Слушая все это, Серпилин внутренне улыбнулся.
«Сам за меня решил – и куда поеду, и когда выеду, и за сколько буду. Даже и не подумал спросить меня, хотя я и командарм. Ума война прибавила, а характера не изменила».
– Он как раз там, где тебе надо, – в левофланговой дивизии в триста пятой, командный пункт – роща, южней Дятькова. – Батюк положил трубку. – Обедать не приглашаю. Время раннее – вам недосуг и у меня работа. Завтра у вас в корпусе или в дивизии пообедаем, если покормите» Приеду прямо с утра, к девяти.
– Разрешите… – Серпилин приподнялся, подумав, что разговор окончен и надо прощаться.
Но Батюк задержал его:
– Погоди. Мне в десять ровно к начальнику штаба работать идти; еще двенадцать минут имеем поговорить на вольные темы.
«Вон как, – подумал Серпилин. – Раньше у него это не было заведено. Удобно или неудобно для дела, а считал, что все идти и все тащить должны только к нему, раз он первый. Это новость!»
– Был вчера у вашего соседа слева, дал ему разгон, – сказал Батюк. – А знаете, за что? По тылам у него проехал – кругом медали блестят! Чем от войны дальше – тем больше! А когда в двух его полках людей построил, вижу, во всем строю ни у солдат, ни у сержантов наград нет. На двадцать человек – одна! Стал спрашивать: оказывается, больше половины давно воюют! А почему наград нет – дело известное: большей частью госпитали помешали! В госпитале награда не каждого офицера догонит, что говорить о солдате! Но… – Батюк вдруг, может даже незаметно для себя, так повысил голос на этом «но», что Серпилин понял, как он вчера разносил соседа слева. – Здесь-то время было! Здесь-то второй месяц стоим! Себя-то небось не забыли, наградных листов целые горы понаписали! А солдат молчит, свет не застит! Где же тут о его награде вспомнить! – Батюк посмотрел на Серпилина и, все еще не выйдя из вчерашнего возбуждения, громко, с угрозой сказал: – Завтра у тебя по полкам поеду… Смотри! Если и у тебя так же – при всех пристыжу!
– Возможно, и у нас есть промахи, – спокойно сказал Серпилин, подумав про себя, что есть и даже наверное. – Будем исправлять.
Батюк сердито посмотрел на него, но вспомнил, что Серпилин только что вернулся в армию.
– С тебя взятки гладки. Ты сам из госпиталя, – миролюбиво сказал Батюк, вместо того чтобы повысить голос, как собирался. – Но ты все время был, – повернулся он к Захарову, – с тебя и спрос. Если такая же картина, как у соседа, – достанется тебе на орехи! И смотри: после моего предупреждения мне там товар лицом не выстраивай, кто с медалями – тех вперед! Меня не надуешь!
– А вот это вы зря, Иван Капитонович, – сказал Захаров.
– Там зря или не зря, а предупреждаю.
– А я говорю, это вы зря, Иван Капитонович, – повторил Захаров, в пределах допустимого, но все же достаточно заметно для Батюка повысив голос.
– А ты теперь поменьше говори, побольше слушай, – сказал Батюк.
Пожалуй, слово «теперь» сорвалось у него помимо воли. Просто от воспоминания о том, как Захаров раньше, в армии, во время их споров, бывало, и стоял на своем, и оставался при своем. Слово «теперь» значило, что теперь этому не бывать, потому что теперь их обоюдное положение несоизмеримо с прежним. И все же давать волю этому слову не надо было! Батюк почувствовал это по наступившему в комнате молчанию и по лицу Серпилина. Мог бы, конечно, и скрыть свое неодобрение! Но не скрыл, не пожелал.
– А ты тоже хорош, – обратившись к Серпилину, чтобы как-то выйти из этого молчания, заговорил Батюк о том, о чем сегодня не собирался. – Смотрел список руководящих кадров, вижу, кого же он себе в замы подобрал! Генерала Кузьмича! Нашел себе, понимаешь, зама, не мог подобрать помоложе да пограмотней. Думаешь, если некуда его на войне деть, так надо к себе взять?
– Ничего, он нам обедни не испортит, – сказал Серпилин.
– Раз уж дали ему по старости лет генерал-лейтенанта, так и отправили бы командовать суворовским училищем! Самое ему место. И остатки здоровья бы там сохранил! А то опять на фронт полез, понимаешь, и опять, как на грех, у меня оказался.
– Практически все же у меня, – не удержался Серпилин.
– Он у тебя, а ты у меня.
Серпилин хотел было сказать, что независимо от их разных мнений о Кузьмиче заместитель командующего особой погоды в армии все же не делает, но вовремя вспомнил, что Батюк еще недавно сам сидел на такой же должности, только во фронтовом масштабе, и, чего доброго, примет это на свой счет.
