Под покровом ночи - Элизабет Гаскелл

– Нет, спасибо, это лишнее. Вы очень добры, и я рада была повидаться с вами. Впрочем, есть еще кое-что… – сказала она, запнувшись и слегка покраснев. – Записка, которую нашли у отца под подушкой после его смерти, – она адресована вам. Многое в ней касается вещей, навсегда оставшихся в прошлом, но мне хотелось бы, чтобы вы по возможности вспоминали его добрым словом… Поэтому я… Если вы согласитесь прочесть ее…

Судья взял у нее письмо и не без волнения прочел.

– Бедняга! – промолвил он, опуская письмо на стол. – Должно быть, он жестоко страдал после всего, что случилось той ночью. И ты, Элеонора, тоже настрадалась.

Да, она настрадалась, и тот, кто сейчас выражал ей сочувствие, приложил руку к ее страданиям, хотя, по-видимому, давно забыл об этом. Вместо ответа Элеонора лишь слабо покачала головой. Потом подняла на него взор – в ту минуту оба уже стояли – и сказала:

– Думаю, теперь мне станет легче. Я всегда знала, что когда-нибудь правда выйдет наружу. Что ж, прощайте – и спасибо вам! Я ведь могу забрать письмо? – спросила она, бросив ревнивый взгляд на записку, написанную дорогим ей отцовским почерком, которая лежала на столе, словно ненужная бумажка.

– О, непременно, непременно! – поспешил исправиться он.

Судья взял ее руку и задержал в своей, глядя ей в лицо. Странно, теперь он не видел в лице Элеоноры той перемены, которая поразила его в первое мгновение их встречи; ему казалось, что оно почти то же, что и много лет назад. Тот же милый, застенчивый взгляд, та же ямочка на щеке и слабый румянец волнения на обычно бесцветной коже… Да, он многого в жизни достиг, сделал блестящую партию, и все же неброский, печальный облик Элеоноры по-прежнему таил для него особое очарование, каким никогда не обладала его статная красавица-жена, – и когда он давеча зашел в соседнюю комнату, выражение лица у его красавицы было пренеприятное! Глядя вслед Элеоноре, судья сокрушенно вздохнул. Он столько боролся, стольким пожертвовал, чтобы добиться своего нынешнего высокого положения! А теперь многое бы отдал, если бы мог обратить время вспять и вернуть к жизни невинное существо, брошенное на алтарь его тщеславия.

В столовую внесли разогретое кеджери, но судья к нему даже не притронулся, немедленно погрузившись в чтение «Таймс», хотя, по правде сказать, до его сознания не дошло ни единого слова. Жена тем временем продолжала негодовать по адресу неурочной посетительницы, чье настоящее имя судья счел за лучшее не называть, дабы у его супруги не возникло нежелательных ассоциаций, если в будущем он все-таки познакомит ее с Элеонорой.

В тот же день вернувшись в Хеллингфорд, Элеонора застала в доме мистера Джонсона мисс Монро и узнала, что мистеру Джонсону стоило больших усилий удержать ее на месте: она готова была мчаться в Лондон по следу Элеоноры.

Обливаясь умильными слезами, мисс Монро без конца причитала, и ахала, и осыпала ласками свою любимицу после долгой разлуки, пока не успокоилась настолько, чтобы членораздельно поведать, как ее занесло в Хеллингфорд. Оказывается, сразу по возвращении в Ист-Честер каноник Ливингстон пришел к ней и посоветовал ехать в Хеллингфорд – поддержать Элеонору в трудный час. При этом мисс Монро намеренно опустила одну подробность, а именно ту, что каноник вызвался сопровождать ее. Бедная женщина боялась вызвать неудовольствие Элеоноры, которая всегда упрямо пресекала попытки мисс Монро содействовать их более тесной дружбе. Откуда ей было знать, что за последнее время многое изменилось.

– Какая же ты бледненькая, Нелли! – всплеснула руками мисс Монро. – Еще бы, столько разъездов, ни минуты покоя моей девочке!

– Страшно болит голова! – устало вздохнула Элеонора. – А еще надо сходить в замок и сказать бедняге Диксону, что все улажено… Как я устала! Вы не попросите от моего имени мистера Джонсона устроить мне свидание с Диксоном? Он знает, как это делается.

И Элеонора без сил рухнула на кровать в комнате с тяжелыми синими шторами. Излив на свою бывшую подопечную поток бесполезных увещеваний, мисс Монро отправилась выполнять ее просьбу. Но поскольку время близилось к вечеру, мистер Джонсон сказал, что добыть у шерифа разрешение на сегодня уже не удастся.

– И кроме того, – осторожно заметил он, – пока еще нельзя исключить, что мисс Уилкинс подарит старику ложную надежду… что она и сама окрылена ложной надеждой. Поспешное свидание с ним может выйти боком, сперва хорошо было бы получить формальное подтверждение отмены – или отсрочки – приговора. К завтрашнему утру, если я все правильно понял из ее местами сбивчивого рассказа…

– Бедняжка чуть жива от усталости! – возразила мисс Монро, никому не позволявшая выражать хотя бы тень сомнения в том, что ее Элеонора – идеал мудрости и надежности, всегда и во всем, касалось ли это человеческих отношений или жизненных коллизий.

Мистер Джонсон коротко поклонился, принимая упрек, и продолжил:

– Что ж, тем более… Ей ничего другого не остается, кроме как… Уговорите ее лечь и отдохнуть. К утру я раздобуду ордер, да и шериф, вероятно, уже получит из Лондона то или иное распоряжение.

– Благодарю вас! Думаю, так будет лучше всего.

– Ничего другого не остается, – повторил мистер Джонсон.

Когда мисс Монро вернулась к Элеоноре, та спала тяжелым, беспокойным сном – настолько беспокойным и нездоровым, что после минутного колебания мисс Монро решилась разбудить ее.

Однако Элеонора, казалось, ни слова не поняла из объяснений мисс Монро; казалось, она напрочь забыла о своей просьбе к ней.

Изнурительный переезд в Англию, жестокое потрясение, череда непредвиденных обстоятельств – все это подкосило ее. Наутро в Хеллингфорд доставили официальное помилование и приказ об освобождении Эйбрахама Диксона из-под стражи. Ордер шерифа, разрешающий ей свидание с Диксоном, дожидался лишь ее желания воспользоваться им. Но Элеонора ни о чем этом не знала.

Много дней – не одну неделю – она пребывала между жизнью и смертью. Как в прежние времена, при ней неотлучно находилась заботливая мисс Монро, которой ежечасно рвалась помогать добрейшая миссис Джонсон.

Однажды вечером, в начале июля, Элеонора очнулась. Дежурившая у ее постели мисс Монро внезапно услышала тонкий, срывающийся голос:

– Где Диксон?

– В Бромхэме, в доме каноника.

(Бромхэм – название сельского прихода, где служил каноник.)

– Почему там?

– Мы подумали, что перемена места и свежий воздух пойдут ему на пользу.

– Как он?

– Много лучше. Поправляйся, и он приедет повидаться с тобой.

– Вы уверены, что все хорошо?

– Уверена, душа моя. Все