Рамон Перес де Айала - Хуан-Тигр

– Что-то я в этом сомневаюсь, – отозвался Колас.

– Как это сомневаешься? Да как ты смеешь говорить мне такие вещи прямо в лицо? Что это за бес в тебя вселился? – воскликнул, нахмурившись, Хуан-Тигр.

– Я не имел в виду вас: одна ласточка еще не делает весны, а исключение еще не составляет правила, – попытался вывернуться Колас.

– Продолжайте, – сказала, обратившись к Хуану-Тигру, донья Илюминада.

– Вы согласны, что мужчина может на всю жизнь полюбить одну женщину, а женщина – одного мужчину? Полюбить – и всю жизнь хранить верность друг другу?

– Если говорить только о женщине, то я согласна, – ответила вдова.

– Ну, Колас, что же ты молчишь? И скажу больше: мужчина, который не верит в постоянство своей любви и в то же время добивается любви женщины, он негодяй.

– Это еще как сказать, – возразил Колас. – Охватившая тебя сегодня любовь, вечная и неизменная, – это всего лишь мираж, которым обманываются все влюбленные. Возьмем, к примеру, молодого человека, который говорит своей возлюбленной: «Сейчас мы уверены в том, что будем любить друг друга вечно, но, поскольку мы не властны над своим будущим, то, к нашему несчастью, всякое может случиться: если вдруг ты когда-нибудь обнаружишь, что меня уже не любишь, или если я замечу, что разлюбил тебя, то в этом случае тот из нас, кто это почувствует, будет волен покинуть другого. И вот с этим условием, то есть зная, что ничто и никто не может меня заставить любить тебя и впредь, я, боясь, как бы мне не потерять твою любовь (а эта боязнь и будет заставлять меня о ней постоянно заботиться, хранить и лелеять ее как величайшую ценность), буду, как мне кажется, всегда любить тебя как сейчас, и наша любовь никогда не прекратится. Но как только брачный договор, насилуя нашу свободную волю, скует нас, словно цепью, на всю жизнь, я, хоть уже и не смогу тебя потерять, но в то же время не смогу и оценить тебя по достоинству. И тогда любовь, превратившись в долг, даже если мне и не опостылеет, все-таки уже не будет меня воодушевлять и возбуждать, став каким-то бескрылым чувством и всего лишь общепринятой формой существования». И вот человека, который так себя ведет и с такой искренностью высказывает то, что думает, вы называете негодяем! А вот я бы назвал его честным человеком.

