Положительно престранная манера у этого человѣка. Онъ становится просто невыносимъ. Какъ непріятно избѣгаетъ онъ смотрѣть вамъ въ глаза.
— Нѣтъ, — отвѣчалъ мистеръ Мильвей. — Короче говоря, — прибавилъ онъ, помолчавъ, — ужъ если вы такъ интересуетесь сестрой вашего ученика, я могу вамъ сказать, что ѣду вѣнчать ее.
Учитель попятился и ухватился рукой за колонну, бывшую позади. Если мистеръ Мильвей видалъ когда-нибудь смертельно блѣдное лицо, то это было теперь.
— Да вы совсѣмъ больны, мистеръ Гедстонъ!
— Пустяки, сэръ, это скоро пройдетъ. Я подверженъ головокруженіямъ… Не безпокойтесь обо мнѣ, сэръ. Я отнюдь не хочу васъ задерживать. Помощь мнѣ не нужна. Благодарю васъ за то, что вы любезно удѣлили мнѣ нѣсколько минуть вашего времени.
Отвѣтивъ вѣжливой фразой, мистеръ Мильвей, который не могъ терять больше ни минуты, ушелъ на вокзалъ, но, уходя, обернулся и замѣтилъ, что учитель стоить, прислонившись къ колоннѣ, со шляпой въ рукѣ, а другою рукой держится за галстухъ, какъ будто силясь сорвать его съ себя. Тогда мистеръ Мильвей обратилъ на него вниманіе одного изъ служителей, сказавъ ему:
— Тамъ на платформѣ, въ углу, стоитъ человѣкъ. Онъ, кажется, боленъ и нуждается въ помощи, хотя и отказывается отъ нея.
Ляйтвудъ, тѣмъ временемъ, занялъ мѣста. До звонка оставалось нѣсколько секундъ. Они сѣли въ вагонъ, и поѣздъ тронулся тихимъ ходомъ, какъ вдругъ мистеръ Мильвей увидѣлъ, что тотъ же служитель бѣжитъ по платформѣ, заглядывая въ окна вагоновъ.
— А, вотъ вы гдѣ, сэръ! — закричалъ онъ, вскочивъ на ступеньку и держась локтемъ за дверцу купэ. — Господинъ, котораго вы мнѣ указали, бьется въ припадкѣ.
— Онъ говорилъ мнѣ, что подверженъ какимъ-то припадкамъ. Надѣюсь, это скоро пройдетъ. Оставьте его на свѣжемъ воздухѣ.
— Ему такъ дурно, что онъ кусается и дерется, какъ бѣшеный, — говорилъ служитель. — Не дастъ ли джентльменъ свою карточку, чтобы знать, къ кому обратиться въ случаѣ чего?
Джентльменъ далъ свою карточку, объяснивъ, что о господинѣ, съ которымъ случился припадокъ, ему извѣстно только то, что онъ человѣкъ весьма почтенной профессіи и чувствовалъ себя несовсѣмъ здоровымъ, по его собственнымъ словамъ, что, впрочемъ, можно было заключить и по его виду. Получивъ карточку, служитель выждалъ моментъ и соскочилъ съ поѣзда. Тѣмъ это дѣло и кончилось.
Поѣздъ загрохоталъ по крышамъ домовъ, между развалинъ домовъ, срытыхъ, чтобъ очистить ему мѣсто, и надъ кишѣвшими народомъ улицами, и надъ жирной землей огородовъ; потомъ перелетѣлъ черезъ рѣку, разразившись бомбой надъ ея спокойной поверхностью, и понесся дальше въ вихрѣ дыма, пара и огня. Еще немного, и онъ опять, точно огромная ракета, грохоча, пролетѣлъ черезъ рѣку, смѣясь надъ извилинами и поворотами воды съ невыразимымъ презрѣніемъ и несясь прямо къ своей цѣли, какъ несется къ своей дѣдушка Время, которому нѣтъ дѣла до того, какъ подымаются и опускаются живыя воды съ приливомъ и отливомъ, какъ отражаютъ омѣ въ себѣ цвѣтъ неба и тѣни, какъ рождаютъ скромныя травки и цвѣты, какъ поворачиваютъ то вправо, то влѣво, какъ онѣ шумятъ или молчатъ, какъ возмущаются или остаются въ покоѣ, ибо теченіе ихъ имѣетъ одинъ вѣрный конецъ, хотя источниковъ и причудъ у нихъ много.
