Подходилъ часъ возвращенія домой Джона, но такъ какъ мистрисъ Роксмитъ хотѣлось докончить до обѣда какой-то шедевръ своего искусства, то она не пошла къ нему навстрѣчу. Улыбаясь спокойно, но съ сознаніемъ важности своего дѣла, она отмахивала стежокъ за стежкомъ съ равномѣрнымъ, правильнымъ звукомъ, точно хорошенькіе столовые часы изъ дрезденскаго фарфора работы лучшаго мастера.
Стукъ въ наружную дверь и звонъ колокольчика. Это не Джонъ, иначе Белла полетѣла бы встрѣчать его. Такъ кто же это, если не Джонъ? Белла задавала себѣ этотъ вопросъ, когда къ ней влетѣла ея суетливая маленькая служанка съ докладомъ:
— Мистеръ Ляйтвудъ.
— О, Господи!
Белла только-только успѣла накинуть платокъ на корзинку, какъ мистеръ Ляйтвудъ уже отвѣшивалъ ей поклонъ. Съ мистеромъ Ляйтвудомъ было что-то неладно: онъ былъ какъ-то необыкновенно серьезенъ и казался больнымъ.
Послѣ нѣсколькихъ вступительныхъ словъ насчетъ того счастливаго времени, когда онъ имѣлъ честь знать мистрисъ Роксмитъ еще какъ миссъ Вильферъ, мистеръ Ляйтвудъ объяснилъ, почему у него такой странный видъ и зачѣмъ онъ явился. Онъ явился по порученію Лиззи Гексамъ, которая надѣется, что мистрисъ Роксмитъ не откажется пожаловать къ ней на свадьбу.
Белла такъ взволновалась этимъ приглашеніемъ и послѣдовавшимъ за нимъ короткимъ трагическимъ разсказомъ, что никогда еще флакончикъ съ нюхательной солью не подоспѣвалъ такъ кстати, какъ подоспѣлъ раздавшійся въ эту минуту стукъ Джона въ наружную дверь.
— Это мужъ. Сейчасъ я его позову, — сказала Белла.
Но оказалось, что это было легче сказать, чѣмъ сдѣлать, ибо какъ только она назвала Джону Ляйтвуда, Джонъ, уже взявшійся было за ручку двери гостиной, остановился.
— Пойдемъ наверхъ, дорогая.
Беллу удивило, что онъ вдругъ покраснѣлъ и круто повернулъ прочь отъ двери. «Что это значить?» думала она, поднимаясь за нимъ по лѣстницѣ.
— Ну, моя радость, разскажи мнѣ теперь, въ чемъ дѣло, — сказалъ Джонъ, сажая ее къ себѣ на колѣни.
Все это прекрасно — разскажи мнѣ въ чемъ дѣло, — однако Джонъ очень смущенъ. Его вниманіе было поглощено чѣмъ-то другимъ даже тогда, когда она стала, разсказывать ему, въ чемъ дѣло. А между тѣмъ она знала, что онъ искренно интересуется Лиззи и ея судьбой. Что бы могло это значить?
— Ты поѣдешь со мной на эту свадьбу, Джонъ?
— Н… нѣтъ, мой дружокъ, я не могу.
— Не можешь, Джонъ?
— Нѣтъ, объ этомъ не можетъ быть и рѣчи. Мнѣ невозможно ѣхать.
— Такъ мнѣ придется ѣхать одной?
— Нѣтъ, ты поѣдешь съ мистеромъ Ляйтвудомъ.
— А не пора ли намъ сойти къ нему, Джонъ, какъ ты думаешь? — намекнула Белла.
— Тебѣ, мой другъ, пожалуй что и пора, а за меня ты извинись передъ нимъ.
— Неужели, Джонъ, ты совсѣмъ не выйдешь къ нему? Вѣдь онъ знаетъ, что ты воротился домой. Я ему сказала.
— Очень жаль, по этого ужъ не поправишь. Я рѣшительно не могу выйти къ нему.
Белла сидѣла у него на колѣняхъ, глядя на него съ удивленіемъ и немножко съ досадой и придумывая, что могло быть причиной такого необъяснимаго поведенія съ его стороны. У нея мелькнула въ головѣ возможная, весьма, впрочемъ, слабая причина.
— Джонъ, милый! Не можетъ быть, чтобы ты ревновалъ меня къ мистеру Ляйтвуду!