– А вот я – нет, – продолжал настаивать Хуан-Тигр. – Нет, не убеждают меня твои софизмы. Что такое честь? Честь – это высшая форма свободы, которую Бог даровал одному лишь человеку, а не животным и не бездушным вещам. А что такое свобода? Свобода – это способность брать на себя ответственность, которая опять же дарована лишь человеку, потому что существа, лишенные свободы, не берут на себя ответственность – их самих обязывают что-то делать. А в чем состоит эта способность брать на себя обязательства? В возможности распоряжаться собственным будущим. Этой возможности лишен и Сам Бог, Который, хоть и будучи Творцом вселенной, наделил ею лишь человека. Честь – это чувство ответственности за свои поступки, а не мелочное желание следить за тем, как исполняют свой долг другие, и не пустая страсть исправлять чужие грехи, которые мы, из-за нашего легковесного тщеславия, всегда видим только у других. А те, у кого не сходит с уст это словечко «честь», те, кто из-за всякого пустяка вопят, будто их смертельно оскорбили, они – не люди чести, а комедианты, приживалы, живущие за ее счет. Честь – это верность самому себе. Честь – это мужество, с которым переносишь последствия своих собственных поступков. А отсюда следует, что честью – этой парадной формой души – негоже бахвалиться каждый день: если и выставлять ее на всеобщее обозрение, так только по самым торжественным случаям, в большие праздники. То есть честь проверяется только теми торжественными деяниями, которые порождают бесчисленные и непредвиденные последствия, – только тогда, когда среди множества самых разных дорог и тропинок нам надо выбрать лишь один жизненный путь. И, совершив этот выбор, тем самым мы свободно берем на себя обязательство идти именно по этому пути, что бы ни случилось, до конца. И мы должны идти по нему, оставаясь верными самим себе, оставаясь судьями и хозяевами нашего будущего. Обязательства эти мы берем на себя не ради других, а ради самих себя. А те, кто честны только на словах, те, кто берут честь в кредит, хотя она должна бы быть тайным сокровищем, как золотой запас в государственном банке Испании, те, кто кичатся своей честью на каждом шагу, болтая о ней по пустякам, те, кто по всякому поводу хвастаются размерами своих сокровищ и, поспешив подписать вексель, именующийся «словом чести», потом оказываются банкротами и не могут заплатить по счетам, – они просто мошенники, фальшивомонетчики. А теперь возьмем случай с тем кавалером, которого ты так хитро, так лукаво защищал. Этот молодой человек говорит своей возлюбленной: «Я тебя очень люблю, но только сегодня; я не уверен в том, что может произойти завтра; если я тебя разлюблю, то буду волен бросить тебя, и наоборот. Договорились?» «Я не уверен!» «Я буду волен!» Это ты и называешь свободой? Свобода без ответственности? Мне хочется пить? Так я и пью. Я уже напился? Так я и ухожу: мне уже не нужна вода. Такая свобода есть даже у животных. Любовь толкает меня в твои объятия? Что ж, я не буду сопротивляться. Любовь ушла, и ты мне уже противна? Что ж, так тому и быть. Просто я подчиняюсь силе обстоятельств, вверяя себя приливам и отливам моих страстей и настроений. Человек, который так поступает, он не свободнее чем ветка, плывущая по течению реки. Мужчина, который в самый торжественный и самый важный момент своей жизни, когда он соединяется с женщиной, отказывается от высшей свободы, от способности брать на себя обязательства и от возможности распоряжаться собственным будущим, – хоть он и не негодяй, как я сказал сначала, но все-таки он человек бесчестный. По всему видно, что у этого воображаемого кавалера, которого ты нам описал, любовь длится лишь до тех пор, пока у него сохраняется желание. Иссякло желание? Так что ж – пусть почиет в мире и любовь? Ну уж нет! Разве любовь и желание – они все равно что огонь и свет, которые и рождаются вместе, и умирают в одно время? Да, любовь и желание рождаются вместе, это так. Но потом, с течением времени, желание все иссякает и иссякает, а любовь, наоборот, становится все сильнее и сильнее. Любовь довольствуется самой собой, чего про желание не скажешь. Богу было угодно, чтобы в самом начале любовь и желание существовали как одно целое, ибо любовь без желания оказалась бы бесплодной, и тогда бы род человеческий очень скоро сам собой и пресекся. Удовлетворив свое желание, человек одновременно выполняет и свое предназначение, продлив ту самую жизнь, которую даровали ему его родители. И вот, начиная именно с этого момента, любовь, не лишаясь ни причин, ни оснований, обретает двойной стимул, устремляясь к двум объектам сразу – и к любимому человеку, и к потомству. Впрочем, мы отвлеклись от темы. Вот донья Илюминада от имени представительниц своего пола допускает, что женщина может оставаться верна своей любви даже до смерти. А я утверждаю, что именно мужчина, ибо ему посчастливилось постичь, в чем заключается истинная сущность чести, способен, даже и при самых неблагоприятных обстоятельствах, сохранять верность своей любви. А если бы над его любовью стали смеяться или если бы любовь, понукаемая ложным понятием о чести и мнимым чувством стыда, рисковала обратиться в ненависть, то мужчина, вместо того чтобы мстить, должен найти в себе силы спокойно распроститься с собственной жизнью. Ну так вот: даже если бы в целом свете существовала лишь одна пара таких людей, то этого было бы вполне достаточно, чтобы оправдать существование и божественного закона, который их освятил, и закона человеческого, которым они были бы возвеличены, чтобы и Бог, и все люди стали свидетелями этого прекрасного и возвышенного союза. Вот что такое брак. Ну и что из того, что на этой грешной земле любой другой брак оборачивается сущим адом и фальшивым договором? Какое нам до этого дело? Большинство из тех, кто приходит в наш собор к обедне, зевают там от скуки или, что еще хуже, обдумывают всякие гадости, которые они совершат, едва выйдя за порог церкви. Так что – разве собор в этом виноват? Так что же – нам из-за этого надо его сносить? Да если хоть одна душа под этими сводами в сумраке церковных приделов, ощутит свою близость к Богу, то одного этого будет достаточно, чтобы оправдать существование собора. Скажу больше. Если бы в городе жил хоть один еврей, хоть один турок, хоть один лютеранин и они бы искренне, от всего сердца верили в своего Бога, этого было бы вполне достаточно, чтобы построить здесь синагогу, мечеть или протестантскую кирху. Так что пусть нас не беспокоит, как все остальные пользуются тем, что существует в мире и в обществе. Каждый должен думать, будто все, что ни есть на свете, было создано только для него одного.