Затѣмъ послѣдовала поѣздка въ каретѣ вдоль величественной рѣки, уносящейся днемъ и ночью въ невѣдомую даль, какъ и все на свѣтѣ, тихо уступая притягательной силѣ магнитной скалы Вѣчности. И чѣмъ ближе подъѣзжали они къ комнатѣ, гдѣ лежалъ Юджинъ, тѣмъ больше боялись, что найдутъ его скитанія поконченными. Но вотъ они увидѣли въ окнѣ тусклый свѣтъ, пробивавшійся наружу, и это подало имъ надежду, хотя Ляйтвудъ и подумалъ съ замираніемъ сердца: «Если даже онъ умеръ, она все равно сидитъ возлѣ него».
Но онъ былъ живъ и лежалъ совсѣмъ тихо: не то спалъ, не то быль въ забытьи. Войдя къ нему въ комнату съ поднятымъ въ предостереженіе себѣ пальчикомъ, Белла тихонько поцѣловала Лиззи, но не сказала ни снова. Никто изъ нихъ не говорилъ. Всѣ сѣли въ ногахъ кровати въ безмолвномъ ожиданіи. И тутъ-то, среди ночного бдѣнія, сливаясь съ шумомъ рѣки и грохотомъ поѣзда, въ головкѣ Беллы снова поднялись вопросы: «Что такое скрывается въ глубинѣ тайны Джона? Какъ случилось, что мистеръ Ляйтвудъ никогда его невидалъ? И отчего Джонъ его избѣгаетъ? Когда же придетъ, наконецъ, время ея искуса, и она докажетъ своему милому мужу свою вѣру въ него и наполнить торжествомъ и радостью его сердце? Вѣдь онъ поставилъ это условіемъ. Она доставить торжество любимому человѣку, если выдержитъ искусъ». Это было начертано огненными буквами въ сердечкѣ Беллы.
Среди глубокой ночи Юджинъ открылъ глаза. Онъ былъ въ сознаніи и сейчасъ же спросилъ:
— Который теперь часъ? Вернулся ли нашъ Мортимеръ?
Ляйтвудъ подошелъ и отвѣтилъ за себя:
— Я здѣсь, Юджинъ. Все готово.
— Дорогой другъ, — проговорилъ съ улыбкой Юджинъ, — мы оба отъ всего сердца благодаримъ тебя… Лиззи, скажи имъ, какъ я радъ ихъ видѣть и какъ я былъ бы краснорѣчивъ если бъ могъ говорить.
— Это не нужно, — сказалъ мистеръ Мильвей. — Мы и такъ это знаемъ… Вы теперь получше себя чувствуете, мистеръ Рейборнъ?
— Я теперь гораздо счастливѣе, — сказала, Юджинъ.
— Но вамъ и лучше тоже? Не правда ли?
Больной обратилъ глаза на Лиззи, точно щадя ее, и ничего не отвѣтилъ.
Потомъ всѣ окружили постель, и Фрэнкъ Мильвей, раскрывъ книгу, началъ обрядъ, такъ мало совмѣстимый съ тѣнью смерти, столь неразлучный въ нашемъ умѣ съ расцвѣтомъ жизни, съ весельемъ, здоровьемъ, радостью и надеждой. Белла думала о томъ, какъ все это было непохоже на ея собственную веселую свадьбу, и плакала. Мистрисъ Мильвей плакала отъ жалости, которою было переполнено ея доброе сердце. Миссъ Дженни тоже плакала, закрывъ лицо руками, въ золотой бесѣдкѣ своихъ пышныхъ волосъ. Тихимъ внятнымъ голосомъ, съ подобающей простотой, произносилъ Фрэнкъ Мильвей слова обряда, склонившись надъ больнымъ, который не сводилъ съ него глазъ. Такъ какъ женихъ не могъ двинуть рукой, то священникъ только прикоснулся кольцомъ къ его пальцамъ и надѣлъ его на палецъ невѣсты. Когда оба произнесли обѣтъ, она положила свою руку на руку мужа и оставила ее такъ. Обрядъ былъ конченъ, и всѣ вышли изъ комнаты. Тогда она тихонько подложила руку ему подъ голову и положила голову на подушку подлѣ его головы.