– Как его здоровье-то? Подставки хоть держат? – спросил Батюк, смягчаясь от молчания Серпилина, потому что ему на его характер молчание чаще всего казалось знаком согласия.
– Чувствует себя неплохо, – сказал Серпилин. – Кроме прочих обязанностей, возложили на него наблюдение за оперативной маскировкой. Сам летает, смотрит сверху – как с точки зрения немцев, – не видать ли у нас чего, нет ли нарушений. Уже двенадцать часов налетал. Вчера докладывал.
– Только этого не хватало, еще и летает! Скажи ему, пусть завтра не прячется, хочу его в натуре посмотреть, какой он теперь есть. – Батюк встал.
Если бы он мог пересилить свою натуру, то, наверное, сказал бы сейчас Захарову: «Не обижайся, Константин Прокофьевич, зря я с тобой так…» Но пересилить свою натуру он не мог и поэтому, прощаясь, только чуть покрепче пожал руку Захарову, а Серпилину сказал:
– Сосед твой, учтя мой звонок, думаю, возражать не будет…
Хотя Батюку было тоже пора идти и, чтобы пересечь улицу, отделявшую его дом от дома начальника штаба, он мог бы выйти сразу вместе с Серпилиным и Захаровым, однако остался еще на минуту у себя: не хотел, чтобы выглядело так, словно он вышел из дому провожать подчиненных. Вообще-то Батюк не был особым любителем субординации, но после вступления в командование фронтом все время помнил о своем новом положении.
Он задержался на минуту, и на столе, как нарочно, затрещал телефон.
– Первый слушает, – Батюк поднял трубку.
– Здравствуйте, говорит Львов. Вы мне звонили?
– Звонил. Прибыл представляться Серпилин. Хотел принять его вместе с вами…
– А где он? У вас?
– Уже уехал. – Батюк был доволен, что Львов позвонил ему сам, проглотил вчерашнюю пилюлю.
– Ничего другого у вас ко мне нет? – спросил Львов.
– Пока нет.
– Я буду у себя. – Львов первым положил трубку.
«Мало все ж спит, – подумал Батюк о Львове, – в Шесть лег, теперь только десять…»
Батюк надел фуражку, уже совсем собрался идти, но снова затрещал телефон. На этот раз звонил начальник штаба фронта.
– Иван Капитонович, десять-пять. Как прикажете? Может, мне к вам прийти?
– Сам иду. – Батюк положил трубку.
«Десять-пять! Тоже мужик с характером, напоминает, чтоб не опаздывал. Кругом у всех характеры…»
Он подумал про Серпилина, что и у этого характер не из легких, но хотя бы заранее известный. От него знаешь, чего можно и чего нельзя ждать. Можно ждать стремления поставить на своем, но нельзя ждать обмана. И хорошо, что человек с таким, достаточно известным ему характером стоит у него на направлении главного удара.
Батюк радовался завтрашней поездке в свою бывшую армию. Его радовало, что именно ей предстояло наносить главный удар в том первом наступлении, которое он проводил в роли командующего фронтом. Батюк ее формировал, он с ней начинал в самое трудное время, и во всем том, что она теперь совершит, есть доля его заслуг, не только нынешних, но и прошлых: их тоже из истории не вынешь.
– Что делать будем? – спросил Серпилин у Захарова, когда они, выйдя от Батюка, пошли по улице к своим стоявшим за углом машинам. – Если прямо в Дятьково, – Серпилин открыл планшет и взглянул на карту, – самое большее пятьдесят минут, с запасом – час. А время впереди – полтора часа. Поедем, выберем по дороге местечко, сядем под елку и обсудим вопросы. Есть что.
– Обсудить согласен, – сказал Захаров. – Но к соседу с тобой не поеду. Зачем мне около вас отсвечивать? Съезжу тем временем к начальнику Политуправления фронта, это мне действительно нужно. До развилки вместе, там посидим, а потом – ты направо, я налево. Лады?
– Давай теперь на моей, – сказал Серпилин, когда они подошли к стоящим в тени домов «виллисам»; сюда они ехали на «виллисе» Захарова.
Захаров сел сзади, и «виллис» тронулся. Второй шел следом.
Пока ехали, говорили о том, о чем считали возможным говорить при водителе Серпилина – Гудкове. При нем можно было на все темы, кроме тех, на которые ни при ком не положено.
– Забыл тебя спросить: чего без адъютанта поехал? Уже отпустил? – спросил Захаров про Евстигнеева.
– Простились утром. Пошел в сто одиннадцатую. Веру вместо него Синцова.
– Это хорошо, – сказал Захаров, – если тебя его рука не смущает.
– Меня не смущает. Не в носильщики беру. Он, кстати, с этой своей рукой, оказывается, даже машину водит.
– Евстигнеев сильно переживает?
– Сам за него переживаю. Ну-ка, случись, убьют! Сноха по второму разу вдова, внучка по второму разу сирота… А что делать?
