми, такими же невинными, как была она сама когда-то. Она прислушивалась к их милым голосам, думая о том, что и ее какая-нибудь крошка могла называть «мамой», выйди она замуж за бедного человека…
Прислушивалась она к могучему голосу моря, вечно повторяющему: «Никогда больше!»
— Когда уже стало ясно, что делать больше нечего, мисс Дартль…
— Я ведь сказала вам — не обращаться ко мне! — перебила Литтимера Роза, сурово и с презрением глядя на него.
— Вы сами изволили обратиться ко мне, — ответил Литтимер, — Прошу прощения. Моя обязанность — повиноваться.
— Ну, так исполняйте свою обязанность, — проговорила она, — заканчивайте свой рассказ и уходите.
— Когда стало ясно, — начал снова, Литтимер, чрезвычайно почтительно и кланяясь с покорным видом, — что разыскать ее невозможно, я отправился туда, куда мистер Джемс велел адресовать ему письма, и сообщил моему хозяину обо всем случившемся. Тут между нами произошло неприятнейшее столкновение, и мое достоинство не позволило мне больше оставаться у него. Я мог многое терпеть от мистера Джемса и немало вытерпел, до на этот раз он зашел слишком далеко: мистер Джемс ударил меня. Зная о печальном разладе между ним и его матерью, а также понимая, как она должна беспокоиться, я взял на себя смелость вернуться на родину и рассказать…
— За деньги, которые я дала ему, — вставила мисс Дартль, обращаясь ко мне.
— Совершенно верно, мэм, подтвердил Литтимер. — Итак, я вернулся, чтобы рассказать все, что мне было известно. Не знаю, что я могу еще прибавить, продолжал он, немного подумав. — Разве только то, что в настоящее время я без места и был бы очень рад найти какое-нибудь приличное занятие.
Мисс Дартль взглянула на меня, словно хотела спросить, не желаю ли я предложить Литтимеру еще какой-нибудь вопрос, и так как у меня было что спросить, то я сказал:
— Я бы хотел узнать от этой твари (я не был в состоянии выразиться более мягко), было ли перехвачено письмо, посланное «ей» из дому, или он предполагает, что «она» получила его?
Литтимер стоял невозмутимо спокойно и молчал, спустив глаза в землю и приложив кончики пальцев правой руки к кончикам пальцев левой.
Мисс Дартль с презрительным видом повернула к нему голову.
— Извините, мисс, — сказал он, как бы выходя из своей задумчивости, — я, правда, обязан служить вам, но у меня есть свое достоинство, хотя я и не более как лакей. Мистер Копперфильд и вы, мисс, каждый сам по себе. Если мистеру Копперфильду угодно узнать от меня что-либо, то я беру на себя смелость напомнить ему, что он сам может обратиться ко мне с вопросом. Ронять своего достоинства я не должен.
После мгновенной борьбы с собой я, взглянув на него, проговорил:
— Вы слышали, о чем я спрашивал. Если вам так хочется, считайте, что вопрос был обращен к вам. Что вы ответите мне на это?
— Сэр, — начал он, то сводя, то разводя свои холеные пальцы, — мой ответ может быть только неопределенен. Сообщать тайны мистера Джемса его матери или вам — это вещи разные. Вообще же говоря, мне кажется маловероятным, чтобы мистер Джемс поощрял получение писем, которые могли только усилить тоску и неприятные сцены. Больше этого я не хотел бы говорить, сэр.
— Это все, что вы хотели знать? — спросила меня мисс Дартль.
— Мне больше нечего ему сказать, — ответил я и, видя, что он уходит, прибавил: — кроме того, что я прекрасно понимаю, какую роль этот субъект играл в злополучной истории, и советую ему не очень-то показываться на глаза честнейшему человеку, который с раннего детства заменял ей отца, ибо ему все будет сообщено мною.
Как только я заговорил, Литтимер остановился и, выслушав меня, со своим обычным спокойствием сказал:
— Благодарю вас, сэр, но простите меня, если я замечу вам, что в нашей стране нет ни рабов, ни рабовладельцев и самоуправничать никому не разрешается. И мне, кажется, что тот, кто нарушает чаконы, подвергается сам наибольшей опасности. Вот почему, сэр, я нисколько не буду бояться ходить всюду, где мне только заблагорассудится.
Проговорив это, он вежливо поклонился мне, а затем мисс Дартль и удалился через ту самую арку в изгороди из остролистника, откуда и появился.
Мы с мисс Дартль некоторое время молча смотрели друг на друга. Вид у нее был тот же, высокомерно-презрительный.
— Он еще рассказывал, — промолвила Роза, сжав презрительно губы, — что, по слухам, его хозяин плавает у берегов Испании и намерен тешиться морским спортом, пока ему не надоест. Но вас это, конечно, мало интересует. Между двумя этими гордыми существами — матерью и сыном — пропасть еще шире, чем раньше, и очень мало надежды на их примирение. Они, как две капли воды, похожи характерами друг на друга, а чем дальше, тем оба они делаются все упрямее и властнее. Это тоже, я знаю, для вас мало интересно, но оно служит как бы вступлением в то, что я хочу сказать вам. Эта чертовка, из которой вы склонны делать ангела, — я говорю о дрянной девчонке, которую он где-то подобрал среди морской тины, — быть может, еще жива; такие подлые твари ведь очень живучи, — прибавила она, обжигая меня своими горящими глазами и подняв со злобой палец. — А если только она жива, то вы, конечно, будете стараться, чтобы эта драгоценная жемчужина была найдена, и о ней позаботитесь. Мы представьте, также желаем этого, боясь, чтобы он как-нибудь случайно снова не стал ее добычей. Как видите, наши интересы здесь сходятся, и вот потому я, при своей жажде сделать наибольшее зло, какое только способна вынести такая низкая тварь, тем не менее сама послала за вами, чтобы вы выслушали все, что здесь вам было рассказано.