— Отдерни занавѣски, дорогая моя, — сказалъ Юджинъ немного погодя. — Посмотримъ, какой-то выдался нашъ свадебный день.
Солнце всходило, и первые его лучи упали въ комнату въ тотъ мигъ, когда она, поднявъ шторы, снова подошла къ нему и поцѣловала его.
— Благословляю этотъ день! — сказалъ онъ.
— Благословляю этотъ день! — повторила Лиззи.
— Невеселая твоя свадьба, моя бѣдная, любимая жена! — проговорилъ Юджинъ. — Тебѣ достался несчастный калѣка, прикованный къ постели, умирающій, котораго тебѣ нечѣмъ будетъ даже вспомнить, когда ты останешься молодою вдовой.
— Мнѣ достался тотъ, о комъ я и мечтать не смѣла, — отвѣчала она. — Еще вчера я отдала бы цѣлый міръ только за право надѣяться, что онъ когда-нибудь будетъ моимъ.
— Ты бросила на вѣтеръ свое счастье, ты отреклась отъ себя, — сказала. Юджинъ, качая головой. — Но ты это сдѣлала потому, что такъ хотѣло твое золотое сердце. Мое оправданіе только въ томъ, что ты прежде сердце свое бросила на вѣтеръ, дорогая моя.
— Нѣтъ. Я отдала его тебѣ.
— Это одно и то же, моя бѣдная Лиззи.
— Молчи, молчи! Совсѣмъ не то.
Слезы показались у него на глазахъ, и она сказала ему:
— Не плачь, отдохни. Закрой глаза.
Онъ покачалъ головой:
— Нѣтъ, дай мнѣ насмотрѣться на тебя, Лиззи, пока еще можно… Моя храбрая, любящая дѣвочка! Героиня моя!
Теперь ея глаза наполнились слезами отъ его похвалъ. И когда онъ, собравъ всѣ силы, немного приподнялъ свою больную голову и положилъ ее къ ней на грудь, слезы обоихъ смѣшались.
— Лиззи, — заговорилъ онъ послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, — когда ты увидишь, что я ухожу отъ тебя въ невѣдомыя страны, ты назови меня по имени, и, мнѣ кажется, я вернусь.
— Хорошо, милый мой Юджинъ.
— Ну вотъ видишь: я бы ушелъ, если бъ не это! — воскликнулъ онъ улыбаясь.
Спустя немного ей показалось, что онъ начинаетъ впадать въ забытье, и она произнесла спокойнымъ, нѣжнымъ голосомъ:
— Юджинъ, мой милый мужъ!
И онъ сейчасъ же очнулся:
— Вотъ опять! Сама видишь, какъ ты возвращаешь меня къ жизни.
И потомъ, когда онъ уже не могъ говорить, онъ все-таки отвѣчалъ ей легкимъ движеніемъ головы, лежавшей на ея груди.
Солнце было уже высоко, когда она тихонько встала, чтобы дать ему необходимыя лѣкарства и покормить его. Полная безпомощность этого распростертаго, разбитаго тѣла ужасала ее, но въ немъ самомъ, повидимому, ожила надежда.
— Ахъ, Лиззи, любимая моя! — проговорилъ онъ слабымъ голосомъ. — Какъ отблагодарить мнѣ тебя за все, чѣмъ я тебѣ обязанъ, если я выздоровлю?