— Ахъ ты, глупенькая дѣвочка! — проговорилъ, расхохотавшись, ея мужъ. — Съ чего я стану ревновать тебя къ нему?
— Потому что, Джонъ, вѣдь я не виновата, что когда-то онъ былъ неравнодушенъ ко мнѣ,- пояснила Белла, надувшись.
— Ты виновата въ томъ, что я въ тебя влюбился, такъ кто же, послѣ этого, виноватъ, что онъ влюбился въ тебя? — возразилъ на это ея мужъ, съ гордостью взглянувъ на нее. — Но ревновать! Мнѣ — къ нему! Да мнѣ всю жизнь придется бѣсноваться, если я вздумаю ревновать къ каждому, кто находилъ когда-нибудь красивой и обворожительной мою жену.
— Я и сама не знаю, Джонъ, сержусь я на тебя или рада, что ты такъ говоришь, — сказала Белла, невольно засмѣявшись. — Ты просто глупый старикашка, хоть ты и говоришь пріятныя вещи, какъ будто и вправду такъ думаешь… Оставьте вашу таинственность, сэръ! Что вы знаете дурного про мистера Ляйтвуда?
— Ничего, мой другъ.
— Что онъ тебѣ сдѣлалъ, Джонъ?
— Ничего онъ мнѣ не сдѣлалъ, моя дорогая. Я ничего противъ него не имѣю, — не больше, чѣмъ противъ мистера Рейнборна. Ни онъ, ни Рейнборнь не сдѣлали, никакого зла мнѣ. И тѣмъ не менѣе у меня есть причины не желать встрѣчаться ни съ однимъ изъ нихъ.
— Ахъ, Джонъ! — проговорила Белла такимъ обиженнымъ тономъ, какъ будто окончательно отчаялась въ немъ. — Право, ты ничѣмъ не лучше сфинкса. И нельзя сказать, чтобы… было очень пріятно быть женой сфинкса.
Видя, что она опустила глаза и надулась, Джонъ поцѣловалъ ее въ щеку и сказалъ съ серьезной улыбкой:
— Белла, жизнь моя, взгляни на меня. Я хочу поговорить съ тобой.
— Серьезно поговорить, господинъ Синяя Борода, съ таинственной комнатой на замкѣ? — спросила Белла съ просіявшимъ лицомъ.
— Серьезно. Сознаюсь даже, что и у меня, какъ у Синей Бороды, есть своя тайна. Помнишь, какъ ты просила меня не хвалить тебя, пока ты не выдержишь искуса?
— Помню, Джонъ. Я это искренно говорила, и теперь говорю.
— Придетъ время, мой другъ — я не пророкъ, но говорю это, потому что знаю, — придетъ время искуса для тебя. И только въ томъ случаѣ ты въ моихъ глазахъ выйдешь торжествующей изъ этого искуса, если не поколеблется твоя вѣра въ меня.
— Такъ можешь быть спокоенъ, Джонъ, потому что я вѣрю въ тебя и всегда, всегда буду вѣрить. Не суди меня по такимъ пустякамъ, какъ сегодняшній разговоръ. Въ мелочахъ я мелочна, и такъ всегда со мной было. Но въ важныхъ вопросахъ, — нѣтъ! Надѣюсь, что нѣтъ. Я не хочу хвастаться, Джонъ, но мнѣ кажется, что я умѣю быть и не такой.
Чувствуя ея любящія руки вокругъ своей шеи, онъ даже крѣпче ея самой вѣрилъ въ истину ея словъ. Имѣй онъ возможность поставить на ставку все богатство золотого мусорщика, онъ прозакладывалъ бы его до послѣдняго гроша за вѣрность въ счастіи и въ горѣ ея любящаго сердца, отдавшаго себя ему.
— Ну, такъ я иду внизъ и ѣду съ Ляйтвудомъ, — сказала Белла, вскочивъ. — Ты самый косолапый медвѣдь по части укладки, Джонъ, но если ты хочешь быть добренькимъ и обѣщаешь быть умницей впередъ (хоть я, по правдѣ сказать, и не знаю, въ чемъ ты провинился), я разрѣшаю тебѣ, пока я одѣнусь, уложить мнѣ въ сакъ-вояжъ бѣлья и прочаго на одну ночь.
