— Гарри получил сегодня письмо от отца, — сказал я. — Его мать тяжело заболела, и отец боится, что она не выживет. Гарри весь день плачет.
С этими словами я спустился с бревен. Я посмотрел на полковника, чтобы узнать, как он это воспринял, и, конечно, он понял меня правильно. Прежде всего он почувствовал облегчение и, видно, был признателен мне за то, что я его выручил. Журналисты для военных всегда помеха. Полковнику, который из кожи вон лезет, чтобы попасть в генералы, они могут причинить массу неприятностей. Люди штатские, а журналисты особенно, относятся к полковникам и даже к генералам довольно критически; их герой — это маленький человек. Полковник был парень не промах и сразу сообразил, что лучший способ сохранить свою репутацию и репутацию гарнизона — это огорчиться по поводу огорчения Гарри. Но в то же время он явно обрадовался, что мать Гарри при смерти, ибо это значило, что Гарри на самом деле не питает отвращения к армии, а просто расстроен мыслью об умирающей матери. Это совсем другое дело.
— Да, да, — сказал полковник, взглянув на журналиста. — Я так и думал, что у бедняги какая-то тяжесть на душе. Майор Голдринг, благоволите распорядиться, чтобы рядовому Куку был предоставлен внеочередной отпуск. Нужно отправить его с первым же поездом, пускай съездит домой на несколько дней. Нужно, чтобы каждый солдат нашего гарнизона понял, что мы, командиры, его друзья. Немедленно отправьте рядового Кука домой.
— Есть, сэр. — сказал майор. — Будет исполнено завтра же с утра в первую очередь.
— К черту завтра с утра в первую очередь! — сказан полковник. — Сейчас! Немедленно!
Полковник повернулся ко мне.
— Где живут родители рядового Кулса? — спросил он.
Ну, я-то знал, что Гарри жил в западном районе Сан-Франциско, недалеко от того места, где жили и мы с отцом. Но мне не хотелось создавать осложнения, а на Сан-Франциско каждый вечер уходили три или четыре поезда. Если я скажу полковнику, где дом Гарри, майор отправит его с первым поездом и очень скоро обнаружится, что мать Гарри и не думала болеть. Тут-то мы с Гарри и попадем в переделку. Поэтому я решил сказать, что дом Гарри очень далеко, так далеко, что полковник откажется от мысли отправить Гарри домой с первым поездом и просто предоставит ему без помех предаваться своему горю,
— Они живут на Аляске, сэр. — сказал я.
Я это сказал потому, что, когда я увидел, что надвигается беда, мне очень захотелось стать кем-нибудь другим, а не тем, кто я есть на самом деле, — и это мне напомнило об эскимосах, а эскимосы живут на Аляске.
— На Аляске? — переспросил полковник.
— Так точно, сэр. — сказал я. — Он с Аляски.
Полковник явно был озадачен, и я подумал было, что он бросит это дело, поставит на нем крест. Теперь, если бы только лейтенант явился с двумя выбранными им людьми для беседы с журналистом, все сошло бы отлично и я бы побежал искать Гарри. Полковник поглядел на журналиста, но тот сделал такое лицо, что просто трудно себе представить. Ну прямо-таки самое настоящее каменное лицо. Полковник ему улыбнулся, но у того на лице ни один мускул не дрогнул, и полковнику стало ясно, что так легко ему не отделаться.
— В каком городе Аляски? — спросил он.
— В Фербенксе.
— Майор Голдринг, — сказал полковник. — узнайте расписание самолетов на Фербенкс и отправьте рядового Кука с первым самолетом, вне всякой очереди. Если ему понадобятся деньги, доложите мне лично.
— Есть, сэр, — сказан майор и ушел.
— Молодой человек, — сказан мне полковник, — подите отыщите своего друга. Он едет домой.
— Есть, сэр, — сказал я и повернулся, чтобы идти, но журналист меня остановил.
— Простите, — сказан он, — что это у вас за книга?
— «Искусство войны», — отвечал я. — Клаузевиц.
— Позвольте спросить, — продолжай журналист, — как вам попала в руки эта книга?
— Средний уровень развития солдат нашей армии… — начал было полковник, но журналист его прерван.
— Шерман говорил, война — это ад, — сказал он. — Клаузевиц говорит — это искусство. А по-вашему, что такое война?
— Я не очень-то много знаю о войне, — отвечал я.
— А как вы находите Клаузевица?
— Читается легко.
— Что вы думаете об его идеях?
— По-моему, они омерзительны.
— Как вас зовут?
— Весли Джексон.
Журналист записал мое имя в блокнот, который достал из кармана пиджака. Полковник сначала был мною доволен, но когда я заговорил более свободно — без всякой, впрочем, задней мысли. — я увидел, что это ему не нравится. Он. видно, решил, что глупый журнанистишка собирается написать очерк о рядовом, а не о нем, полковнике.