Онъ весело принялся за укладку, а она надѣла шляпку, завязала ленты подъ своимъ кругленькимъ съ ямочкой подбородкомъ, расправила ихъ, тряхнула головой, пробуя, крѣпко ли сидитъ шляпка, натянула перчатки пальчикъ за пальчикомъ, аккуратно застегнула ихъ на своихъ полненькихъ ручкахъ и, простившись съ нимъ, сошла внизъ. Нетерпѣніе мистера Ляйтвуда немного улеглось, когда онъ увидѣлъ ее одѣтою по дорожному.
— Мистеръ Роксмитъ ѣдетъ съ нами? — спросилъ онъ нерѣшительно, взглянувъ на дверь.
— Ахъ, я и забыла! — сказала Белла. — Онъ просилъ извиниться за него. У него флюсь: все лицо распухло. Ему, бѣднягѣ, придется лечь въ постель и ждать доктора. Докторъ сказалъ, что надо пустить кровь.
— Замѣчательно, что я ни разу не видалъ мистера Роксмита, хотя мы съ нимъ принимали участіе въ однихъ и тѣхъ же дѣлахъ, — сказалъ Ляйтвудъ.
— Въ самомъ дѣлѣ? — отозвалась Белла, даже не покраснѣвъ.
— Я начинаю думать, что никогда не увижу его, — прибавилъ Ляйтвудъ.
— Да, бываютъ иногда такіе странные случаи, что начинаешь думать, уже не замѣшался ли тутъ рокъ, — проговорила Белла съ невозмутимымъ лицомъ. — Я совершенно готова, мистеръ Ляйтвудъ.
Они выѣхали въ маленькой кареткѣ, которую Ляйтвудъ нанялъ тутъ же, въ незабвенномъ Гринвичѣ. Изъ Гринвича они проѣхали прямо въ Лондонъ, и въ Лондонѣ дожидались на вокзалѣ желѣзной дороги преподобнаго Фрэнка Мильвея и жены его Маргареты, съ которыми Ляйтвудъ уговорился заранѣе.
Достойную чету задержала одна несносная особа женскаго пола изъ числа прихожанокъ его преподобія Фрэнка. Это была одна изъ египетскихъ казней ихъ жизни, но оба супруга обращались съ ней съ примѣрнымъ добродушіемъ и мягкостью, несмотря на то, что она вносила съ собой атмосферу нелѣпости, сообщавшейся всему, съ чѣмъ она только соприкасалась. Она была членомъ конгрегаціи, подчиненной его преподобію Фрэнку, и вмѣняла себѣ въ обязанность отличаться въ этомъ обществѣ, демонстративно проливая слезы по поводу всего, даже самаго радостнаго, что говорилъ въ своихъ проповѣдяхъ мистеръ Фрэнкъ, примѣняя къ себѣ всѣ сѣтованія Давида и въ дополненіе къ нимъ, жалуясь еще на личныя обиды, — на враговъ, которые роютъ ей ямы и бьютъ ее скорпіонами, и такъ далѣе. Однимъ словомъ, эта старая вдовица отбывала утреннюю церковную службу такъ, какъ будто приносила жалобу судьѣ подъ присягой и умоляла его приказать арестовать преступника, своего лиходѣя. Но это было еще не главное изъ неудобствъ близкаго знакомства съ такой прихожанкой. Было и другое, похуже. Но большей части, въ дурную погоду, и чаще всего на разсвѣтѣ, ее вдругъ начинали мучить сомнѣнія: у нея являлась увѣренность, что что-то камнемъ лежитъ у нея на душѣ и что только неотложное посѣщеніе ея пастыря можетъ снять съ нея это бремя. Много разъ этотъ добрый человѣкъ безропотно поднимался съ постели и тащился ни свѣтъ ни заря къ мистрисъ Спродкинъ (такъ звали эту мученицу), стараясь подавить сознаніе комизма своего положенія и какъ нельзя лучше понимая, что изъ этого не выйдетъ ничего кромѣ простуды. И при всемъ томъ ни Фрэнкъ ни жена его, даже въ своихъ бесѣдахъ съ глазу-на-глазъ, не сознавались другъ другу, что мистрисъ Спродкинъ не стоила такихъ хлопотъ, и переносили ее съ бодрымъ духомъ, какъ всѣ свои невзгоды.