— Вы из каких мест? — спросил меня журналист.
— Из Сан-Франциско.
— Чем вы занимались до призыва в армию?
— Ничем.
— Ничем?
— Ну, искал одно время работу, иногда и работал, но больше слонялся без дела. Мой отец участвовал в прошлой войне. Ему дали пенсию по ранению, так что мы кое-как перебивались.
— А чем занимается ваш отец?
— Да ничем.
— Какая же у него специальность?
— Никакой. Он был студентом, когда его мобилизовали, а когда вернулся с войны, не захотел больше учиться.
— Откуда вы всё это знаете?
— А он мне рассказывал. Мы с ним были добрыми друзьями, пока не началась война.
— А потом что отучилось?
— Ну, видите ли, отец всегда любил выпить, а когда опять стали забирать всех подряд, он и совсем запил. Даже есть ничего не ел.
— А какое у него было ранение?
— Газ, шрапнель, шок. Кусок свинца угодил ему в темя, шрапнель едва не сняла с него скальп.
— А вы отца любите?
— Конечно.
— Отчего же вы поссорились?
— А мы не ссорились. Я все уговаривал его бросить пить, а он не мог. Хотел, да не мог. Напьется и пропадает по нескольку дней, а когда я спрошу, где он был, даже не помнит.
— А если не ссорились, почему перестали дружить?
— Да он ушел из дому и не вернулся.
— На какие же средства вы без него жили?
— Нашел себе субботнюю работу за три доллара. На них и жил.
— Где же сейчас ваш отец?
— Не знаю.
— А у вас есть кто-нибудь еще из родных?
— Мать и брат.
— Где они?
— В Эль-Пасо. У маминого брата Нила, моего дяди, там, в Эль-Пасо, магазин сельскохозяйственного оборудования. Мать и брат живут у него уже, наверно, лет десять.
— А вы все время оставались с отцом?
— Да. С девяти лет.
Ну, журналист все задавал да задавал вопросы, а я на них все отвечал, и каждый раз всю правду, и все глупее да глупее себя чувствовал и только ждал, когда наконец явится лейтенант со своими двумя людьми, которые создадут гарнизону хорошую репутацию вместо той дурной, что создали мы с Гарри. Но лейтенант не показывался, и руки у меня потели от волнения, и мне страшно хотелось стать эскимосом, а в ушах у меня все гремела «Валенсия», потому что это была та песня, которую распевая отец, когда мама уехала в Эль-Пасо с моим братом Вирджилом и мы с папкой помирали с тоски. Потом мы привыкли жить без них, отец перестал петь «Валенсию», и я совсем было ее позабыл, но потом опять вспомнил, когда он ушел из дому и больше не вернулся, а с тех пор, как я попал в армию, эта песня слышалась мне непрестанно.
Журналист мне сперва не понравился, но когда мы с ним разговорились, я увидел, что он парень прямой, и моей неприязни как не бывало. Почему-то полковник и другие офицеры дали нам наговориться вволю, — черт его знает почему. Может быть, им самим было интересно послушать.
— Еще один вопрос, — сказал журналист.
Он глянул уголком глаза на полковника и спросил:
— Как вам нравится в армии?
Черт возьми, этого только недоставало! Ведь Гарри Кук уже ему говорил, теперь ему нужно, чтоб и я сказал то же самое. Но ведь если я скажу ему правду, полковник совсем огорчится, а если не скажу, буду трусом. Не знаю, почему мне не хотелось огорчать полковника, ведь я любил его ничуть не больше, чем любил его Гарри, и все-таки не хотелось. Просто мне казалось неправильным его огорчать. Не знаю, чем это объяснить, но мне казалось, что огорчить полковника — это еще хуже, чем оказаться трусом. Поэтому я стал думать о тех вещах, которые мне нравились, но их было так мало, что из-за них, по правде говоря, не стоило любить армию, и чем больше я об этом думал, тем в большее приходил замешательство. Мне даже стало совсем не по себе, но нужно было поскорее прийти к какому-нибудь решению, поэтому я постарался принять жизнерадостный и искренний вид и сказал:
— Ужасно нравится.
Тут как раз подоспел лейтенант со своими двумя людьми, и я хотел было уйти, но журналист придержал меня за руку. Лейтенант представил своих избранников: пара ребят, которые были на постоянной службе в нашем лагере. Они работали в канцелярии. Я часто их видел, но не был с ними знаком. Журналист спросил каждого, сколько ему лет, откуда он родом и где работает его отец, но ничего на этот раз не записывал. Атмосфера постепенно разряжалась, и полковник опять повеселел. Тут подошел майор и сказал:
